Гостья из прошлого

– Ты умный, сам всё знаешь, – заметила куратор группы. – Тебе лучше от него отмежеваться.

Юра понял, что краснеет от волнения. Здесь он тоже, к явному прискорбию, проигрывал невозмутимому Алексею.

– Не п-понимаю вас, Людмила Сергеевна, – выдавил он из себя, борясь с пересохшим горлом.

Кирпичева метнула на него странный взгляд, в котором Юра уловил, как ни странно, тень сочувствия, и, ни слова больше не говоря, устремилась к аудитории. То, что разыгралось после перерыва, окончательно шокировало своей нелепостью в сочетании с тупой серьезностью.

– К сожалению, наши комсомольцы Иванников и Зуев игнорируют общественную работу. Они считают, что для получения повышенной стипендии достаточно учиться на «пять», – после краткой преамбулы объявила Вероника Янченко, комсорг группы.

Веронику, по правде говоря, Алексей презирал и особо не скрывал этого. Училась она на четверки с тройками примерно в равной пропорции, зато рисовала стенгазету и была одним из организаторов театрализованного представления первокурсников. Иванников регулярно отпускал в ее адрес подколки с прибаутками, самой ходовой из которых была «Как поживает выездная редакция?»

– Я предлагаю обсудить их поведение и дать возможность каждому выразить свое отношение, – Вероника поправила очки в толстой роговой оправе, делавшие ее некрасивое лицо еще некрасивее, и села обратно за стол, на практических занятиях занимаемый преподавателями.

Людмила Сергеевна выбрала позицию в самом конце того ряда, который был ближе к выходу. Она сосредоточенно писала что-то в блокноте, не поднимая голову.

– Мы все, конечно, уважаем Алексея и Юрия за их труд, – своим тонким голоском подхватила пухленькая, в веснушках, Юля Морозова, неразлучная спутница Вероники, соавтор стенгазеты. – Но комсомолец – это более широкое понятие, это активная жизненная позиция…

– Перестройка обязывает нас не быть равнодушными, жить жизнью коллектива, участвовать в деятельности комсомольской организации. Партии нужны наши молодые голоса, наши силы! – продолжила Рита Дубинина, собиравшая профсоюзные взносы.

Иной общественной деятельности Юра за ней не смог припомнить, как ни старался. За Ритой выступил еще один оратор, потом еще. В группе, как и на курсе в целом, преобладали девушки. Кое-кто из них с первого дня откровенно поглядывал на Алексея, но ни одна не обрела взаимности. Данное обстоятельство, как Юра догадался впоследствии, тоже имело значение в истории со стипендией.

Обличительный пафос нарастал. Кирпичева только раз отвлеклась от блокнота и пристально посмотрела на Юру. «Давай, выступи и ты», – прочел он в ее глазах. Алексей, который сидел за одним столом с другом, не отрывал глаз от штукатурки на стене у доски. Он, не останавливаясь, тер пальцами то ли брелок, то ли нечто похожее на него (точнее Юра не мог разобрать). Лицо, в отличие от рук, было неподвижным и не меняло цвет. Только глаза как-то подозрительно блестели.

– Мы живем в эпоху перестройки… – опять раздалось в тесноватой и душноватой аудитории.

– Хватит! – сказал Алексей таким тоном, что Слава Еремеев, еще один член комсомольского актива, осекся на полуслове.

Сделалось тихо настолько, что все услышали бы пролетающую муху. Но в феврале мухи не летали.

– Вам не надоело нести чушь? – спросил Иванников и сам дал ответ. – Вы из какого мезозоя вылезли? Газеты почитайте, журналы. Комсомол – это что, по-вашему, карательный орган? Опять загоним всех к счастью? Учиться – главная обязанность студента, а с рисунками и плясками каждый сам как-нибудь разберется, нужны они ему или нет. Здесь не художественная самодеятельность.

Кирпичева отложила блокнот и рассматривала Алексея, как решил Юра, прямо с удовлетворением. «Он прав абсолютно», – подумал Юра. Мысль о том, что надо бы встать и поддержать, посетила его в следующий же миг и… осталась мыслью. От Алексея незримой волной исходила готовность сражаться и бросить вызов хоть всему миру, но у его товарища такой готовности не было. Язык у Юры снова будто прилип к гортани.

