Страница 37 из 54
7
Занявшие город красные первым делом организовали ревком, одним из главных направлений которого была борьба с чуждыми элементами — «недобитой контрой». По киевским переворотам Михаил уже знал повадки новой власти и старался избежать встречи с ней. Но жить-то надо. А солнечная весенняя радость так обманчива. В городе весна — кавказская, бурная, теплая. Тася вывела мужа на прогулку в городской парк, раскинувший аллеи на берегу Терека. Михаил медленно шел на дрожащих от слабости ногах, держась за ее руку. Щеки ввалились, глаза густо синели на желтоватом лице.
— А все же жизнь — отличная штука! — Он жадно втянул крупными ноздрями запах тополиных почек. — И Терек бурный мчит, как и столетия назад. И эти клейкие листочки… Которым плевать, какого цвета здесь власть.
— Верно, Миша, плевать! Люди вон живут — пирожками торгуют, сладостями. Надо только приспособиться. Хитрее надо быть. Все же хитрят. Ты все-таки доктор — лицо вне политики.
— Никакой я больше, к чертям, не доктор. Забыто. Довольно интеллигентского безумия. Запомни, я — ли-те-ра-тор.
— Вот и хорошо. Литератор! Кто старое помянет — тому глаз вон. Юра Слезкин поможет, он обещал, — печататься будешь. — Тася не могла отвести глаз от продавца сахарной ваты. Во рту, наполнившемся слюной, разлилась ее горьковатая сладость. Намотанные на палочку «снежки» продавал шустрый усатый мужичок с бегающими глазами и рычащим голосом городового. Он весело, сыпля прибаутками, рекламировал свой товар, с профессиональной проницательностью сверля взглядом прохожих. Улыбнулся Тасе, протягивая лакомство:
— Угощайтесь, товарищ женщина! «Для красавиц — сладкий вкус, кавалеру — липкий ус!»
— Нам не надо, мы не едим сладкого, — гордо отвернулась она, памятуя о полном истощении за время болезни Миши семейного бюджета.
Сделав несколько шагов, они услышали за спиной завывания продавца:
— Ой, люди добреньки, что это делается? Куда честному пролетарию податься? Контра средь бела дня по паркам гуляет! Вон, гляньте, гляньте, граждане-товарищи, белый идет! В ихней газете писал. Куда только большевики смотрят.
Тася и Миша свернули в боковую аллею и, с ужасом ожидая нового окрика или погони, поспешили прочь.
— Ничего не выйдет, Таська! — Михаил, тяжело дыша, присел на скамейку в глухой аллее. С бритой головы градом катился пот. — Не прижиться нам здесь. Придут и расстреляют. Вон, на нашей улице уже троих арестовали. Торговцев. Что в них идеологически вредного?
— Выяснят и выпустят.
— Расстреляют. И разбираться не станут, что я там и как писал. Контра! Эх, жена, ну что же ты наделала! Зачем не увезла меня с белыми?
— Как же я могла, когда у тебя температура под сорок, в бреду метался? Как я могла везти тебя на арбе зимой? Чтобы похоронить по дороге? — горячилась Тася, в который раз отбивая нападение: «Не увезла! Оставила красным!»
Эта тема звучала постоянно, как только страх перед действительностью подступал с новой силой.
— Надо было уходить с белыми, — кипел злостью Михаил, содрогаясь от очередного крика или выстрела за забором. — Пусть бы издох, только не дрожать тут от страха перед красными головорезами. Придут, увидишь тогда, почем фунт лиха.
Но за Булгаковым не пришли — у местного отдела ВЧК много работы по выявлению «чужаков» было и без него.
Пришел Слезкин — известный литератор. Стройный брюнет с выразительными темными глазами и родинкой на щеке. Юрий Слезкин прославился своими многочисленными романами «о страсти», особенно последним — «Ольга Орг», изданным в канун Первой мировой войны. Поклонницы ходили хвостом, критики превозносили, фильм по роману сняли — жизнь беллетриста была вполне успешной. Оказавшись с женой во Владикавказе вместе с белыми, Слезкин возглавил редакцию местной газеты. У него в качестве корреспондента подрабатывал доктор Булгаков. Красные поручили Слезкину заведование подотделом искусств. Едва отболев тифом, бритый наголо Юрий поспешил к больному Михашу, стараясь подбодрить его новыми планами (что и отражено в эпизоде «Записок на манжетах»). Теперь же планы обрели реальные очертания.
