Отрадное

Позади нее стоит полк верных: cудебный исполнитель, сладкий и упитанный молодой человек, юрист, смотрящий вбок и не говорящий ничего, и четверо рабочих с плотницкими инструментами, понуро опустившие головы. Их дело – работа, и быть пушечным мясом в перепалках хозяев им не по нутру. Но работу дают люди, которые должны отладить свои отношения. И если затеется драка, то они вынуждены будут своими телогрейками оттирать работодателя от ответчиков по суду. То есть истица пришла вооруженная до зубов.

Мы молча потеснились, видя, что оппозиция не подготовилась к достойной встрече. Истица сразу убрала в карман решение и громким четким голосом воскликнула: «Так! Где ключ от следующей двери? Дайте ключ от следующей двери!»

Воскликнула, не поворачиваясь, удерживая нас взглядом. Напряжение ослабло, но не ушло. Хозяйка не появилась, но ключ поплыл по рукам. Старый, огромный, ветхозаветный. Когда им с лязганьем открыли следующие двери и быстро, буквально косметически обежали взглядом большую комнату метров тридцати, истица ещё раз воскликнула:

– Ну вот! Теперь меряйте и отрезайте! Ставьте стену, а я пошла. Мне некогда!

Когда рабочие смерили, оказалось, что половина дома – это как раз комната за нашей стенкой и половина нашей. Рабочие провели по нашей комнате жирную меловую черту. Видя, что никаких эксцессов нет и новая хозяйка ушла, незаметно исчез и судебный исполнитель, а мы с матерью начали переносить все вещи из одной половины комнаты в другую, искать старые тряпки, плащи, пальто, что там было в сенях ненужного, и этим закрывать вещи от пыли, побелки и опилок, которые сейчас посыпятся в нашей комнате.

Рабочие сменили без истицы свое настроение. Молча помогали всё подпихнуть, минимизировать свое рабочее присутствие, которое разразится вот сейчас. А хозяйка даже предложила переехать на это время к ним в гостиную, где стоял такой купеческий сервант с огромными розами на дверцах и лежали такие блюда-полотенца дореволюционной работы, что я всё время, когда заходил к ним, удивлялся: какие же были люди в своем ремесле хитрованы. Даже непонятно, из чего эти блюда-полотенца под пирог на двенадцать персон сделаны и из какого-такого дерева такие большие розы и чем вырезаны? Вот бы посмотреть и узнать и познакомиться с такими людьми?

Рабочие, наконец добравшиеся до своей работы, оставив за скобками нас и новую хозяйку, привычно и вожделенно начали пилить доски пола по отчеркнутой линии и даже довольно благодушно ответили на наш с матерью вопрос: если вы распилите пол, а за окном снег – мы сможем ночевать в этой комнате или нет? Мать никак не хотел ютиться в гостиной у хозяев.

– Да нет, а чего? Я думаю, мороз небольшой. Семь-десять градусов будет. Стены выдержат.

Мать сказала:

– Ну тогда я ночую здесь.

– Да мы быстро сделаем. Всего два-три дня. Только выйдите, мы стену сломаем, пыли много будет. А дальше – отпилим пол, прокопаем фундамент под стену и её кирпичную, да без двери, поставим максимум за три-четыре дня и уйдем.

– Ну тогда я вообще никуда не пойду, здесь пережду. А ты сядешь на стул и на чемодане сделаешь свои уроки.

Вот как всё было. Рабочие через пять дней ушли. Мать всё вымыла, и я сел за стол. Зачем теперь рассусоливать про чемодан главному инспектору по жилвопросам района? Нескромно как-то.

Глава 16. Человек, который может всё

Оказывается начальство нашего Подгороднего сидит в Кунцево, при заводоуправлении, перед огромной цветочной площадкой из огненно-красных цветов. И каждое перо цветка – как язык пламени.

Нас провели лестницей, вроде дворцовой, с коврами и двухъярусными пролетами в холл, тоже с коврами. Немного подождав, мы прошли в кабинет, который больше напоминал дворцовый зал с огромным окном, открытым на ту самую площадку с цветами, предупредительно политыми утром и сейчас благоухающими на всю приемную.

Зал был аккуратно разделен банкетками на две половины: на собственно кабинет и зал заседаний, в котором могло поместиться человек двадцать-двадцать пять без всякого нажима.

