Трансформация

Недавно у меня первый раз получилось избавиться от внутреннего монолога, и теперь я часто практиковал это состояние одной (никакой) мысли. Вот и тогда, посреди всеобщего вселенского затишья перед Великим Потопом, я был тише всего, даже тишина зудела где-то на заднем фоне, а я был – пуст, как и само Всё.

Вдруг началось: шевеление дождя, капля за каплей сначала еле дотрагивались до стекла, затем, осмелев и рассвирепев на мое молчание, обрушились на все мои окна, и даже словно стучали – в попытках выломать – в дверь, выходящую на лестничную клетку, всполохи молний, вскрики вод, головы капель летят по водосточной трубе, и все дрожит и громыхает, и подоконник вот-вот отвалится. На балконе было белье, которое я решил собрать; ветер ухал и свистел, залетая сквозь открытые и закрытые окна, сквозь форточки, пролетая вдоль дома от одного окна к другому, путаясь, с грохотом ударяясь о стены и напрочь срывая со стен картины с обоями, и засушенные цветы, привязанные к потолку, и роняя ведра, и швабры, и гладильные доски, как ненасытный дух, разозленный отсутствием подношений. Гром взрёвывал после ударов молний, бивших в телевизионную вышку (всегда метко туда), ломая волю к жизни и бесстрашие перед стихией, уверенность в надежности бетонных блоков серых панелек. Дрожали окна. Я собирал белье. После того жуткого затишья двигаться во время бури было можно и (кем?-то) разрешено, – принес себе два стула (один, чтобы сидеть, второй – чтобы был пустым), поставил напротив окна, и стал вдыхать сквозь закрытые створки запах сырой (земли и) листвы…

… как сдвиг тектонических плит и разрыв перепонок

так облака распадались на свежий воздух,

и взрыв,

голубое небо и солнце, и запах сырой (земли и) весны,

и повсюду был ты, во вздохах, в голубизне полунОчного неба

– 

ты!

…

В соседней комнате что-то завыло, или, скорее, замычало. Я даже не обернулся – настолько это было подходяще и естественно.

Туча редела, но дождь все еще лил, зигзагами капель, как хлыстами, полосуя стекло и стены домов, нежные листья деревьев на могучих стволах, чьи-то лица и мокрые простыни, наказывая мир за его ..? существование? да, может, и так. Я мечтал, представляя, как смягчается белый шум, превращаясь в апрельскую капель, в майские слезы, в июньскую туманную росу; мне стало так легко, и я захотел подставить волосы и руки под ливень, впитать, будто корнями, влагу из промоченной земли. Вместо этого я взял коричневый переплет книги под руку и прислонился к стеклу, так что вибрации от разбивающихся капель ударялись мне в затылок и стал по памяти читать чьи-то стихи. В соседней комнате опять кто-то застонал (наверное, домовой боится грозы), небо разбилось молнией и гром накрыл меня с головой, чуть не разбив стекло. Я очнулся от дрёмы, которой мамы пугают своих детей, чтобы те шли вовремя спать; встрепенулся, как промокшая птичка. Хорошо быть дома, когда на улице такое безумие. Медленных вдох на 10 секунд, затем задержать дыхание, затем выдох, еще более медленный. После такого дыхания хотелось больше уже не дышать; я весь превращался в мир, а, значит, мир превращался в меня. Я всегда любил летний дождь.

Мир растворился для тучи и пропал. Серость смывало ветром, город стоял освеженный и взмокший, и запах дождя растекался вдоль луж по улицам, взбивался первыми спешащими нерешительными шагами. Все отмирало. Остаться могли лишь облака, похожие на огромные замки, черепах и пиратские корабли, остальным не было места.

В закатном солнце после дневной духоты, которую смыло дождем пропал ненавидимый прокуратором город…

