Страница 20 из 76
– Бей их!!!
В селе с малых лет привыкали к истошному крику «бей». Конокрада поймали – «бей!». Все бейте, чтоб начальство потом не могло дознаться, кто зачинщик, кто стоял в стороне. Поджигателя поймали – «бей!»
– Бей колчаков!
– Стой! – унтер вскочил на воз и выхватил шашку из ножен. – Стой, говорю, не то стрелять прикажу.
Трудно раскочегарить крестьянина-домостроевца, затурканного и отцом, и обычаями древлего благочестия, и нуждой, и начальством, но уж если он раскачался, если ненависть прорвалась наружу, то удержу нет. Ломали заборы, хватали жерди, колья в ближайших дворах. Хватали что под руку попадет: вилы, литовки, заступы, топоры. Кое-кто успел сбегать за дробовиком или шомпольной винтовкой-сибиркой.
– Бей! Ат-ту их!…
– Взво-од, – закричал унтер, – за-ряжай.
Клацнули затворы винтовок.
– По неприятелю…
Бабы, шедшие рядом с санями, бросились врассыпную. Падали и, не поднимаясь, старались убраться на четвереньках. А из-за стаек, заплотов надвигались на обоз мужики.
– Пли! – скомандовал унтер.
«В своих стрелять?» – подумал самарский солдат, недавний собеседник Тараса. Он передернул затвор машинально, как делал это на ученье, приложил приклад винтовки к плечу, но ствол был опущен и казалось, нет сил поднять его от земли.
– Пли! Приказываю – пли! – бесновался унтер.
Нестройно, как падают шишки с кедра, ударили выстрелы.
Кто выстрелил в снег, кто в небо, но один все же делил, и рыжий Мефодий медленно повалился набок.
– Душегубы!
– Убивцы!
Мужики попрятались кто за банешки, кто за сугробы, изготовили к бою дробовики. Но как будешь стрелять картечыо, если впереди свои, деревенские: возчики, рекруты. Их непременно картечью заденешь. И лошадей перебьешь. Одиноко тявкнул выстрел из пулевой сибирки. Пуля взвизгнула и улетела куда-то на дальние огороды.
– Миряне, хлыняй от возов. Кабы своих не задеть, – кричали крестьяне.
Унтер нещадно ругался. Он упустил момент, когда можно было погнать обоз и ускакать из села. После первых же выстрелов возчики и рекруты словно растаяли. Попробуй-ка ускачи, а потом объясняй подполковнику, куда подевались и рекруты и обоз. Унтер решил прежде всего осадить вооруженных жердями крестьян. Потом наказать их примерно, как требовал Горев, и с честью выехать из села.
На передних санях, вжимаясь в мешки с пшеницей, чтоб не попасть ненароком под пули и картечь рогачевцев, лежал Ванюшка.
– Вз-во-од! – кричал унтер. – По супостатам, врагам отечества и престола… Пли!
9
Глуха и дремуча тайга. Бывает без топора и лошадь не проведешь. Крикнешь во всю мочь, а крик увязнет в пушистых пихтовых лапах, в зарослях тальников, черемух, ольхи и заглохнет на полусотне шагов. Но людская молва летит по тайге свободно, быстрее коня, быстрее птицы.
Егор работал у копра коногоном, гонял кобылешку. Кобылешка тянула оглоблю-водило и крутила скрипучий барабан их плах. На барабан накручивался канат и поднимал из шахты бадью с породой.
– Пшел на-гора, – кричал стволовой. Егор стегал кобылу, и та шла вправо. Бадья поднималась.
– Пшел вниз. – Егор тянул лошадь назад. Та пятилась, и бадья рывками опускалась вниз по стволу за новой порцией породы.
– Тятенька… тять… – Запыхалась Капка, еле дух переводит. Полушубок матери велик, и полы шаркают по земле. – В селе, сказывают, народ обоз обступил. Солдат теснить начал.
Вышла из шахты бадья. Егор обязан помочь ее разгрузить, но сейчас он кинулся прочь на отвал, где работал Жура.
– Слыхал, што в селе-то?
– Надо ребят собирать да живо в село.
Ксюша вела отряд чащей, крутяками, лишь бы прямее пройти. Когда растянулись, прикрикнула:
– А ну, подтянись. Не то упустим обоз. Рогачевских парней угонят.
Кто-то пошутил:
– А тебе, сестричка, сколь надо парней? Одного мало?
