Страница 8 из 11
«Всего лишь зуб», – думалось мне в обессиленном смирение. “Наименьшая часть моего тела. А боль такая, что даже думать не могу”.
В попытке разогнать остатки мыслей, я прислонилась лбом к прохладному овалу иллюминатора и увидела в нем нечеткое свое отражение. Осунувшееся лицо, воспаленные глаза, перекошенные губы…
«Все правильно. Уставший болезненный вид. Что ты там еще хотела увидеть? Зубную фею?» – фыркнула я на свое восприятие и тут же зажмурилась от очередного приступа боли.
Остаточным усилием я погасила индивидуальный свет над креслом и снова прильнула к темному овалу окна, чтоб уже более не шевелиться. Россыпь звезд была тому прямым и единственным свидетелем. Она посмотрела на меня с пониманием. Неподвижная россыпь звезд. Тот факт, что мы летели с огромной скоростью, не имел никакого значения. Во всем значилась неподвижность. И боль.
“Боль отпустит, когда научит”, – бытует мнение. Или, когда покинет тело остаточным следствием активной и продолжительной работы мозга. Нервная система быстро реагирует и быстро успокаивается, – чтобы восстановить работу всего организма требуется гораздо больше времени. А после сильных эмоциональных перегрузок тело всегда идет в разнос. И прорывает перво-наперво там, где было тонко.
А тонко сейчас было везде. Тело ослабло и исхудало изрядно. Оно подавало сигналы и раньше, – мигренями, бессонницей, спазмами в поясничном отделе. Тело сигнализировало: “Обрати на меня внимание!”, но кто его слушает, когда вокруг бушуют страсти… когда вокруг кипят свершения и творится что-то очень важное… непонятное, неопределенное, но непременно важное. Не менее важно потом выделить период на восстановление. И желательно вдали от боевых действий в целом и информационной атаки в частности. А что может быть для женского организма более восстановительным нежели порция тепла, шелеста океана и тягучей раскаленной под солнцем размерности?
Я расположилась на шезлонге в тени соломенной шляпы навеса и раскрыла книгу. Карманный томик в мягком переплете. Подарок Константина по моей просьбе “на память”, до которого дошел, наконец, свой черед.
«Дорогая, что толку
пререкаться, вникать
в случившееся. Иголку
больше не отыскать
в человеческом сене», – пробежались по сознанию возникшие перед глазами строфы.
«Впору вскочить, разя
тень; либо – вместе со всеми
передвигать ферзя».
Я передвинулась на шезлонге выше под тень и подняла подголовник.
«Все, что мы звали личным,
что копили, греша,
время, считая лишним,
как прибой с голыша,
стачивает – то лаской,
то посредством резца -
чтобы кончить цикладской
вещью без черт лица.
V
Ах, чем меньше поверхность,
тем надежда скромней
на безупречную верность
по отношению к ней.
Может, вообще пропажа
тела из виду есть
со стороны пейзажа
дальнозоркости месть».
Я посмотрела на линию горизонта. Вдаль. По неровной полоске глади вслед за игрой света по текстуре пейзажа. Выше, шире и дальше. Каждый метр окружающего пространства был старательно заполнен искусственным лоском. Яхты, люди, птицы – все выглядело как заранее созданные декорации. Как наливной натертый дифениламином глянцевый плод. И лишь воздух, – слишком уж влажный воздух, дрожащий в турбулентной конвекции, едва уловимым потоком демонстрировал, что плод этот уже основательно подгнивал.
“Есть ли у ландшафта разум? Есть ли у декораций душа?” – думала я, блуждая глазами в пространстве из-под приподнятых ко лбу очков. “Или корыстью единой, – тычущего вдаль перста… Или товаром на вынос – под силой сжатого кулака… Да, пропажей тела из виду… Неизбежной такой пропажей, закономерной” …
Я усмехнулась уголком рта и, мне вдруг стало неимоверно противно видеть и, тем более, проникать во всю эту гниль и разложение. Я невольно съежилась, вернула очки на переносицу, прищуриваясь от отражения солнечных бликов, и снова опустила глаза на страницы.
«Вечером, дорогая,
здесь тепло. Тишина
молчанием попугая
буквально завершена.
Луна в кусты чистотела
льет свое молоко:
неприкосновенность тела,
зашедшая далеко».
Далеко. Ах, как далеко мы зашли. Заигрались. Но то была разумная игра. Слишком разумная, – продиктованная необходимостью. Он стал настолько в сильных чувствах не уверен, что врал… что беспрерывно врал. Я же все больше предпочитала царапать его реальностью, а не полировать ею и без того гипертрофированно идеализированную поверхность всего его существования. Ведь любые взаимоотношения, будь то партнерские, дружеские и, уж тем более, семейные, – это далеко не реклама маргарина, где все натужно и наиграно счастливы. Просто всего-то и нужно не побояться однажды и найти в себе силы принять ужасающую правду: окружающий мир далеко не такой, каким ты себе его представляешь. И счастье в нем – тоже…
«Дорогая, несчастных
нет! нет мертвых, живых.
Все – только пир согласных
на их ножках кривых.
Видно, сильно превысил
свою роль свинопас,
чей нетронутый бисер
переживет всех нас.
XII
Право, чем гуще россыпь
черного на листе,
тем безразличней особь
к прошлому, к пустоте
в будущем. Их соседство,
мало проча добра,
лишь ускоряет бегство
по бумаге пера.
XXIII
Все кончается скукой,
а не горечью. Но
это новой наукой
плохо освещено.
Знавший истину стоик -
стоик только на треть.
Пыль садится на столик,
и ее не стереть.
VIII
Чем безнадежней, тем как-то
проще. Уже не ждешь
занавеса, антракта,
как пылкая молодежь.
Свет на сцене, в кулисах
меркнет. Выходишь прочь
в рукоплесканье листьев, в …»3
– … в доминиканскую ночь, – дополнила я вслух, запрокидывая голову на подушку шезлонга, и прикрыла томик.
– Шампанского? – услышала я у своего изголовья справа и перевела взгляд на источник.
Передо мной возвышалась широкая особь мужского пола киберспортивного телосложения и многозначительно отбрасывала тень. Из одежды на ней числилась узкая набедренная повязка и квадратные солнцезащитные очки.
– Благодарю, – деликатно ответила я и прикрыла глаза ладонью. – Не употребляю.
– Не любишь игристое? – не унималась тень.
– Напротив, – улыбнулась я, не открывая глаза. – К игристым винам весьма благосклонна. А вот дешевого шампанского стараюсь избегать, – уж больно сильно пенится и пузырится.
Тень на минуту сошла, но тут же материализовалась сбоку на соседнем шезлонге.
– Тогда, может, по мороженому? – проявилась она голосом. – Или тоже не употребляешь? Для фигуры не полезно? Фигурка-то у тебя – что надо.
3
Иосиф Бродский, “Строфы”