Дом у реки

3

Марго сошла с поезда на вокзале Бата и поймала такси. Мимо мелькают величественные силуэты города, с его элегантными террасами и стройными трубами, тянущимися к небу. Такси несется по долине, которая медленно перелицовывается из лета в осень. Кругом царят зелень, золото и бронза, но сквозь них уже то тут, то там вспыхивают ярко-красные огоньки буковой листвы. Машина пересекает реку Эйвон и начинает подниматься по заросшему деревьями склону, направляясь к Мортфорду. Марго оборачивается, чтобы бросить еще один взгляд на изумрудную ленту реки, и невольно передергивается только от одного ее вида.

— Я здесь уже был несколько раз, — вдруг говорит водитель, — возил фанатов, мечтающих найти ту знаменитую писательницу. Как бишь ее там? Которая написала те самые книги.

— Кит Уивер, — отвечает Марго, глядя на проплывающие мимо каменные дома медового цвета. Заметный акцент на тех самых книгах она игнорирует.

— Ага, она самая. К. Т. Уивер. Моя жена обожает ее. Говорит, что лучше проведет ночь с одной из книжек, чем пойдет играть в бинго в клуб с ужином в придачу. А вы ее встречали? Читали что-нибудь?

— Так, кое-что, — отвечает Марго, не глядя на дорогу.

— Говорят, она стала затворницей?

— Говорят.

— Странно вот так просто взять и перестать писать. Наверно, она уже заработала столько, что может себе позволить остановиться. Правда же?

Водитель, должно быть, улавливает ее настроение, потому что быстро сворачивает разговор.

Они долго едут по узкой улице, пока впереди не становится видна черепичная крыша Уиндфолза. Миновав деревянные ворота, такси останавливается позади белого фургона, на борту которого краснеет надпись: «Праздничные шатры». В распахнутом кузове зияет пустое нутро — только какие-то тряпки и коробка с инструментом. И никого.

— Кажется, кто-то планирует вечеринку.

— Да. Кажется.

Всякий раз, когда Марго вспоминала дом, он казался ей каким-то бесцветным. Перед мысленным взором представал блекло-серый пейзаж, пустое небо, сливающееся с землей; это видение окутывало ее, точно тяжелое мокрое одеяло. Но сейчас небо оказывается ярко-синим, воздух — теплым и свежим, а долину накрывает плотная вуаль ранней осени сочно-зеленых и янтарных оттенков. Солнце уже клонится к верхушкам конских каштанов, на ветвях одного из них до сих пор висят ста ренькие веревочные качели, на которых они все качались еще в детстве. За ними стоит каменный дом, солнечный свет отражается в его окнах, словно в зеркалах. Даже в темных очках мир вокруг кажется Марго слишком ярким, слишком насыщенным.

Она расплачивается с водителем, берет сумку и по дорожке, огибающей дом, мимо разросшейся живой изгороди и клумб, отчаянно нуждающихся в уходе, направляется к задней двери дома прямиком на большую кухню с каменным полом. Там она стоит секунду, прислушиваясь к тишине вокруг, вспоминая детали, которые были такими знакомыми, что она не понимала, как вообще могла их забыть. Вязаный цветной чехол, надетый на заварочный чайник. Глиняную миску с фруктами на поцарапанном дубовом столе, где прямо сейчас муха ползет по потемневшему боку персика. Она видит крошки на деревянной разделочной доске и половинку черствеющего батона; сваленную в раковину грязную посуду, оставшуюся с обеда. Выцветшие просиженные подушки на кушетке, над которой висит куколка из кукурузы — Люси купила ее много лет назад на деревенском празднике в честь сбора урожая. Возле телефона огромная стопка запечатанных писем — судя по всему, от фанатов матери — и коробка с книгами, переводами из зарубежных издательств, вскрытая и оставленная подпирать дверь, ведущую в холл. Марго глубоко вдыхает воздух этого дома и закрывает глаза, чувствуя, как молоточки головной боли, почти притихшие, начинают стучать с новой силой.

В ритм с часами над камином в гостиной. На бархатном диване старый черный кот свернулся клубком в луче света, падающем из окна. Марго чешет его между ушей.

— Привет, Пинтер.

Старый кот приоткрывает слезящийся глаз и ур чит, прежде чем снова уснуть.

