Страница 20 из 54
«Вот оно, началось!» — подумал Михаил, хватаясь неверными руками за мокрое еще пальто.
— Накаркали!
Тася торопливо надела кофточку:
— Я с тобой!
— Так и знал! Ну прямо в точку! — Михаил натянул мокрые ботинки. «Чего доброго, щипцы придется накладывать. Отослать ее разве прямо в город? Да немыслимо это! Хорош доктор, нечего сказать. Нет уж, нужно делать самому. А что делать? Черт его знает!» Он распахнул дверь и загромыхал по лестнице вниз.
— Погоди минутку! — кинулась к двери Тася, нашаривая ногами боты. — Пожалуйста, не оставляй меня одну, Мишенька!
В больнице, несмотря на глухой час, было оживление и суета. В приемной, мигая, горела лампа-молния. Из-за двери родильного отделения вдруг донесся слабый стон и замер. Михаил открыл дверь и вошел в родилку. Выбеленная небольшая комната была ярко освещена верхней лампой. Рядом с операционным столом, на кровати, укрытая одеялом до подбородка, лежала молодая женщина. Лицо ее было искажено болезненной гримасой, а намокшие пряди прилипли ко лбу. Увидев доктора, акушерка и фельдшер встрепенулись. Роженица открыла глаза, заломила руки и вновь застонала, жалобно и страшно.
— Ну-с, что такое? — спросил Михаил и сам подивился своему тону, настолько он был уверен и спокоен.
— Поперечное положение, — быстро ответила акушерка, подливая воду в раствор.
— Та-ак, — протянул доктор, нахмурясь. — Что ж, посмотрим…
Через минуту, произведя осмотр и осознав полную неспособность понять что-либо, он вышел в коридор и кинулся к Тасе:
— Слушай, сделаем так. Гони домой за Додерляйном. Зеленый талмуд такой, «Оперативное акушерство», ты еще рисунки разглядывала. Сядешь тут, а я к тебе выходить буду.
Он вернулся в родильную. В памяти всплыла картина клиники Киева, где студенты университета проходили практический курс акушерства. Ярко горящие электрические лампы в матовых шарах, блестящий плиточный пол, сверкающие краны и приборы. Ассистент в снежно-белом халате манипулирует над роженицей, а вокруг него три помощника-ординатора, врачи-практиканты. Толпа студентов-кураторов. Хорошо, светло и безопасно.
Здесь же он один-одинешенек, под руками у него мучающаяся женщина; он за нее отвечает. Но как ей помочь, он не знает, потому что вблизи роды видел только два раза, и те были совершенно нормальными.
— Поперечное положение… Раз поперечное положение, значит, нужно… нужно делать… — задумался он, силясь припомнить соответствующий параграф пособия.
— Нужно делать поворот на ножку, — не утерпела и словно про себя заметила Агния Николаевна.
— Верно, верно… Поворот. Вы тут пока сами готовьте… Мне нужно на минутку выйти… — Кашлянув, доктор степенно удалился в коридор и жадно набросился на принесенный Тасей том.
Страницы, страницы, а на них рисунки. Таз, искривленные, сдавленные младенцы с огромными головами… свисающая ручка, на ней петля. Торопливыми руками он открыл нужную главу. Вот оно:
«Поперечное положение есть абсолютно неблагоприятное положение. Поворот всегда представляет опасную для матери ситуацию».
Холодок прошел у него по спине вдоль позвоночника. «Ввиду огромной опасности разрыва… внутренний и комбинированный повороты представляют операции, которые должны быть отнесены к опаснейшим для матери акушерским операциям». Далее следовало подробное описание разных вариантов проведения поворота.
В голове у Михаила все спуталось окончательно. Он захлопнул Додерляйна и закрыл глаза.
— Понятно теперь? — тревожно взглянула в лицо мужа Тася.
— Ни черта! Ой, Таська… Да как-нибудь вывезет…
Михаил вернулся в родильную, из которой доносились все усиливающиеся крики.
