Булгаков и Лаппа

Приверженец милосердия и справедливости, он на деле не был внимателен и добр к людям. Временами проявлял ужасающее безразличие ко всему, казался безучастным, даже жестоким. Лишь в рамках обычных приличий Тася могла дождаться от мужа похвалы или доброго слова.

Еще в самом начале Первой мировой войны на фронте погиб Тасин брат Женя. Теперь она узнала о смерти отца, братьев Володи и Николая, последовавших почти чередой. Мать поселилась с вышедшей замуж за актера дочерью Соней.

Потеря близких потрясла Тасю. И больно задело и то, с каким безразличием отнесся Михаил к ее горю.

— Ты даже не сказал, что жалеешь о смерти моего отца. Он так много сделал для нас. Его свадебные подарки позволили открыть кабинет, золотая браслетка хранит нас от несчастий.

— Думаешь, хранит? — печально усмехнулся Михаил.

— Ты сам думал так, когда женился и когда на «отличнее» сдал выпускной экзамен.

— Вот вопрос — стоило ли все это делать?

— Хорошо, ты сомневаешься в своих поступках. Но мой отец делал доброе не сомневаясь и был очень ласков с тобой. Ты с такой охотой играл с ним в шахматы.

Михаил пожал плечами:

— Твой отец плоховато играл. Мне приходилось ему поддаваться.

И все! На этом выражение соболезнования жене, потерявшей родных, исчерпывалось.

Он стал суеверен, опаслив, недоверчив. Сколь многого теперь боялся отчаянный некогда Михаил — темных, незашторенных окон, заразных инфекций, бродячих животных, чужих людей. Не выносил, если стояли за спиной, если громко смеялись после полуночи. А Тасю по всякому пустяку заставлял давать странную клятву.

— Ты меня прямо как врага испытываешь! Ну что за дело, была я в магазине или у Кати Лежиной? Я ж тебе никогда не вру. А изменять… — она печально улыбнулась, — это вообще не про меня.

— Не надо оправдываться. Просто скажи: клянусь смертью! — настаивал Михаил.

Тася послушно повторяла страшную клятву, удивляясь вдруг появившемуся суеверию мужа, его боязни темноты, неожиданных звуков. Под подушкой он теперь держал отцовский браунинг. Говорил — от погромщиков и разбойников. На самом деле боялся чего-то иного, мерещившегося ему в темноте.

— У тебя теперь, Таська, трусливый муж. Если что — будет за бабью юбку прятаться. — Он усмехнулся, обращая сказанное в шутку. Но Тася знала, Миша не шутил — он и впрямь чего-то боялся.

О чем он думал, что померещилось ему среди ночи, когда он целился в нее из браунинга?

— Прочь, прочь! Изыди, тварь! — кричал Михаил срывающимся голосом, направляя дуло в прижавшуюся к стене Тасю. Прибежавшие Николка и Ваня выбили оружие из его рук, уложили, напоив бромом.

Тася подержала на ладони оружие, силясь представить, что из этого самого браунинга семь лет назад Миша Булгаков собирался застрелиться лишь из-за того, что она не смогла приехать на Рождество… Неужели это и вправду было? Поездки на их заветный остров, ночи, напоенные любовью и восторгом близости. Его преклонение, клятвы, обещания… Ее наивная вера, что так будет всегда. Единственная настоящая, верная и вечная любовь… Не насмешка ли? А может, испытание?

6

Михаил много писал, но по-прежнему ничего не показывал жене. Может, сердился, что она не интересуется его сочинительством? И Тася решила подступиться с вопросом.

— Это к докладу заметки или так пишешь? — заглянула она через плечо на исписанные страницы в ярком круге зеленой лампы.

— Так. Ерунду всякую. — Миша спрятал листки в ящик стола и задвинул его.

— Ну и что, что ерунда. Пиши хоть ерунду, лучше, чем морфий колоть, чем по бабам бегать… — выпалила она и осеклась, увидев злые глаза и побелевшие губы.

— Ты в самом деле думаешь, что я способен писать ерунду? Чудесно! Отличная женушка! — Михаил встал, вышел из комнаты, демонстративно хлопнув дверью.

«Никак подхода не найду, дура!» — укоряла себя Тася. А ведь хотела сказать вовсе не то. Что верит в его писательство. Что у него на роду написана слава. Если не врачебная, то почему ж не писательская? Может, она-то и суждена?