За столом в летней рубахе апаш сидел отдохнувший мужчина с приятным черноморским загаром. На него приятно было взглянуть. А когда он начал говорить, то был еще симпатичнее. Голос – ровный, располагающий, безо всякого нажима. Мать села напротив него, а мне предложено было сесть сзади на банкетку.

Поскольку он не походил на моего отца-смоленца (деревня отца находилась у Шевардинского редута), а походил на работника на шей хозяйки – воронежца дядю Лешу, я никак не мог к нему примениться.

– Приветствую вас, Лидия Васильевна! Разрешите предложить вам стул и узнать от вас имя вашего сына. Здесь в документах его нет.

– Акимушка, – польщенная, сказала мать.

– Садитесь, пожалуйста, и расскажите, что привело вас сюда?

Оторваться от него взглядом было невозможно. Невозможно было оторваться от его мягких слов, доверительной интонации человека, кровно заинтересованного во всех нюансах твоей жизни, с олимпийским спокойствием выслушивающего все и всяческие жалобы, истории, просьбы и просто разговоры.

Мать вкратце объяснила нашу ситуацию. Из нового она ввернула-таки чемодан, на котором я делаю уроки, как совершенно невозможное для матери, и что она просит хотя бы угол для ребенка. А он переспросил меня, действительно ли я делаю уроки на чемодане? И мне подумалось, что мать, наверное, не так уж неправа, как мне казалось вначале. Надо выучиваться просить на бедность. Люди и слушать тебя не будут, если ты не в аховом положении. Но согласиться с этим мне всё равно было неприятно, и я отвернулся к окну. Боже! Какие каллы за окном на светлой лужайке площади. Огромный квадрат пурпурных калл шеренгами и рядами торжествовал свое существование.

Он умел слушать жалующихся. Отвечая, он вежливо, спокойно, четко ставил слова, но я не мог уловить смысл его ответа. Оказалось, и мать не поняла и переспросила по завершению его речи:

– Так что же? Вы дадите нам комнату по потере кормильца или нет?

Ответ поразил нас обоих:

– Решаю не я. Я только даю рекомендации по уже решенному делу и высылаю их по месту разбирательства. Решают всё равно они.

Мать, ничего не поняв, рухнула в настроении. Как не дали – так и не дадут! Рекомендации… С жалобами надо заканчивать. Такую уйму времени и сил потратила. Все они хороши. С чего бы им друг другу глаза выцарапывать?

А меня всю дорогу распирала мысль: как это может быть, что хозяйский работник очень похож на этого начальника? Я не знал, что это называется просто: оба они – воронежцы.

В размере месяца почта прислала его ответ. Мать вызвали. Она опять оказалась в своем исполкоме перед инспектором с лошадиным лицом, и он, инспектор по жилвопросам Подгороднего, стоя зачел ей ответ кунцевского начальника: «Просим более внимательно рассмотреть решение по поводу жилвопроса гражданки Выпхиной».

В присутствии секретаря лошадиное лицо изрекло: «Мы, посоветовавшись, решили оставить свое решение без изменений. Без изменений потому, – повторил он, – что на изменение решения нет никаких оснований». Тогда мать, вдруг взорвавшись, соскакивает со стула, молниеносно подбегает к столу лошадиного лица и что есть силы ударяет своим кулаком по столу с воплем: «Долго вы еще будете мучить меня своими проволочками?!» Лошадиное лицо отпрянуло, побледнело и потопталось на месте.

Потом я читал, что за границей, когда нападают на банк люди с пистолетами, есть ножная сигнализация и надо потоптаться. Для нападающих этот непонятное движение, а для охранников – это звонок. Но, я думаю, что у нас всё это было допотопным. Наверное, секретарша незаметно кнопку нажала на вспомогательном столе, и в кабинет ворвался милиционер.

– Что тут у вас?

– Да вот гражданка буянит. Не согласна с выводами комиссии. Выведите её отсюда.

Мать с высоко поднятой головой, как политзаключенная, прошла следом за милиционером, красная и безмолвная. Милиция находилась в доме, примыкавшем к исполкому, и все ходили туда в обход по улице, кроме экстренных случаев, для которых всё-таки была потайная дверь в стене, так что её не сразу и заметишь. Милиционер выскочил из нее и повел мать по улице как арестованную. Тут она успела прийти в себя, и когда в милиции он выписывал ей штраф за асоциальное поведение в общественном учреждении – 50 рублей, – уже резанула: «Какого преступника нашли!»