Тася сидела недвижимо, прислушиваясь к звукам за дверью. Стрелка словно прилипла к циферблату, время остановилось. Тася закрыла глаза и стала молиться, прося всех известных ей святых за Михаила, роженицу и запутавшегося в материнской утробе младенца. Он, правда, был совсем здоровый, полненький и похож на маленького Христа на иконе Божьей Матери, подаренной Тасе и Мише к свадьбе. Смотрел радостно и живо ковылял к ярко — льющемуся откуда-то свету… Тася очнулась от тяжелых шагов — рядом стоял крестьянин, комкая черными руками мокрую заячью шапку, в белых глазах под дремучими бровями таилось безумие.
— Если доктор мою жену убьет, я его зарежу…
Тася сжала книгу так, что побелели кончики пальцев, — нечто совершенно ужасное повисло в этой чужой, промозглой сентябрьской тьме…
Около часу ночи в родилке раздался слабый писк, послышались взволнованные голоса. Вскоре тихо открылась дверь, вышла акушерка с тазом, полным кровавой воды
— Ждете все? А ваш муж хорошо сделал поворот, уверенно так, — на ходу сообщила она Тасе.
— Он все умеет, — без тени сомнения проговорила докторша вслед и перекрестилась.
Было начало второго, когда они вернулись к себе. На столе в пятне света от лампы мирно сопел согретый женой возницы самовар.
— Миша, акушерка тебя хвалила. — Раздевшись, Тася присела к столу и разлила кипяток в большие, со щербатыми краями чашки. Миша жадно хлебнул, обжегся, но не чертыхнулся, а оживленно заговорил:
— Что бы я делал без этой Агнии! Пока я мыл руки, она под стон и вопли рассказывала мне, как мой предшественник — опытный хирург — делал повороты. Я жадно слушал ее, стараясь не упустить ни слова. И эти десять минут дали мне больше, чем все то, что я прочел по акушерству к государственному экзамену.
— Додерляйн помог?
— Черта с два! Додерляйн нужен для обучения. Все эти мудрые советы ни к чему в решающий момент, когда ты один на один с больным и все решаешь сам. Представь, женщина теряет силы, ребенок может задохнуться… Минуты, всего минуты на размышление! Ясно было одно, что я должен полагаться не на книги, а на собственное чутье, без которого врач никуда не годится. Осторожно, но настойчиво низвесть одну ножку, извлечь младенца. Как я боялся, что выверну или вовсе оторву ее! Получилось же!
— Господи, как я за тебя молилась!
— Сумасшедшее дело, Таська! Подумай, я должен был быть спокоен и осторожен и в то же время безгранично решителен, нетруслив!
— Вообразить не могу. Я бы ни за что не смогла.
Позже в постели, забравшись под тяжелое ватное одеяло, Тася шептала:
— Я знала, что из тебя выйдет отличный врач. Даже, наверно, знаменитость. И все будет хорошо… Главное мы вместе, Мишенька. — В темноте, слабо светящейся пятном узкого окна, Тася прижалась к мужу. — Только придется много работать. Я буду тебе помогать. Я всегда буду рядом… — Она говорила и говорила, слыша, что он уже задышал ровно и глубоко, провалившись в тяжелый сон. — У нас все должно быть чудесно. Мы молодые, сильные, и у нас совершенно необыкновенная любовь…
5
Слава доктора Булгакова росла. Уже в ноябре по накатанному санному пути к нему стало ездить на прием по сто крестьян в день. Михаил едва успевал забежать домой, чтобы перехватить что-то приготовленное Тасей. Частенько он и вовсе не успевал пообедать, принимая по восемь-девять часов кряду. Кроме того, при больнице имелось стационарное отделение на тридцать коек и часто приходилось оперировать. Тася просилась разрешить ей помогать мужу, хоть на приеме или в больничном отделении санитаркой — полы вымыть, покормить больных. Но медперсонал не захотел, чтобы жена доктора все время рядом крутилась.
— Знаешь что, ничего не получится. Они сказали, что им это будет неприятно, — сообщил Михаил результат переговоров.
— Нажал бы на них. Неужели они главного врача не послушались бы?
Михаил ничего не ответил, просто повернулся и вышел из комнаты. Он теперь часто так поступал — словно был погружен в собственное, непроницаемое для Таси пространство. Уставал нечеловечески, это да. Возвращаясь из больницы в девять вечера, не хотел ни есть, ни пить, ни спать. Ничего не хотел, кроме того, чтобы никто не приехал звать его ночью на роды. Но непременно хоть раз в неделю за доктором приезжали.