Страница 53 из 76
– Ай, Аркашка, шибко мастер морды хлестать. Хрясь… Хрясь… Скоро твой поезд идет?
– Мой поезд, Степа, тю-тю. Приказал кланяться всем родным и знакомым.
– Угу, – не понял Степка. – Кланяться – хорошо.
Ваницкий положил руку в черной, расшитой бисером рукавице на спину Степке и взглянул на него пристально-пристально.
– Нет моего поезда, Степа. Сейчас от тебя зависит все. Помнишь, как тогда, у проруби. Ну?
Степка молчал, пыхал трубкой и смотрел безучастно на лошадей, сани, маленькие домишки с деревянными ставнями. «Однако, худое затевает Аркашка».
– Степа, друг, – снова начал Ваницкий, – выручи…
– Говори.
– Поезда нет. Понимаешь? А мне непременно надо туда, – махнул рукавицей в ту сторону, куда двигался непрерывный поток лошадей и людей.
– Везти, што ли, надо?
«А Марья как? Ей без меня худо», – и впервые подумал, что Аркашка шибко нахальный.
– Надо, Степа.
В голосе Ваницкого Степа услышал мольбу, как тогда, у полыньи.
– А далеко ехать-то?
6
– Уф-ф, перевал!
Ксюша сняла мокрую от пота ушанку, вытерла рукавом лоб и, воткнув курчек в снег, оглянулась. «Молодцы, не отстали, а уж я-то жала».
Крута гора Синюха. За крутость, да трудность подъема народ прозвал ее Синюхин пыхтун. Пока лезешь в гору – испыхтишься. Вокруг разлапые кедры, как косматые зеленые головы на шершавых кряжистых шеях. В кедрачах тока глухарей. По тридцать-сорок птиц собираются здесь и призывно щелкают на весенней заре.
Последнюю зиму Ксюша часто ходила сюда белковать. Весной добывала на токах глухарей. Доводилось и раньше белковать здесь с Устином и Ванюшкой. Сюда, на проталины, на первые зеленя, приходили отощавшие в берлоге медведи, и оплошавший охотник, часто сам оказывался дичью.
Если объехать вокруг Синюхи, попадешь в Рогачево.
Мужики сели в кружок. Есть такая посадка: зажмешь курчек под коленом, один конец в руку, а второй упрешь в снег и сидишь как на жердочке. Кто курил, кто жевал хлеб.
«Ваня нонче пошто-то смурый и губы поджал. То ли приболел, то ли забота какая его одолела? С чего бы?» – Ксюша раза два обошла вокруг отдыхавших, украдкой разглядывала Ванюшку. Он заметил это и еще посуровел.
«Сердит стал последнее время. Видать, не по нему што-то. Всякий мужик таит про себя думку, а ты смотри на него и гадай».
Отошла к краю поляны. В ясный день с вершины Синюхи в любую сторону смотри. Она над округой, как орлан в поднебесье. Глянула Ксюша на реку, на широкую чистую Солнечную гриву. Далеко до нее, но там родимый край. На Солнечной гриве была их коммуна. Там, под снегом, лежат головни сожженной усадьбы.
– Сколь человек может вынести? – вырвалось у Ксюши. Подошел Ванюшка, тоже поглядел за реку.
– Я, Ваня, про Лушку все думаю, про Оленьку Егорову. Еше и не жила Оленька, а ее зарубили… А на хуторах грабители вон што творят. Одни за счастье народа жизнь отдают, а другие в ту пору грабят народ. Поймать бы их.
– Поймаем, дай срок.
Ванюшка смотрел за реку, прищурив глаза, и чуть улыбался. Потом не спеша, вразвалку пошел к отдыхающим.
Долина реки скрыта вершинами кедров, но местами, в просветы видна заснеженная дорога и на ней черные точки. До них далеко, но привычный взгляд охотницы сразу определил: цепочка маленьких точек двигалась в ту же сторону, что и Ксюшин отряд.
«Звери теперь за хребтом, а олени в таежных крепях, их на чистые места не выгонишь. Люди?! Откуда их столько? Горевцы? Свернули на боковую дорогу. В притаежных селах богатеи им помогут».
Ксюша неотрывно смотрела на движущиеся черные точки. «Убегут, окаянные. Без мести уйдут!»
Как вернуть горевцев в Самарецкие щеки, Ксюша не знала. Мужики продолжали сидеть, курили, балагурили. Ксюша крикнула:
– Горевцы впереди!
Повскакали бойцы, бросились к ней.
Где, где? – Смотрели под гору.