Вдруг – солнце (!) выскочило из-за тучи, как из засады и вонзилось мне в глаз, а сквозь глаз – в сердце, и я весь стал – солнце, горящее, обжигающее, закатно-июльское. Солнечное сознание подсказало мне, что пора выдвигаться на встречу к С., которая наверняка сейчас сидела в ванне и прихорашивалась. Масло для тела, крема, лосьоны с запахом спа, маски для лица, благовония из индийской лавки, запах которых цеплялся за волосы и в них поселялся. После этого она пахла ангельски и не по-человечьи, и я нежно любил ее за это. Мы договорились собраться у нее, а, значит, обязательно будем гадать на друзей, подруг, на себя, на скорое будущее, и она будет объяснять мне, что оно «многовариантно», хотя этот термин я уже выучил, и на прошлое наших давнишних или новоприобретенных знакомых с целью анализа детских травм, и к чему они приводят, а потом будем пить вино и болтать, болтать, болтать целую вечность обо всем и ни о чем. С. настоящий спец в гаданиях, мы так собирались и гадали на всех и все подряд сколько себя помню, еще со школы. Всегда бродяжнические бутерброды с сыром, горячий чай, в последнее время чуть ли не полностью разбавленный вином, во всяком случае, 60/40 минимум, тихий свет, какие-то шорохи по углам, в ответ на которые она либо смеется и просит домового перестать, либо испуганно оборачивается и тревожно затихает.

Мы познакомились с ней в школе, а дружить начали весной в конце 7 класса; тогда во мне было меньше меланхолии и усталости, пережеванной судьбой тоски, защемлений в районе сердца, вызванных внезапными всполохами памяти; в мире не было того, что происходит сейчас, а она была еще более безумная и уверенная в том, что мир лежит у ее ног, и что дар – карты, сны, тайны – открыт ей, так как она связана со вселенной напрямую через Сахасрару (или чакру тысячи лепестков). Она (в 7 классе!) рассказывала мне о буддизме, просветлении, круговороте Сансары и придумывала дикие способы, как из него вырваться. Тогда я не воспринимал ее всерьез, мне было просто хорошо дружить с такой теплой, светлой, заряженной и вечно полной идей девчонкой, которая к 10 классу перестала стесняться чего бы то ни было, с запалом всем перечила и обещала постричься в монахини и уехать в Тибет. Прекрасное время! Тогда я написал свои первые стихи; мы переписывались весь день, говоря друг другу по очереди слова или словосочетания, подбрасывая идеи, вокруг которых и писались эти самые – первые; все началось так спонтанно, что я и не заметил, как вмиг стал (наконец!) поэтом, так долго моя душа к этому стремилась, и через пару лет уже стабильно писал, все в моей жизни было поэзией, пропитано ей, она сочилась из дверей, деревьев и окон, вылетала из засохших цветов и была помысленной бабочкой Чжун-цзы.

Так мне открылись первые проявления Дао, великого пути всего, в котором главное – прислушаться к себе, осознать свое истинное я, интуитивно чувствовать повороты на 78 градусов, плыть по реке жизни, чаще выбирая недеяние. Тогда я еще не знал про Дао, но что-то во мне с той секунды вступления в мир поэзии перевернулось и остается таким до сих пор. А С. просто почувствовала, что мне недостает какой-то важной части, и пришла на помощь; ей не нужны были стихи. Что-то колдовское в ней все же чувствовалось, даже если опираться на последние научные достижения.

Так, думая о ней, я шел сквозь проспекты и переулки, почти не глядя, на ощупь поворачивая и петляя в дорогах; тепло вновь окутало город, вечернее солнце садилось за горизонт, и взгляд мой уплывал куда-то за ним, уводя с собой разум. Я думал о вечном, о новом мироустройстве, о Кропоткине, о Дао, великом пути всего, о Будде; иногда с замиранием сердца вспоминал, что хорошо бы купить С. подарок, но потом сразу же забывал, не найдя глазами ни одной подходящей вывески, зато наткнувшись на сушившееся белье и цепочкой ассоциаций дойдя от него до Швейцарии (белье – кондиционер вернель «альпийские луга» (– коровы – молоко – шоколад) – швейцария), и вздыхал. Иногда очень хотелось с-бежать; в последнее время чаще обычного.

Облака окрашивались в алый, когда я подходил к ее балкону. Свежее дыхание ветра трогало кожу, трепало волосы, рассеивая на миг сладость летнего вечера. Я хотел позвать ее на улицу, чтобы сидеть здесь на лавочке хоть до глубокой ночи и в свете фонаря почему-то полушепотом говорить о былом, и гадать, и хохотать, и плакать. Пять минут я простоял, провожая солнце, смотря ему вслед, напитываясь его запахом и ушедшим жаром. «Ушедший жар солнца – это очень точное описание меня, подумалось мне; как воспоминание о былом себе, укороченное и переиначенное, почти забытое, перевернутое, и – не то». Розовый дом еще больше порозовел от заката, а я молча втиснулся в широкую дверь – пространство давило со всех сторон, неминуемо и всегда в этом доме. С. пару раз говорила, шутя, что у этого места тяжелая энергетика, и вообще как-то тут странно…