Тася помнила, как давно, в киевском мае, в расцвете угарной любви они гуляли по барахолке, разглядывая разные разности. Вот попугай в клетке, крепким клювом пытается согнуть прутья. А вот шарманщик с обезьянкой и кучей свернутых билетиков в ивовой корзине, выкрикивает:

— Счастье и горе, любовь и смерть, богатство и нищенская сума — все тут! Специально дрессированная обезьяна Карл Карлович угадывает судьбу!

— Давай погадаем! — потянула к шарманщику Тася. — Интересно же.

— Не к нему ваша дорога, — поймала ее за руку молодая цыганка, звенящая длинными, аж до плеч, золотыми серьгами. — Ко мне, красавица. Я всю правду скажу. Любит он тебя. Сильно любит. Пуще жизни. — Косо глянула черными, без зрачков, глазами на Михаила, настойчиво уводящего Тасю прочь.

— Мне твой дружок не верит. Так ты послушай.

— Миш, только минуточку! — взмолилась Тася.

— Я там, у лавки с книжками, постою. Только ведь денег у моей девушки нет, — предупредил он цыганку. — Зря бисер не мечи, красивая. Все миллионы тут. — Он похлопал себя по нагрудному карману и отошел, оставив Тасю с гадалкой.

— А я тебе без денег всю правду скажу. Запомни меня. Потом долг отдашь. — Женщина повернула Тасину руку ладонью вверх. — Золотом звенеть будешь, а богатство мимо пройдет. Милый твой непрост, ох непрост. Сердце тебе изгложет. Да никуда тебе от него не деться. Связаны вы на долгие годы. Лови удачу, девонька. А своему хмурому скажи, что слава его ждет. Редкое предназначение в жизни имеет. Если силенок хватит! — Захохотав, она мотнула ярким подолом и скрылась в толпе.

Когда у Таси появились подарки — браслетка и толстая цепь, она и впрямь, звеня золотом, вспоминала слова цыганки. Всякий раз, приближаясь к рынку, ждала, что глянут из толпы, загорятся смоляные глаза. И придет время вернуть долг.

Не появлялась цыганка.

А недавно, после петлюровского налета, соседка прибежала, сказала: убитая женщина в переулке лежит. Молодая, красивая, черные кудри снегом запорошены, серьги из ушей вырваны, и весь снег у головы красный. Цыганка.

Решила Тася: ее знакомая погибла. И рассказала про давние предсказания Мише. Он лишь брезгливо дернул уголком рта:

— Ради бога, Тася! Что за глупости. Бред, бабьи сказки.

Но нет, Тася в слова о предназначении мужа теперь крепко верила. Ведь и золото было, а богатство не пришло. Миша и впрямь мучил ее сильно. А значит, исполнится и последнее предсказание: вспыхнет его путеводная звезда, к удаче выведет.

Она пыталась ободрить себя надеждой, но накачивать оптимизм становилось все труднее, даже подкрепляя свою веру цыганскими пророчествами.

В этот год вернувшаяся в Киев Тася не радовала веселостью и общительностью. Она разучилась хохотать, веселиться с молодежью, она словно погасла и светилась лишь отраженным светом — от взгляда, слова Миши. Все ее внимание было сосредоточено на нем. Окружающие удивлялись: что же в ней раньше было такого, притягательного? Тася редко смотрела на себя в зеркало и, если задуматься, почти не относилась к себе как к отдельной личности, которая могла бы существовать без Михаила. Если его мучила зависимость от морфия, то она целиком зависела от него.

И это, кажется, все больше раздражало Михаила. Тася казалась ему мелкой в своих интересах, страстях, малоинтересной как личность и совершенно не интригующей как женщина. Надежная подпорка, всегда находившаяся под рукой, отдушина в тягостные часы, самый близкий и тайный соучастник неблаговидных поступков и упаднических настроений — незавидная роль, обреченная на провал. Тася не роптала, привычно ощущая его превосходство, свою подсобную роль в Мишиной жизни. Никакого иного призвания, кроме помощи мужу, не ощущала в себе эта молодая, сильная женщина и никаких желаний, кроме того, чтобы быть полезной единственно важному для нее человеку.

Она даже не отдавала себе отчета в том, что спасла его там, в глуши, погибающего от морфинизма. Доктор Бомгард — герой повести «Морфий», — не сумев вырваться из наркотической зависимости, застрелился. Вполне вероятен такой исход был и для самого Булгакова. Если бы рядом не было Таси.