Страница 26 из 48
Всего за несколько недель она стала мне ближе, чем когда-либо была жена.
Кажется, я что-то делал раньше не так, выбирая женщин.
Я хочу сказать ей об этом. Хочу согреть ее пальцы, холодеющие от страха за Дину так же, как и мои. Хочу поделиться своими силами, потому что она уже поделилась своими.
Меня прерывает телефонный звонок.
И все мгновенно вылетает из головы, когда мне сообщают:
— Приходите, ее можно забирать.
Я оказываюсь у больничной койки раньше, чем на том конце кладут трубку.
Бледная дочь лежит на низкой подушке, ресницы подрагивают, на откинутой в сторону руке под тонкой кожей видно голубоватые вены. Медсестра осторожно вынимает иглу капельницы.
— Она спит, — говорит мне врач. — Мы бы посоветовали оставить ее в клинике еще на пару дней…
— Нет! — сразу говорю я.
— …но если вы хотите, можете забрать ее домой. При условии, что пообещаете не подвергать ее повторно такому же стрессу.
— Ни за что! — выталкиваю сквозь сжатые зубы.
Эта дрянь больше не подойдет к Дине ближе, чем на сотню метров. И мне все равно, что там у нее в паспорте написано. Она ей не мать.
Отношу закутанную в одеяло дочь на руках в машину. Она так и не просыпается до самого дома, и я несу ее по гулкому коридору, прижимая к себе и чувствуя, как стучит мое сердце, надеясь достучаться до ее маленького усталого сердечка.
Вдвоем с Ларой переодеваем в пижаму безвольное тельце, укладываем в постель.
Дина начинает ворочаться и мы синхронно замираем над кроваткой.
Лара тихонько накрывает ее одеялом, но дочь трет кулаками глаза и хнычет.
Я присаживаюсь на корточки рядом, и она тянется ко мне ручонками, бормоча сквозь сон:
— Папочка…
Сердце замирает, а потом так резко дергается в груди, что кажется — сейчас оторвется от всех артерий и вен.
Позволяю обнять себя за шею.
Дина бормочет едва слышно:
— Не уходи…
Рядом тихо ахает Лара.
Да, да, да, я тоже услышал. Но изо всех сил сдерживаюсь, не позволяя себе даже улыбнуться как следует, словно это может ее потревожить.
Дина сползает с моей шеи обратно на подушку, но руку не отпускает.
Наоборот, тянется к руке Лары и заграбастывает ее тоже.
— Лала… И ты не уходи…
Так и засыпает — ухватив нас за руки.
А мы остаемся сидеть на полу.
Я-то хотя бы в домашнем, а Лара вообще в вечернем платье.
Сидим, как дураки, плечом к плечу на полу у детской кровати.
И не сдвинуться с места, руку не забрать.
Во-первых, потому что не хочу.
Во-вторых, потому что стоит пошевелиться — Дина начинает хныкать во сне, и я снова замираю в неудобной позе, лишь бы ее не потревожить.
Лара прикладывает палец к губам и осторожно тянется к горе мягких игрушек у стены. Вытаскивает оттуда за ногу самого большого медведя и передает мне. Потом выуживает огромную черепаху и подкладывает себе под спину.
Я копирую ее стратегию и так же аккуратно тяну на себя покрывало с дивана вместе с горсткой подушек-думочек на нем. Укрываю нас, подсовывая подушки под локти и под шею.
Вот уже и не так ужасно сидеть тут вдвоем.
Близко-близко, так что слышно только сопение дочери и легкое дыхание Лары. И еще, наверное, биение моего сердца. Мне кажется, оно грохочет на всю комнату, даже странно, что не будит дочь.
Дурацкая ситуация. Но я не хочу из нее выходить.
Осторожно обнимаю Лару за плечи и придвигаю к себе.
Так она может положить голову мне на грудь, так будет удобнее. Но вместо этого она смотрит на меня, не отрываясь. Глаза блестят в полумраке, выбившиеся из прически локоны-пружинки щекочут ее шею, и я осторожно касаюсь их пальцами, убирая за ухо.
Склоняюсь к ней, слыша, как ускоряется дыхание.
Губы Лары приоткрываются, и я перевожу на них взгляд.
Такие мягкие, сочные, слегка пухлые — хочется прикусить нижнюю зубами, почувствовать, как она будет пружинить.
