Булгаков и Лаппа

— Выходит, прощения нет? — В голосе Михаила прозвучала угрожающая нота. — Что ж! Пусть будет так! Вы привели меня как раз в нужное место. — Он снял ремень с бляхой Первой Александровской гимназии, начал торопливо расстегивать сорочку и остановился: — А, плевать! Труп, выуженный из воды, отлично выглядит в белой рубахе. — Он вспрыгнул на парапет, за которым начинался крутой обрыв. — Так, значит, вы не прощаете меня? Вы хотите, чтобы я навсегда ушел со своей тайной? — Михаил повернулся лицом к обрыву. Ветерок парусом надул рубашку, разметал светлые пряди. Простите меня и прощайте! — Он быстро перекрестился и глубоко вздохнул.

— Перестаньте паясничать! — Тася подняла к нему мокрое лицо. — Вы мучаете меня, и непонятно за что! — Она схватила его за руку: — Слезайте сейчас же. Вы сумасшедший!

Михаил спрыгнул с парапета и, схватив ее руку припал жаркими губами к похолодевшим пальцам. Потом завладел второй рукой, прижал Тасины ладони к своим щекам. Закрыв глаза и слегка раскачиваясь, торопливо заговорил:

— Сегодня я увидел тебя — и все перевернулось. Все! Едва увидел — узнал: это ты! Ты, и ничего с этим не поделаешь. Что бы дальше ни свершилось, этот день и эта встреча — мой пожизненный праздник. Только… — Он открыл глаза и удержал в руках ее ладони. — Только… Знай это наверняка, знай это навсегда — мы больше никогда не расстанемся. Посмотри! — Он поднял лицо. — Столько звезд! Я призываю их в наши свидетели!

Тася вздрогнула. Его ладони горели жаром, а голос… Голос много пережившего и много страдавшего от любви мужчины. Не гимназист объяснялся Тасе в любви, а тот — тот самый…

— Я… Я ничего не понимаю, — пролепетала она, слизнув с губ остатки слез.

— Ты никогда больше не будешь плакать. Ты будешь самой счастливой, самой гордой… Тася, ведь ты еще ничего не знаешь!.. Ни-че-го! — Он посмотрел на осыпанное звездами небо. Чуть левее ярко светился электрическими огнями крест св. Владимира. — Я полюбил тебя до безумия. Сразу же, в один момент. Ну разве все это нормально, разве обычно? Скажи, так бывает?

Тася заглянула в его потемневшие, горящие страстью глаза и медленно покачала головой:

— Нет… Не бывает…

Провожал Михаил Тасю молча. У подъезда откланялся:

— Я к себе. Доброй ночи! — Он шаркнул ногой, поклонился, уронив подбородок на грудь, и, не оглядываясь, исчез в темноте.

5

— А это Венецианский залив. Так он называется по причине исключительной живописности.

Они стояли у спуска к Днепру щурясь от утреннего, но уже жаркого солнца.

После вчерашней сцены Тася хмурилась и молчала. Ночь была бессонной.

«Ушел навсегда или придет? Ведь обещал пикник на Днепре». «Не придет!» — пугал ехидный голос. А душа замирала от другого страха. Предчувствие чего-то неотвратимого, огромного, надвигающегося на нее. То она твердо решала немедленно ехать домой, то вдруг ощущала прилив горячей нежности к своему новому знакомому и пугалась этого ощущения. Садилась, откинув легкое одеяло, смотрела в окно на посеребренные луной ветви каштанов, облитые голубоватым светом крыши домов, стоящих уступами на спуске.

Чувство к ней, так внезапно охватившее Мишу Булгакова, льстило женскому тщеславию гимназистки. Тася воображала, как станет пересказывать подруге его сумасбродные поступки, и начинала завидовать самой себе. Забавный тип этот Булгаков! А какой отличный голос и сумасшедшая отчаянность — выйти перед незнакомыми людьми и спеть! А как он стоял на парапете над бездной и ветер парусом надувал белую сорочку… И это обещание никогда не расставаться? Да он влюблен! Отчаянно влюблен! Страстно!

Последнее определение, обозначавшее высшую степень нежных чувств, известное до тех пор из фильмов и романов, волновало Тасю. Как правило, «страсть» в них имела определение «безумная» и приводила влюбленных к роковым поступкам.

