Зов Оз-моры

– Она не моя супружница, – открестился от неё Михаил.

– Кто ж она?

– Подруга Варварина, – нашёлся Денис.

– «Важная особа»! – ухмыльнулся хозяин. – Так твоя супряжанка сказала.

– А ты верь супруге моей. Она зря не скажет. Игумен на Кожозере – её близкая родня. Глядишь, патриархом станет.

– Кто кем станет, токмо Бог ведает, – ответил владелец заезжего дома. – Однако и игумен – не репни мешок. Буду знать.

«Вот не думала, что у Дениса язык без костей! – разозлилась Ведь-ава. – Всё выболтал! Хорошо хоть не сказал, что Никита мне сын. А то смешно бы вышло».

Она заглянула в зеркало и начала с упоением рассматривать своё лицо – очень молодое, почти юное, со светлой-светлой тугой кожей, напоминающей китайскую ценину[2]. «Да, забавно, – усмехнулась Дева воды. – Мать игумена! Ему ведь уже тридцать два. Поставь нас рядом, я бы скорей за его дочь сошла, а не он за моего сына».

Скоро шум в коридоре утих, и она опять уснула.

Когда утром Дева воды спустилась вниз, чтобы поесть, Михаил с подьячим уже были на приёме в Поместном столе .

– Нашлись деревни, – сказал Михаил дьяку. – Ни одна не заброшена, во всех трёх люди живут.

– Как же вы туда проехали?

– С помощью Господа нашего, – ответил дворовый Боборыкина. – И татей одолели тоже с Божьей помощью.

– Как же вы совладали с ними? – удивлённо покачал головой чиновник Поместного приказа. – Вас же четверо было, а их двенадцать.

– Добрую охрану Боборыкин мне дал. Что Денис, что Григорий – один другого крепче. Десятерых вдвоём зарубили!

– Нарядим грамоту в Стрелецкий приказ, – пообещал дьяк. – Пусть их наградят. Ну, а тебе Роман Фёдорович спасибо отдаст. За то, что нашёл его деревни. В долгу не останется. Езжай теперь в Тонбов.

----

[1] Для знаку – для отчётности.

[2] Цениной в XVII веке на Руси называли глазурованный фарфор.

Глава 48. Последняя битва Быкова

Ночью тяжёлые капли дождя выбили ямки в упругой и влажной, пронизанной корнями пырея земле. Во время прежнего налёта, меньше недели назад, татары пробили брешь в Козловском вале: выкорчевали надолбы и срыли насыпь, пытаясь засыпать ров. Русские их прогнали, но восстановить повреждённый участок успели лишь отчасти.

На скользкую, не обсохшую за утро насыпь поднялись, испачкав бурой грязью сафьяновые сапоги, два пожилых командира в новых бехтерцах. У одного на седой голове был украшенный позолотой шишак, у другого – начищенная до блеска ерихонка, помятая сабельными ударами.

– Понимаешь, Борисыч, зачем я тебя позвал? – прошамкал первый. – Татары вновь сюда идут. Теперь их ещё больше. На этот раз вал их не сдержит, ведь надолбы мы врыть не успели. Бой будет трудным.

– Это и барану ясно, Василич, – усмехнулся второй. – Как думаешь, почему я доспехи надел?

– Я, конечно, лишил тебя головства, – виновато сказал Биркин. – Но ведь не по своей воле, а по царёвой дури. Прошу тебя по-дружески: пособи Петрушке Красникову! Он, боюсь, не справится с обороной Бельского городка. Ну, какой из него голова! О своих поместьях он думает, а не о Козлове-городе. Не уважают его стрельцы, а служилые по отечеству и подавно. Послушают они одного тебя!

– Стрельцы… – хмыкнул Быков. – Им бы торговать, мошну набивать. Токмо собственным примером их и можно на бой вдохновить. Но я-то им больше не начальник.

– Ужели не поможешь? – заволновался козловский воевода. – Признаю́т они тебя. По-прежнему признаю́т.

– Добро, Василич, – кивнул Путила Борисович. – На тебя зла не держу, а Козлов мне уже родным стал. Он падёт, ежели Бельский городок не задержит татар до прихода подкрепления… а Роман Фёдорович, похоже, не торопится его посылать. Вот подлец! Нарочно время тянет. Хочет, чтоб весь удар на нас пришёлся, а у него потерь не было.

– Так и мы в том году не рвались ему помогать. Вспомни, когда ты подошёл к стенам Тонбова. Там уже вовсю осада шла.