– Пока будем рассматривать, они уйдут. Скорей за ними! Жмите в полную силу, – и, оттолкнувшись курчеком, кинулась вниз по склону.
– Куда ты, ошалелая, бандитам в пасть?! – крикнул Ванюшка.
– Э-эх-ма, поехали, робя, – перебил его Игнат.
Ксюша не слышала криков, ветер свистел в ушах. Носки лыж поднимали снежную пыль, и она веерами разлеталась в стороны. Внезапно Ксюша сообразила: если спуститься к реке позади горевцев, потом их не догнать. Надо догонять тайгой, по склону спуститься впереди них и устроить засаду. Она притормозила и стала выбирать дорогу так, чтоб иметь уклон, а, значит, и скорость, но не сразу терять высоту.
Впереди ложок и скала. Как трудно их объезжать, чтоб не сорваться вниз, не потерять высоту. И снова ложок. Подошва склона совсем близко, а горевцы все еще впереди. Но теперь отчетливо видно: идут группами, без строя. Устали. Хорошо! Воевать будет легче… Только бы обогнать.
…Отряд Горева действительно двигался не в строевом порядке. Вперемешку офицеры и солдаты – кто пешком, кто на подводах. Сам он ехал в середине отряда на гнедом жеребце. Тяжелые думы не покидали его в последние дни. Порой Горев сам уставал от бесконечных приказов; «Сжечь, расстрелять, повесить!» Тогда до чертиков напивался.
Даже здесь, в сибирской глухомани, очень неспокойно. Колчак отступает. Красная Армия занимает город за городом.
«Куда и зачем я еду? Кто меня ждет на прииске господина Ваницкого? Как пес всю жизнь верчусь около богатеев, а что имею? – с ненавистью посмотрел на кошеву, где, завернувшись в тулуп, сгорбился больной Валерий. – Нет, Николай Михайлович, ты должен взять все, что осталось в тайниках господина Ваницкого на Богомдарованном. Ты честно заслужил награду. И получить ее тебе поможет Валерий Аркадьевич, независимо от того, хочет он этого или не хочет».
Мысли его прервал голос ординарца:
– Вашбродь, по склону лыжники…
Горев остановил коня и, повернувшись, взглянул на гору. Крутая она, у подножья почти без деревьев. Там, куда показывал денщик, видны клубы снежной пыли. Лыжники держали путь к колонне.
– Вероятно, вестники с новым письмом от генерала Мотковского… – Горев приник к биноклю.
Лыжники спускались наискось по единой лыжне. Снег впереди них бел и недвижим, а позади будто шевелился. Он спускался вниз. «Что за чертовщина?…»
И тут кто-то крикнул истошно!
– Лавина! Спасайтесь!…
Горев соскочил с лошади, сделал прыжок с дороги и провалился в снег выше колен.
И Ксюша почувствовала непонятную дрожь под ногами. Казалось, гора зашевелилась и тихо начала сползать. Не сбавляя скорости, оглянулась. Склон за ними дыбился, как река в ледоход. Это снег дыбился, медленно полз вниз, обтекая камни и деревья на пути.
– Батюшки, снежный обвал начался!
Ксюша знала, такие обвалы разрушали избы, амбары, засыпали поселки. Засыпали и охотников, что пытались спуститься на лыжах по крутому, лавиноопасному склону. Сейчас лавина стекала медленно. Затем она наберет скорость, захватит на своем пути камни, деревья, пни и помчится вниз.
Ксюшу охватил ужас. Она лихорадочно оглядывалась в поисках спасения. Впереди небольшая скала! Скорее к ней! Под ее защитой можно спастись.
Ксюша изменила направление спуска и помчалась к скале. Но тут поняла, что обвал захватил только часть склона, и большинство горевцев избежит удара. «Н-нет, за скалу я не спрячусь. Пусть погибну, но этим гадам не уйти». На ходу крикнула своим:
– Бегите к скале!
Сама опять изменила направление. Скала осталась выше, левее, а Ксюша мчалась по огромным снежным надувам. Ветер свистел, резал глаза, а ей надо выбирать дорогу, чтоб не сорваться, не налететь на камень. Оглянувшись на друзей, Ксюша поняла, что и они осознали опасность. Трое свернули с ее лыжни и помчались к спасительной скале. Остальные пригнулись и решительно двинулись за ней.
Лавина позади еще не достигла подошвы склона, но Ксюша видела, как метались горевцы по дороге, падали в снег, застревали, как мухи на липкой смоле. А большая часть снега впереди. Он будет тоже подрезан, тоже двинется вниз, волоча за собой камни, обломки деревьев, и все это обрушится на бандитов.