Русский боевик

— Припарки надо ему какие-нибудь, — предположила Марианна. — Компрессы.

Стенька зло на нее посмотрел, и снова обернулся к раненому, пытаясь разобрать, что именно говорит Пушкин в бреду.

— И возлюбит русский человек ближнего своего, — бредил биохимик, — и не будет ни завидовать ему, ни принижать его, ни желать ему невзгод да тягостей, и ближний его все тоже самое. И согласие настанет в земле русской, и директивы благодетельные из метрополии в провинцию да будут доходить в тот же день в виде неизменном и выполняться безукоснительно с радостию искренней.

Когда раздался взрыв, все в баре, кроме Пушкина, вскочили на ноги, и некоторые упали. Люстра, висящая над стойкой, сорвалась с крепления и рухнула со звоном на полированную поверхность. Посыпалась остаточная стеклотара. Чудо мастерства шведских стеклодувов, импрессионистски-голубая с пятнами индиго, борзая, готовая к прыжку, с нарочито, как у киевских балерин, короткими ногами, таившаяся до этого в углу стойки, накренилась, упала на пол, и раскололась на несколько частей, которые тут же размолотил упавший сверху телевизор. Демичев упал на Кашина.

Свет продолжал почему-то гореть.

Марианна упала плашмя, а сверху на нее навалился столик — и наверняка повредил бы ей череп, если бы между краем столика и затылком Марианны не оказался портативный компьютер Кашина. Кашин на четвереньках выбрался из-под Демичева и передвинулся к Марианне, сокрушаясь. Отец Михаил отбросил столик. Кашин попытался выхватить ноутбук, но Эдуард, тоже поспешивший на помощь Марианне, отбросил Кашина, а ноутбук, скинув его с плеча и затылка Марианны, придавил коленом. Ноутбук хрустнул. Некрасов и Амалия оказывали помощь привратнику, который при падении ударился головой о край стула.

Почувствовав неладное, Эдуард обернулся, не вставая с колен. За спиной у него стояла Людмила. Глаза ее по-прежнему были стеклянные, а в руке ее оказался пистолет Эдуарда, и именно на Эдуарда она его направила.

— Предатель, — сказала она голосом, не менее стеклянным, чем ее глаза.

— Людмила, — позвал Демичев.

Эдуард осторожно встал в полный рост. Людмила не двинулась. Он протянул руку. Она не пошевелилась. Одновременно повернувшись боком и захватывая ее запястье, он вытащил пистолет у нее из руки. Сунул за ремень. Поднял один из стульев и усадил на него Людмилу. Она не сопротивлялась.

— Что это? — спросила Марианна, поднимаясь на ноги и держась за затылок, и обращаясь почему-то к отцу Михаилу. — Что это, а? Это конец света?

— Нет, — авторитетно заверил ее отец Михаил, усаживая ее на стул и садясь рядом. — Когда настанет конец света, это будет понятно всем.

— А это что же?

— Это?

— Сейсмические аберрации, — подсказал Некрасов, поднимая привратника на ноги.

Отец Михаил, оценив подсказку, подтвердил Марианне:

— Сейсмические аберрации.

— Да? — переспросила Марианна, заметно успокаиваясь. — Почему ж? Как же это? В этих широтах?…

Удивительно, но, очевидно, ни матрон, ни детей взрыв не разбудил. Никто не вышел в бар из банкетного зала.

Стенька сидел на полу в неловкой позе и выглядел затравленно. Амалии даже пришлось показать ему фокус — на ладони у нее материализовался резиновый пузатый пупс и произнес писклявым голосом,

— Есть хочу.

Стенька взял пупса, осмотрел его со всех сторон, глянул на Амалию, и криво улыбнулся.

— Поиграй пока, поиграй, — сказала Амалия.

— Я родину очень люблю, — ответил ей Стенька. — А то что у нас, в России, до сих пор чтут не Романов Абрамовичей, а слесарей Ивановых — можно я не буду объяснять то, что нам очевидно, а вам, нерусской, не очень понятно. Я лично знаком с педагогом Тамарой Ивановной Гладыш, она десятилетиями учит детей. Вот это пример служения России. А еще я знаю и преподавателя русского языка и литературы Бодажкову, Галину Васильевну — у нее выпускников, учеников — столько, что и не перечесть. Еще я знаю хирурга Рычагова. В детской больнице работает… Скольким он детишкам помог — не описать… А еще знаком с токарем Захаровым… такие детали точит — ни один станок не справится. Я знаю многих достойных людей, которыми гордится Россия… Они реально для нее работают, а не бегут на забугорные сцены, когда их здесь третьим местом награждают. Я этим тоже горжусь… Хорошо ли, плохо ли, но до сих пор в России чтят тех, кто работает хорошо. И я помогаю в этом людям. Да. И еще я эту суку люблю… без памяти… но она страшная, холодная. У нее сердца нет, и любит она только себя.