Потянувшись, она берет потрепанную подушку с вышитыми розами и видит, как в солнечных лучах пляшут пылинки. Свет падает на вазу из темного стекла, покрытую толстым слоем пыли. Повсюду лежат кипы каких-то бумаг, все поверхности по крыты пылью, углы затянуты паутиной, домашние цветы в горшках пересохли, а стопки книги, кажется, вот-вот рассыплются. Она всю жизнь восхищалась незыблемым девизом матери: «В жизни есть вещи поважнее уборки». Кит никогда не склонялась перед общественными нормами, и, кажется, даже грядущее нашествие орды гостей не могло этого изменить.

На кофейном столике стоит забытый поднос с чашками, рядом лежит список, явно в спешке нацарапанный на обратной стороне конверта. Марго берет его и вчитывается в слова, выведенные аккуратным почерком Евы:

количество блюд — заверить у Р.

салфетки

аренда бокалов

фотограф

удлинители

банки из-под варенья

цветы — уточнить у С.

батарейки

гирлянды

конфетти

Марго?

Марго наклоняется, чтобы умыкнуть последнее печенье с тарелки на подносе. От ее внимания не ускользнуло, что в списке она последняя — сильно ниже глупостей вроде гирлянд и конфетти — и помечена этим настороженным знаком вопроса. С минуту она прислушивается к звукам абсолютно тихого дома и, стараясь не нарушать эту тишину, направляется к лестнице.

Наверху сквозь стрельчатые окна солнце падает на лестничную площадку, складывая блики на досках в косые квадраты. Марго перешагивает через них, словно ребенок, играющий в классики. Она идет мимо двери в спальню матери, уловив краем глаза ярко-красные обои, тяжелые бархатные портьеры и огромную постель, смятую и не заправленную. Еще одна покачивающаяся стопка книг лежит на прикроватной тумбочке, халат шелковой лужей растекается по полу. Ни единого явного признака того, что в этой комнате хоть когда-то жил их отец. Марго игнорирует винтовую лестницу, ведущую в комнату в башне на втором этаже, где теперь Кит обустроила свой кабинет, идет мимо бывшей комнаты Евы, потом — мимо комнаты Люси, почти наяву ощущая аромат благовоний и туалетной воды Calvin Klein One.

Дом был насквозь пронизан воспоминаниями детства — образами, запахами, знакомыми предметами, — и к тому моменту, когда Марго доходит до конца коридора, у нее появляется странное ощущение. Голова кружится, ноги почти не чувствуют пола. Ей кажется, будто она просто парит чуть-чуть над ним, преодолев не только физическое расстояние, но и прорвав ткань времени, точно тончайшую вуаль, и вернувшись в прошлое, которое она так отчаянно старалась забыть все эти годы.

Марго медлит. Бессонная ночь и долгая поездка делают мысли о ее старой кровати довольно заманчивыми, но она все еще колеблется, опасаясь перешагнуть границу, которая разделяет прошлое и настоящее. Что она боится увидеть за этой дверью? Прошлую жизнь? Свою былую инкарнацию? Шестнадцатилетнюю девочку, бросившую школу и сбежавшую из дома?

Несколько секунд глаза Марго привыкают к полумраку комнаты. Сквозь неплотно задернутые занавески проникает слабый луч света. Сфокусировав зрение, она видит, что ее кровать уже занята. На подушках, свободно раскинув руки и закрыв глаза, лежит девушка со светлыми волосами. Нет, не ее собственная тень из прошлого, а всего лишь сестра. Люси. Она лежит навзничь поверх покрывала и не шевелится, как будто умерла. Под старенькой джинсовой курткой — платье в цветочек, раскинувшееся по кровати и словно сливающееся с рисунком на обоях. Глядя на эту картину, Марго вспоминает другую, по которой она однажды в школе писала сочинение. «Офелия» Милле. Фамилия художника всплывает из глубин памяти, и Марго сама удивляется, что до сих пор ее помнит.

В полумраке Люси кажется слишком ледно и тонкой, точно птичка. Вокруг ее сияющего белизной лица раскинулись непослушные длинные волосы. Люси открывает глаза и смотрит на сестру в упор. На мгновение Марго вспоминает девочку-попутчицу, ее дикий, любопытный взгляд, но этот образ тут же меркнет — на кровати раскинулась реальная взрослая Люси.