Сглатываю, вспоминая свое обещание, данное в ту ночь, когда я поцеловал ее впервые.
И медлю.
Она целует меня сама.
И только почувствовав ее теплые губы на своих, я зарываюсь пальцами в ее кудряшки, распускаю ленты, расстегиваю заколки и жадно, жадно, очень жадно целую мою Лару. Прикусывая нижнюю губу, скользя языком по острому краю гладких зубов, забирая ее удивленный выдох только себе.
30
Дина начинает ворочаться во сне, и мы отшатываемся друг от друга.
Сердце стучит, как безумное, под кожей разливается тепло. И тянет к нему. Тянет снова ощутить мягкие губы Александра на своих губах.
Я даже не сразу замечаю, что мы свободны — наши руки так и лежат на подушке, уже не нужные для утешения. Мы смотрим друг на друга, в немом едином порыве сплетаем пальцы и осторожно поднимаемся на ноги. На цыпочках выбираемся из комнаты, открывая дверь по сантиметру, чтобы она не скрипнула.
Пошатываюсь — от сидения на одном месте затекли ноги. Александр придерживает меня за талию, прижимая к себе и замирает так на несколько секунд. Я чувствую, как тепло его тела окутывает меня с ног до головы, а сбившееся дыхание щекочет висок.
У меня немного кружится голова от его близости, и я испытываю что-то близкое к облегчению, когда он откашливается и все равно чуть хрипло говорит:
— Чайник поставить?
Киваю, не доверяя собственному голосу, и Александр отпускает меня, отправляясь наливать воду в чайник. Делаю несколько шагов и обрушиваюсь на барный табурет у стойки. Роняю голову на сложенные руки.
Сверху на спутанную копну кудряшек ложится тяжелая ладонь.
— Не переоденешься? — спрашивает Александр.
— Сил нет… — бормочу я, нежась под его поглаживаниями. — На мне как будто всю ночь черти воду возили.
— Сейчас полегчает, — он огибает стойку, заходит ко мне со спины и начинает разминать крепкими пальцами мою шею и плечи.
От прикосновений горячих рук по голой коже разбегаются мурашки, но мышцы и вправду расслабляются от умелого массажа.
Не переставая разминать их, Александр склоняется ко мне, отводит в сторону волосы и его губы нежно касаются моей шеи возле уха. Хочется неприлично застонать, и я едва сдерживаюсь, боясь, что он все неправильно поймет.
Хотя…
Но я не успеваю додумать эту мысль — пищит вскипевший чайник, и руки соскальзывают с моих плеч. Александр достает из шкафа чашки, раскладывает в них пакетики чая, разливает кипяток и ставит на стойку. Сам устраивается напротив меня и синхронным со мной жестом обнимает ладонями горячую чашку.
Он разглядывает меня, не скрываясь, уголки губ подрагивают в мягкой полуулыбке.
А мне почему-то так неловко смотреть ему в глаза, что я изо всех сил любуюсь магнитиком в виде смайлика на холодильнике над его левым плечом.
Из-за кошмарно недостаточного опыта романтических отношений я понятия не имею, что сейчас было бы уместно сказать или сделать.
Вроде все взрослые люди, значит, должен быть секс? Прямо сейчас?
Или это еще как-то рановато?
А может быть, это все — от стресса?
Заморачиваюсь по полной программе, не знаю, что делать, поэтому из всех вариантов реакций выбираю просто замереть и не делать ничего.
После добрых пяти минут тишины, Александр глубоко вздыхает и спрашивает:
— Отвезти тебя домой или тут ляжешь?
Мысли вспархивают стайкой воробьев с куста бузины и начинают метаться в разные стороны. Секс? Сон? Стресс? Сомнения? С-с-с-с-с-с-с-с-страшно!
— Тут, — я отвечаю таким уверенным тоном, что сама восхищаюсь собственными актерскими способностями. — Завтра пораньше надо к врачу с Диной. У нас ведь прорыв!
— Да… — снова очень мягко улыбается Александр. — Тогда спокойной ночи.
Я оставляю чашку на стойке, соскальзываю с табурета под пристальным взглядом светлых глаз и спасаюсь бегством в своей комнате. Медлю мгновение или два — и запираю дверь.