И Стенька заплакал, сжимая в руке резинового пупса. Присев возле него на корточки, Амалия погладила его по голове. Рот у Стеньки открылся до половины, слезы катились крупно, потоком, и был он похож на ребенка, у которого отобрали конфету без всяких на то причин, и дали подзатыльник.

— Не плачь, не плачь, мальчик, — сказала Амалия. — Ты вырастешь большой и сильный, и будет у тебя в жизни много разного, интересного.

Демичев, кряхтя, поднял один из стульев и, поглядев на остальных, сел на него верхом — грузно.

В бар вошел Милн, и сразу за ним — Аделина, с автоматом в одной руке и сапожками в другой. Эдуард подскочил к ним.

— Ничего страшного, — сказал ему Милн, и поглядел на подслеповатое электронное табло, а затем на свои наручные часы, которые тоже не работали. — До рассвета времени… собственно, рассвет должен уже начаться. Где рассвет? — строго спросил он у Эдуарда.

— Я что, по-вашему, Гелиос? — недовольно возразил Эдуард. — Вынь да положь рассвет? Где вы были? Линка, куда тебя черти носили, что за сторонние действия? Милн, что это было?

— Долбанули ракетой, — ответил Милн, разыгрывая беспечность. — До этого взорвалось в подвале, но там много воды, поэтому взорвалось как-то… так… А теперь ракетой. Очевидно — промахнулись. Стало быть, долбанут еще раз — если, конечно, не… нужно рискнуть, наверное, а, Эдуард?

— Темень на улице. Они нас видят, мы их нет.

— Лучше, чтобы нас ракетой, да?

Эдуард задумался.

— А пойдите-ка сюда! — позвал отец Михаил. — Нечего там шушукаться!

Они обернулись, переглянулись, и подошли. Паства все покорнее, все послушнее.

— Что это было? — спросил отец Михаил.

— Это сейсмические аберрации, — вмешалась Марианна.

— Случайно, на учениях, кто-то выпустил ракету, — объяснил Эдуард. — Это бывает. Над Мер Нуар несколько лет назад таким образом украинцы сбили израильский пассажирский лайнер. В нем сидели арабские террористы. То бишь чурки.

Отец Михаил окинул паству взглядом. Какие-то все отрешенные, так и с ума можно сойти запросто.

— Хорошая компания, — сказал вдруг Демичев. — Жалко выпить нечего.

Никто не среагировал.

— Как рассвет, так и пойдем отсюда, — сказал отец Михаил.

— Э… — сказал Эдуард.

— Тише. Терять больше нечего. — Он окинул взглядом паству. Безумие распространяется быстро. Все, даже Кашин, присоединившийся к пастве недавно — все эти нехристи уже поняли, в какую переделку попали, поняли, что рассчитывать не на кого, поняли все. Им уже не застила глаза тонкая пелена цивилизации, не отвлекала от правды болотно-медленная бюрократия, не бормотал телевизор, не шуршали газеты. Они были почти готовы — и эта их готовность выглядела в некоторой степени стыдно. Готовность, когда хочется сказать — а где ж вы раньше были? Но христианин не имеет права так говорить. Отец Михаил посмотрел на боевую бригаду — на Милна, Эдуарда и Аделину. — До рассвета нужно продержаться, — сказал он, и они не возразили. — Желательно в полном сознании. Вы поете в театре? — обратился он к Аделине.

Аделина мрачно смотрела на него.

— Вот и хорошо, — сказал отец Михаил. — Ваше дело, лицедейское, публику развлекать. Отвлекать ее от нехороших дум. Искусство — оно сродни… не знаю, чему оно сродни, но, вроде бы, дело хорошее. Споете нам что-нибудь?

— Не в голосе я, — дежурно ответила Аделина. Она всегда так отвечала неучам.

— Не кокетничайте, — велел отец Михаил. — Посмотрите вокруг. На эти лица, на эти глаза. Искусство — оно ведь облагораживает?