– Я тебе пошуткую!…
– Ишь, какой командир.
Вавила шел замыкающим, подбадривал отстающих, помогал идти Вере, и готовился к предстоящему бою.
«Если солдат десять, если их рассадили на сани по одному, – нам надо рассыпаться в цепь… А если солдат пятнадцать и все они в голове обоза?»
Вавила мысленно то рассыпал свою группу в редкую цепь, то собирал ее в ударный кулак. От того, какое решение примет Вавила, как расставит бойцов, какую поставит задачу, зависел успех боя. А решение Вавилы зависело от того, как распределит солдат их командир.
Выбрались на вершину перевала. Ксюша оглядела надсадно дышавших товарищей, их потные лица, и решила: надо делать привал.
– Садитесь… Поправьте портянки…
– Вот командир бесштанный.
Вспыхнула Ксюша, Подмывало упереть руки в бока да отчитать насмешника: хорош, мол, умок, да в штаны утек, Сдержалась. Не стала подкусывать перед боем.
– Иди-ка сюда, – Вавила подвинулся ближе к Вере, освобождая место для Ксюши. В руке его прутик. Он им чертил на снегу дорогу, кусты, обоз, мысленно расставлял людей. И был не уверен, что расставляет их правильно,
– Был бы с нами сейчас офицер.
Вера подняла брошенный Вавилой прутик, написала на снегу большое «В» и быстро зачеркнула его.
– Мой отец не любил военных. Наполеон легко разбивал ученых военачальников и оказался бессилен против испанских партизан. Гарибальди побеждал вопреки тогдашней военной науке. Великий Суворов у Рымника…
Вера не успела досказать, что сделал Суворов у Рымника. Послышались выстрелы. Доносились они не с той стороны, куда они шли, а от села.
Вавила зло чертыхнулся и начал торопливо пристегивать лыжи. Выпрямился, снял винтовку с плеча, крикнул товарищам:
– За мной!… – и побежал к селу.
В жизни Вавилы было несколько крутых поворотов. Из глухой деревеньки привезли его в Питер, в пышущий жаром, грохочущий цех Путиловского завода. Вместо тихой, полудремотной деревенской жизни наступила жизнь, требующая каждодневного напряжения не только физических, но и духовных сил. Это было исцеление от слепоты. Открытие нового мира и новых людей, новых чаяний. Потом каторга. Бегство. Октябрьская революция. Вернувшись на прииск Богомдарованный, Вавила каждой частицей души и тела ощутил начало свободной жизни. И рассвет, и снег, и дымы над трубами землянок Копайгородка казались тогда совершенно отличными от вчерашних. Сами люди казались родившимися заново.
Потом, когда скрывался на руднике, Вавила вместе с Лушкой, сидя у горящей печурки, пытался представить себе первый бой их дружины. Он виделся то днем в чистом поле, то ночью на таежной тропе, то среди деревенских изб. Менялись условия, менялось соотношение сил, но всегда первый бой ощущался, как четкий рубеж между подготовкой к борьбе за свободу и победой над врагом.
Вавила скользил на лыжах, опираясь на курчек. Справа и слева от него спускались товарищи.
Мимо промчалась Ксюша. Присев к лыжам, она казалось, летела, не касаясь снега.
– Куда ты! Одна? Вернись! – закричал Вавила, но Ксюша не слышала и, мелькнув между кедрами, скрылась в облаке снежной пыли.
Вавила сейчас был озабочен одним – не упасть, увернуться от стволов.
Отряд сгрудился у перелеска. Отсюда хорошо виден обоз, растянувшийся по улице Рогачева, почти до поскотины. За возами лежали солдаты с винтовками, а за заборами, за углами банешек и изб прятались мужики. До горы доносились одиночные выстрелы.
– Сдают, видать, мужики, – сказал кто-то.
– Так чего же мы стоим? – отозвался другой.
Вавила оглядел свой отряд. Молодец к молодцу. Рядом с ними почувствовал уверенность в себе и ответственность за судьбу крестьян, что вели сейчас бой.
– Ксюша и Вера, быстро налево, за лог. Встаньте там, где дорога поднимается в гору. Будьте настороже!
Отправка в безопасное место обидела Ксюшу. Разве она не такая же, как все? Разве она всю зиму не подвергала себя опасности? Может быть, даже большей, чем остальные. Так почему Вавила ее отсылает? Баба, мол. Решительно тряхнув головой, Ксюша шагнула вперед.