Страница 15 из 36
Вот она, расплата, думала Оля, глядя в серое небо. Вот оно! Господи, ну почему он? За что? Он так любил людей! Он был лучше всех! За что ты покарал его? Почему не меня? Это жестоко, жестоко!
Молчи, несчастная! Бог знает, что делает. Может, малыш, спасенный им ценой жизни, станет великим человеком, мессией? Может, Богу твой любимый нужнее, чем тебе? Серго хотел, чтобы ты жила с Богом в душе − так не гневи же Бога!
Он молил Бога, и тот выполнил его просьбу – за всю жизнь никого не убить. Ты познала великое счастье! Не каждому оно дано. Он мог выбрать любую – он выбрал тебя. Ты мечтала унести с собой его частицу. И это тоже тебе было дозволено. А тебе все мало? Смирись и не ропщи! А не то! О, нет! Господи, прости меня! Я больше не буду!
Вот о чем думала Оля, когда, еле передвигая ноги, брела домой. Как неживая, прошла она мимо отца с матерью, молча смотревших на нее, в свою комнату. Села в темноте на кровать. И снова стопудовая тяжесть горя навалилась на нее.
Пуля в сердце. Она представила, как пуля разрывает его кожу, ломает ребра, входит в сердце. Кинжальная боль молнией хлестнула вдоль ее тела, и она закричала, как раненый зверь.
И сейчас же тот, кого он оставил ей вместо себя, сначала мягко толкнулся, а потом недовольно заворочался у нее под сердцем.
Крик застрял в горле. Нельзя! Ей нельзя страдать. Потому что тогда страдает его дитя. Ей нельзя быть несчастной. Потому что тогда оно тоже несчастно. Надо жить, надо дать ему явиться на свет. Надо вырастить его счастливым человеком. Значит, надо самой научиться быть счастливой. Одной, без Серго. Ну что ж, она всегда была хорошей ученицей.
Щелкнул выключатель. В дверях стояли родители.
– Что случилось? Ты почему кричала? Господи, да на тебе лица нет! Доченька, что с тобой?
Ровным, лишенным всяких эмоций голосом она сказала:
– Я беременная. У меня будет ребенок.
– Что-о?! – закричал отец, багровея. – Что ты сказала? Беременная? От кого − от того грузина?
– Да.
– Я так и знал! Но как ты могла? Моя дочь! Моя гордость! Что скажут люди? Как я им буду смотреть в глаза? Какой позор! – Отец схватился за сердце. – Как ты могла так низко пасть? На пляже! С грузином!
– Все точно, – подумала Оля, – и на пляже, и с грузином. Все так.
И все совсем не так.
Слабая улыбка тронула ее губы. Это окончательно взбесило отца.
– Она еще улыбается! – закричал он. – Она еще смеет издеваться надо мной! Совсем стыд и совесть потеряла?
– Мне нечего стыдиться, – ответила она равнодушно. – Я никого не убила, не ограбила. Я полюбила мужчину и захотела от него ребенка. Это нормально.
– Замолчи, замолчи! Я не желаю слушать этот бред! Я требую его адрес!
– У него нет адреса.
– Совсем хорошо! Он тебе даже адреса не оставил! Но я его все равно найду! Я этого мерзавца из-под земли достану!
– Не достанешь. Он теперь по другую сторону.
– Не морочь мне голову! Что значит: по другую сторону? За океан сбежал, что ли?
– Его больше нет. Его убили.
Отец замолчал. Потом сказал:
– Жаль, что не я.
Есть слова, которые вслух произносить нельзя. Ни в коем случае! Никогда! Потому что они продолжают звучать и после того, как сказаны.
Так у Оли не стало отца.
Пуля пробивает Его кожу, ребра, легкие, входит в сердце. Это мог сделать ее отец.
Она посмотрела на него. Разве это ее отец? Кто этот чужой человек с перекошенным от злобы лицом? Что она делает в его доме? Скорее, скорее покинуть эти стены!
Вытянув перед собой руки, как слепая, она нащупала дверь, спустилась по лестнице и раздетая вышла на улицу. Дошла до остановки и села на скамейку, не ощущая холода.
Она долго сидела, окаменев − без чувств, без мыслей, не понимая, кто она и что здесь делает. Тут и нашла ее заплаканная мать.
– Оленька, пойдем домой. Он ушел. На завод пошел ночевать. О господи, горе какое! Ну не сиди, доченька, вставай, простудишься. О себе не думаешь, так хоть ребеночка своего пожалей.