– Не выгораживай его, Василич! – рыкнул Быков. – Не он ли запретил рубить дубы на Челновой? Теперь острожки чиним сосновыми брёвнами. Сосна знатно горит, татарам подарок! И «чеснока» у него аж десять ящиков, но хоть бы одним поделился. А ты ведь просил…

– Просил, Борисыч, ещё как просил, – вздохнул козловский воевода. – Не дал! Но это ж не казённый «чеснок», а его собственный, за личное серебро выкованный. И, ежели по чести сказать, мало бы он тут помог. Степь вон какая огромная, бескрайняя. Сколько ж «чеснока» нужно, чтоб её засеять! Вся надежда на пушки да на пищали. И ещё на умных начальников вроде тебя.

– Можешь на меня положиться. Сколько мы с тобой вёдер мёда и хлебного вина выпили! Ужели не выручу? Красникову помогу советом, да и сам биться буду. Кстати, что говорят сторожевые казаки? Когда татары подойдут? – спросил Быков.

– После полудня.

Путила Борисович прошёлся по глинистой земле вала – невысокого, раза в полтора выше среднего человеческого роста.

– Глянь на небо! – сказал ему Биркин. – У края его облака кучкуются. Жирные облака, мрачные. Под ливнем биться будем.

– Под ливнем так под ливнем, – безразлично ответил Быков и обежал глазами степь.

Она словно поросла пышной зеленовато-белой шерстью: ковыль ещё не палили. Над ним низко и извилисто летали стрижи, ловя комаров и мошкару. Кузнечики в траве не пели, а лишь поскрипывали – тихо, отрывисто и жалобно. Конь Путилы Борисовича топтался, будучи привязанным возле сторожевой башни. Неподалёку отдыхали боевые холопы.

«Чем их потом занять? – спросил сам себя Быков. – Больше битв у них не будет, а они умеют только воевать…» И правда, его сын Артемий служил в Москве, при дворе, и ему рабы-рыцари не были нужны. Самого же Путилу Борисовича ждало возвращение к поместьям под Данковом и пустое размеренное существование. Оно больше смерти страшило бывшего стрелецкого голову, ведь вся его сознательная жизнь прошла в седле и в боях.

«Что мне теперь делать с Тимошкой и Егоркой? Велеть им прислуживать в усадьбе? Первостатейным воинам? Смешно! Или продать их? Не смогу: я уже привык к ним, сроднился с ними…» – с грустью думал Путила Борисович.

Вскоре налетела мошка, которая без меры расплодилась в чёрной проточной воде рва. Пытаясь отогнать насекомых, старые командиры беспорядочно махали руками. Однако крохотные кровососы легко находили щёлочки в железных доспехах и вгрызались в кожу.

– До ночи мошкара не успокоится, – вздохнул воевода. – Такая подмога татарве! Бойцов наших эти твари донимать будут, жечь укусами.

– Супостаты от гнуса не меньше страдают, – равнодушно сказал бывший стрелецкий голова. – Мошка ведь не разбирает, кого кусать.

– Ну, и зачем её кормить? Пошли скорей в острожек: скоро дождик начнётся. Отдохнём, по чарке пропустим. Потом я в Козлов поеду, буду помогать Михалке[1] оборону держать, если татары и туда придут. Ты же здесь оставайся, Красникову пособляй…

Они спустились с вала и быстрым шагом пошли в Бельский городок, окружённый дубовым частоколом, как и все острожки Белгородской засечной черты. Воевода и Быков расположились под крышей одной из башен, на продуваемой ветром площадке. К ним сразу же подбежал стрелецкий голова Пётр Красников.

– Пусть твои ребята скачут к ближним земляным городкам и башням, – сказал ему Биркин. – Пусть собирают всех стрельцов сюда: на вале им делать нечего. Мимо Бельского городка татары едва ли проскачут. Так и так взять его постараются, прежде чем идти на Козлов. Гонцов посылай поскорей: чем больше здесь будет людей, тем лучше.

– Давно уже послал. Не лаптем щи хлебаем, – ответил Пётр Иванович. – Стрельцы и затинщики готовы встретить татар. Крепостные пищали проверены. Пушки тоже. Обе.

– Забудь о пушках, Петруша! – цыкнул на него воевода. – Они-то есть, да пушкарей нет. Все в прошлый раз перебиты были.

– Как же? – удивился Красников. – Два пушкаря имеются.

– Забудь о них, Петруша! – повторил Биркин. – Они вчера ещё крестьянами были. Им учиться да учиться. Без пушек справитесь.