Живописно обросший темным ежиком Слезкин прибыл к Булгакову с новым дерматиновым портфелем, означавшим его высокое общественное положение. Правда, обмотки остались прежними. Подмигнул черным с поволокой глазом обольстителя:
— Завтео? Как тебе такая должность?
— Юра, я ж при белых печатался. Стоит высунуться — тут же за задницу схватят.
— Я высунулся — и вот начальник. — Он похлопал по дерматину. — А ведь был главным редактором «Зорь Кавказа». Хитрее надо быть, Миша, гибче. Чему тебя жизнь учила?
— Выживать. Как крысу в крысоморке.
— Зря так нервничаешь, клянусь. Я тебе обещал — все устроится? Устроилось. — Юрий победно вздернул подбородок и открыл портфель: — Все они у меня тут!
— Чай будете, Юра? У нас сахара, правда, нет. Но мед настоящий. Давний пациент Мише принес, — засуетилась Тася, выставляя на стол чашки.
— Спасибо, Татьяна Николаевна. Не беспокойтесь. Я, как заведующий подотделом искусств, хочу предложить Михаилу руководство театральной секцией. В городе успешно работал драмтеатр, оперетта. В театре существовала отличная труппа, был неплохой репертуар. Разумеется, «вредный» для новой пролетарской идеологии — Островский, Чехов, Грибоедов, Гоголь. Вот с ними и надо поработать в духе новой политики, подладить к новым требованиям. Что смотришь как чекист на контру? Жизнь — театр. Мы, как известно, актеры. Тебе предлагают новую роль, так вживайся, вживайся в предлагаемые обстоятельства, Станиславский!
— Я театр уважаю, — горько усмехнулся Михаил. — Особо в русле новой идеологии. Особо если больше деваться некуда. По рукам!
— Только вот тут штука такая хитрая, — Слезкин вытащил из портфеля сложенный бланк и протянул Михаилу, — учетный листок из отдела кадров. Вопросы интересные задают, на преданность новой власти проверяют. Заполнить надо.
— Какая же у меня, к чертям, преданность! — Михаил взял бланк: — «Профессия»? И что писать?
— Что-нибудь нейтральное… — Слезкин поднял томные глаза к потолку. — Ну, скажем…
— Микробиолог! — подсказал Михаил. — Они такого слова, будьте спокойны, не знают. Ясно одно — далек от политики и с чем-то мелким возится. Посредством микроскопа.
— Полагаешь, они про микроскоп слышали? Тогда уж лучше — микробиолог с театральным уклоном.
— Чушь!
— Ты сам говорил, что «Фауста» сорок один раз слушал. А какой баритон! Пиши, пиши!
— «Участвовал ли в боях?» — прочел следующий пункт Михаил. — Ну здесь мне сразу каюк.
— Прочерк ставь. У всех сплошные прочерки. Происхождение — служащий. Не дворянин же.
— А вот вопросик на засыпку: «Ваш взгляд на современную эпоху?» Как тебе, а? Глубоко копнули! Да за мой взгляд — прямо к стенке!
— Ну тут проще пареной репы. Запомни и всегда отвечай без запинки. Пиши: «Эпоха великой перестройки!» И дата — 1 окт. 1921. — Юра спрятал заполненный листок в портфель и щелкнул замком. — Считай, ты завтео!
Довольная Тася разливала деятелям искусств чай.
Так «микробиолог» Булгаков поступил на службу в подотдел искусств. Вначале заведующим театральной секцией, а потом и литературной. Во Владикавказе художественная жизнь била ключом. Военно-Грузинская дорога оставалась самым прямым выходом к морю. А за морем далекий берег турецкий с выходом в Европу. Эмиграция манила многих, но без средств, без имени, без знания языка уезжать было рискованно. Все знали это и пытались хоть как-то приспособиться к новым условиям.
В подотделе искусств мелькал калейдоскоп творческих лиц, перемещавшихся из города в город в поисках пропитания.
Приехал Мандельштам.
«Вошел в пасмурный день и голову держал высоко, как принц. Убил лаконичностью:
— Из Крыма. Скверно. Рукописи у вас покупают?
— Но денег не пла… — начал было я и не успел окончить, как он уехал. Неизвестно куда…