Ребенок! Ему холодно! Скорее, скорее назад, одеться. Одеться потеплее, а тогда уйти. Уйти навсегда из дома, где Его могли бы убить.
– Оленька, как же это случилось? – Прислонясь к дверному косяку, мать смотрела, как дочь собирает свои пожитки. – Такое горе! Кто ж его, а? За что?
– Он был милиционером, мама. Ребенка украли, а он его спас. За это и убили.
– Господи, хоть бы одним глазком на него взглянуть. У тебя фото его не осталось?
Она молча протянула матери фотографию Серго.
Как-то на пляже Оля уговорила Серго сфотографироваться крупным планом − чтобы только одно лицо. У фотографа не было никаких квитанций, а цветные фотографии стоили дорого, поэтому Серго засомневался. Тем более что фотограф был какой-то пришлый. Получат ли они свои фотографии? Не выбросят ли зря деньги? Ведь тот потребовал заплатить вперед, ссылаясь на дороговизну фотопленки и реактивов. Но Оля так просила, что Серго сдался.
Фотографии получились замечательные. На одной Оля ласково смотрела на Серго своими серыми глазами, с другой улыбались ей синие глаза Серго. Первую фотографию забрал себе он, вторую взяла она.
Прикрыв рукой подбородок, мать долго вглядывалась в его лицо. Вот, значит, каков он − тот, ради кого ее дочь забыла себя. Да, перед таким парнем мало кто устоял бы. Что же ты, сынок, не поостерегся и осиротил свое дитя?
– Он знал? – спросила она дочь.
– Нет, хотела ему сказать при встрече. Он должен был приехать. Теперь уже не скажу.
– Оленька, какой же он грузин? Светленький такой.
– Он грузин, мама. У него и отец, и мать грузины. Его прапрадед – грузинский князь – привез себе из нашего города синеглазую невесту. А на Серго ее гены сказались. Ну, я пойду.
– Куда же ты, доченька, на ночь глядя? Оставайся, переночуй, а уж завтра иди. Не уходи, прошу тебя!
Мать опять заплакала.
– Прости, мама. Но я здесь больше жить не буду − под одной с ним крышей. Ты же слышала, он пожалел, что не убил его сам.
– Да что ты его слушаешь, дурака старого! Со зла ляпнул. Огорчила ты его очень. Он же не знал что да как.
– Прости меня, мама. Но я не останусь. Пойду в общежитие. Переночую у девчат, а завтра комнату сниму. Там много объявлений. Устроюсь – позвоню.
Комнату Оле нашла комендант общежития.
– Я знаю одну бабульку, – сказала она, – ей хочется скромную девушку и чтоб не студентку. Студентки такие шумные – вечно к ним парни бегают. А вы, Оленька, все больше за книжками сидите. Вы ей подходите. Она недорого возьмет.
Скромная ли я? – молча засомневалась Оля. Что она скажет, когда станет заметно? Ну да ладно, там будет видно. Прогонит – другую подыщу.
Бабулька оказалась молодящейся женщиной шестидесяти лет. В квартире имелись все удобства и даже телефон. Правда, цена была не такой уж маленькой: больше половины Олиной стипендии.
Ничего, как-нибудь протяну, думала девушка − развлечений мне не надо, а вместо фруктов буду витамины жевать.
Комната ей понравилась. Светлая и есть вся необходимая мебель: письменный стол, стул, шкаф, кровать. Правда, телевизора нет – так без него она обойдется. Зато телефон есть – это важно.
Но Он уже не позвонит по этому телефону.
– Не думай об этом, не смей тосковать! – приказала она себе. – От этого слабеешь. А тебе надо оставаться сильной. Ведь еще столько предстоит вынести. Серго, прости меня, мне нельзя плакать по тебе. Ведь тогда со мною будет плакать наш малыш.
– Умница! – услышала она голос внутри себя. – Правильно делаешь. Теперь я всегда буду с тобой, дорогая. Буду хранить вас обоих. Буду Бога молить за вас.
Оля замерла. Что это было? Не сходит ли она с ума? А может, это его душа говорит с ней? Но что бы это ни было, пусть его голос прозвучит еще раз.
– Серго, это ты? – спросила она, как тогда. И как тогда, услышала: – Это я, дорогая! Не бойся – я с тобой!
Его слова рождались у нее где-то в мозгу. Но звучали они вполне отчетливо.
Не становится ли она душевнобольной? Ведь так болит ее душа!