Тиская жаркую подушку, она продумывала свой тон для условленной на завтра встречи. Пикник на Днепре — это же целое приключение! Уехать домой она еще успеет. Но надо взять строгий тон и не таять от комплиментов. Если, конечно, он зайдет.

Миша прибыл в восемь часов с запасом провизии в ранце. Правда, вид имел скучный и разговорчивостью не отличался.

«Обиделся! — поняла Тася. — Все пропало!»

…И вот они стояли у спуска, и Михаил — в парусиновых туфлях, светлых льняных брюках и голубой косоворотке, подчеркивающей мужественный загар и синеву глаз, — казался ей чрезвычайно интересным.

— Место очень живописное — согласилась Тася. — Она знала, что вышитая батистовая блузка ей страшно идет, а ситцевая юбка в полоску весьма пикантно просвечивает на солнце. Особой кокеткой она не была. Но разве шестнадцатилетняя барышня может себе позволить быть непривлекательной в майский, цветущий день, рядом с по уши влюбленным кавалером?

— В такой день тянет к воде. Но давайте уговоримся, вчерашний разговор забыт. Мы друзья, не правда ли? — Тася гордо вздернула подбородок.

Стиснув зубы, Михаил ничего не сказал. Потом посвистал нечто печальное, кажется из «Травиаты», и объявил:

— Ваше решение — закон для меня. Друзья так друзья! — Он протянул руку.

— Так будет лучше, — благоразумно произнесла Тася и шлепнула его ладонь, закрепляя дружескую верность. И тут же разозлилась на свой жесткий тон с Михаилом. Увы, она не умела вести распаляющие огонь игры.

— Видишь, внизу лодки, а вон у косы островок. Песок и дивное купанье. Там сегодня загорает весь Киев. Бежим! — Михаил взял Тасю за руку, подхватил ранец со съестными припасами, и они припустили по белой лестнице, каждый пролет которой заканчивался площадкой с колоннами, хохотом и волнующим переглядыванием.

У лодочной пристани никаких толп, однако, не было. Уже отгребала от берега голубая лодка, в которой заливисто хохотавшая дама все нагибалась над водой и плескала в сидящего на веслах господина в соломенном канотье. Лодочник игриво взглянул на Тасю:

— Яка гарна дивчина! Уж я посудину под стать подберу. Плата известная, все днище просмолено. Вон гляньте — зеленая и написано «Чайка»… За потопление штраф десять рублей! — крикнул он вслед поспешившей к лодке паре.

— Видишь, Тася, даже киевские лодочники читают пьесы Чехова. — Миша спрыгнул в лодку и подал ей руку. — А топиться мы сегодня не будем.

Покачнувшись на зыбкой доске, Тася удержала равновесие и села на корму.

Миша налег на весла.

— Здесь течение само гонит к острову, если ветер не изменит волну. Слышишь? Духовой оркестр играет. Это на городской пристани.

— Мне от духового оркестра почему-то всегда плакать хочется. Так торжественно, что прямо до слез.

— А мне весело! Мне ве-се-ло! — загорланил он чайкам. — От Днепра. От солнца. От тебя!

— Вода сверкает, аж слепну! — Тася подняла руки. Белая батистовая блузка оказалась как раз кстати, а поля шляпы приходилось держать, когда налетали порывы ветра. Она всем телом ощущала обжигающий взгляд Миши. — Вот если бы мы перевернулись и я стала тонуть, ты спас бы меня? Как друг?

— Разумеется. Дружба сильнее страха. Тем более что я дружу с самой восхитительной девушкой в Киеве! — Михаил отпустил весла, любуясь Тасей.

— Вот уж неправда! Тут полно хорошеньких и нарядных, я заметила. — Тася сняла шляпу и перекинула через плечо пушистую косу.

— Поверь, все эти пташки мне известны — кокетки, дуры и жадины.

— Ты во всех влюблялся?

— Вот еще! Так, слегка приударивал на балах и всяких журфиксах. А! Пустое.

— А мне один гимназист даже подарил свой гимназический номер с бантом, но я его выбросила. И на катке почти ни с кем в паре не каталась. Кольке Иглевичу — соседу нашему — только провожать разрешала. И руку целовать. Но больше ни-ни! — Тася почему-то смутилась и с вызовом заявила: — А я умею грести! Хочешь, покажу? Здесь до берега совсем немного.

Зеленый островок с песчаными бухточками приближался. В мелкой воде, пронизанной солнцем, завивались гирлянды водорослей и метались стайки серебристых рыбешек.