– Давайте уважать собрание, – опомнившись, начала Вероника.

– Я не вижу собрания. Это балаган и примитивное сведение счетов, – отрезал Алексей.

Группа хором выдохнула и загудела на разные голоса.

– Иванников, только вы шагаете в ногу, а все остальные не в ногу? – подчеркнуто спокойно спросила Кирпичева.

– Мы не на плацу, Людмила Сергеевна, – с холодной вежливостью парировал главный обвиняемый.

Куратор задумчиво кивнула чему-то своему.

– Может, Зуев что-нибудь добавит? – спохватилась Янченко. – Он молчит постоянно.

– Собственно, всё уже сказано, – не вставая, через силу проговорил Юра, и лишь затем до него дошло, что эту реплику можно толковать двояко.

Скандал докатился до вузовского комитета комсомола. Эпоха оказалась, действительно, не та, чтобы Алексея поперли отовсюду и передали для опытов компетентным органам. Ограничились символическими мерами воздействия. Друзей лишили десятирублевой прибавки к стипендии, также попеняв лично Иванникову на неподобающее поведение. Комсоргу Янченко указали на то, что воспитательная работа в группе запущена. Куратору, как говорили, попало по своей линии.

– Она с моим отцом знакома, – гораздо позже обмолвился Алексей.

– То есть? – не понял Юра.

Отец Алексея преподавал на математическом факультете и часто заседал в приемной комиссии вуза. Пару лет назад Кирпичева, выполняя в свою очередь чью-то деликатную просьбу, попросила его проявить снисхождение к одному абитуриенту. Встретила принципиальный отказ и запомнила этот эпизод. До поры, до времени.

– Слушай, ты перегибаешь насчет переворота, – не совсем твердо сказал Юра.

– И как это называть, по-твоему?

– Наверху сегодня ссорятся, завтра мирятся. Впервые, что ли? Вспомни, какие митинги в Москве были. Ельцин отставки Горбачева требовал, а потом передумал.

– Сейчас их обоих снесут, – возразил Алексей.

В политике он был более сведущ, Юра это признавал. То злополучное собрание, как ни странно, побудило его друга к общественной активности, но другого рода. После первого курса Алексей сблизился с неформалами. Этим словом именовали всех, кто норовил проявить себя вне официальных рамок – от филателистов и кришнаитов до антисемитов из общества «Память». Иванников проявил интерес к независимым литераторам, в соответствие с профилем обучения. Писателем или поэтом он не стал, оставшись профессиональным читателем, зато включился в организацию процесса. Литераторы создали свой клуб, впоследствии переименованный в альянс, и Алексея избрали его ответственным секретарем.

На одно из мероприятий альянса он затащил и Юру, которому тамошняя публика показалась странноватой, хотя не без способностей. Со сцены малого зала Дома актера одни декламировали свои стихи, другие зачитывали отрывки из прозы. Алексей, как выяснилось, пробил аренду помещения, а также хлопотал об издании сборника. Среди независимых литераторов он однозначно завоевал авторитет, ответственному секретарю внимали даже те, кто по возрасту годились ему в родители. В очередной раз Юра убедился в способности друга оказывать не по годам мощное воздействие на окружающих.

От имени альянса Алексей даже несколько раз побывал в командировках, посетил Киев, Вильнюс и Ригу. Там, по его словам, удалось завязать кучу полезных знакомств. Ради своей кипучей деятельности он всё чаще пропускал лекции с семинарами, что закономерно отразилось на содержимом зачетки, однако бывшего золотого медалиста это ничуть не напрягало. Несостоявшуюся повышенную стипендию Иванников если и вспоминал, то исключительно со смехом. Комсомол его персоной больше не интересовался, ибо в стране тотально восторжествовало правило «Что не запрещено, то разрешено».

А потом настало время свободных выборов. Разгул страстей не особенно тронул Юру. Отчасти потому, что он продолжал считать своей важнейшей обязанностью учебу, отчасти в силу его характера: крикливых манер с истериками в чьем бы то ни было исполнении Юра не переносил. Криков же хватало с лихвой. Чего стоило одно выдвижение кандидатов в депутаты российского парламента!