Бывшая под елку

Закончив, прочищаю горло и, поставив стакан на тумбу, гордо вскидываю голову, насколько это возможно в данной ситуации.

— Это ты меня… переодел? — мой голос еще сиплый ото сна, но это не мешает мне с возмущением смотреть Белову прямо в глаза.

— Ну-у, как переодел… Скорее одел… — пожав плечами, Тимур снова многозначительно улыбается, отчего у меня мурашки бегут по коже. Господи! Что же я вытворяла⁈

— Только не говори мне, что между нами что-то было⁈

Он складывает руки на своей широкой груди, а я только сейчас обращаю внимание, что на нем просторная серая футболка и тонкие трикотажные спортивки, которые весьма красноречиво облегают бугор в паху.

— Это с какой стороны посмотреть, — его саркастичный тон возвращает меня в реальность, и я ненавижу то, как быстро мои щеки вспыхивают смущением.

— Белов! — цежу сквозь зубы. — Лучше не беси меня. Было или нет⁈

Провокационная ухмылка кривит его губы, и он сводит большой и указательный пальцы вместе:

— Если только на полшишечки.

Я сжимаю руки в кулаки, прежде чем хватаю подушку и изо всех сил швыряю ее в Белова.

— Ну и говнюк же ты! В следующий раз держи своего одноглазого змея при себе!

Белов с легкостью отбивает подушку и, схватившись за живот, начинает громко смеяться.

— Да расслабься, Шурик, не чужие ж люди. Игогошеньке не расскажем, — подмигивает он, и я хочу придушить его. Вот прям голыми руками.

Но вместо этого обессиленно выдыхаю:

— Я тебя прибью когда-нибудь.

Белов проводит языком по нижней губе, прикусывая край ухмылки.

— Люблю пожестче, но только если любя.

Я беспомощно рычу и бросаюсь в ванную, нарочно отталкивая бывшего в сторону. Пожалуй, мне нужно остыть и смыть с себя последствия прошедшей ночи, может, после душа хоть немного голова прояснится.

Закрыв дверь, умываюсь, быстро скидываю одежду и, настроив воду, встаю под теплые тугие струи.

А уже через пять минут чувствую себя, будто родилась заново, хотя боль в висках еще дает о себе знать, но туман, окутывающий голову, уже немного рассеялся.

Выйдя из кабинки, понимаю, что нужно чем-то вытереться, но ничего нет, и тут замечаю на двери мужской махровый халат. Что ж, выбора нет, поэтому, отжав в раковине волосы, закутываюсь в него, практически утопая в мягкой ткани и терпком мужском аромате, от которого что-то мелькает в голове нечеткими образами, но мне никак не удается их ухватить.

Хронология вчерашних событий отсутствует напрочь.

Надеюсь, память как можно быстрее вернется и все окажется не так ужасно, как Белов настращал меня.

С этой надеждой я и спускаюсь на кухню и тут же зажмуриваюсь от прострелившей висок звуковой стрелы, когда на меня налетает маленький громогласный ураган:

— Мамочка, ты проснулась! Наконец-то! Папа мне не давал тебя будить, а я… А ты… — Она буквально задыхается от радости и скачет вокруг меня, как заведенная.

Тимур нарезает что-то на кухонном островке и с едва заметной улыбкой делает вид, что не обращает на нас никакого внимания. Я бросаю на него непонимающий взгляд, и он, видимо, чувствуя его, смотрит на меня.

— Да она утром забежала в спальню, чтобы меня разбудить, а увидела тебя. Еле угомонил ее, — хохотнув, добавляет он.

Только этого мне не хватало! Теперь еще и перед дочкой оправдываться. Я даже думать не хочу, как ей все это объясню.

Мне становится чертовски не по себе, когда я смотрю в счастливые глаза дочери, потому что знаю, что разобью все ее хрупкие надежды одним лишь словом…

— Милая…

Но Женя меня не слушает, подпрыгивая на месте.

— Я знала! Знала! Знала! Мое желание должно было сбыться! Значит, Дедушка Мороз уже получил мое письмо! Ура! Тили-тили тесто, жених и невеста! — хохочет дочка, а я бросаю неодобрительный взгляд на Тимура, ведь прекрасно знаю, что это его рук дело.

Белов мог сразу объяснить все ребенку, ну, или, по крайней мере, не вмешиваться, даже не хочу представлять, что он там ей наплел, пока я спала.

Сглотнув напряжение, скопившееся в горле, я ловлю дочку за руку и присаживаюсь перед ней на корточки. Но егоза даже сейчас не в силах устоять на месте: пользуясь тем, что я держу ее, она с широкой улыбкой качается из стороны в сторону. И вот эти вот огромное глаза, светящиеся верой в волшебство, буквально обезоруживают меня. Сердце обливается кровью от осознания, что сейчас мне придется погасить этот свет.

Нервно облизав пересохшие губы, слегка сжимаю ладошку дочери:

— Женечка, посмотри на меня.

Она подпрыгивает и, широко раскрыв глаза, приближается прямо к моему лицу, и я не в силах сдержать улыбку. Заправляю непослушный локон ей за ухо:

— Ты ведь знаешь, что мы с папой тебя очень любим?

— Ну конечно знаю, мамочка! И я вас тоже люблю! Очень-очень! — все так же радостно тараторит она, буквально пританцовывая на месте.

Улыбаюсь.

— И ничто этого не изменит, любовь навеки, родная. Но ты уже взрослая девочка и должна понимать, что мы с твоим папой не можем жить вместе.

Женя строит бровки домиком.

— Почему?

— Потому что… мне и твоему папе вместе не очень хорошо… — Делаю глубокий вдох. — Это сложно объяснить. Когда вырастешь, думаю, ты поймешь меня.

Женя недоуменно хмурится:

— Но ты же сама сказала, что я взрослая⁈ Но я не понимаю тебя, мамочка! Ты же вернулась? И спала в комнате папы. Я видела…

Незаметно вздыхаю и с нежностью заглядываю дочке в глаза.

— У меня сломалась машина, и я сильно замерзла, а папа меня… ну, скажем… спас.

— Так вы не поженитесь снова? — спрашивает она и оглядывается на папу, а потом снова смотрит на меня, и я замечаю, как ее нижняя губа начинает дрожать.

— Ну же, милая. Чего ты так расстраиваешься? Мы все равно остаемся семьей. У тебя есть и мама, и папа. И пусть мы живем отдельно, но посмотри на это с другой стороны. Зато у тебя в два раза больше подарков, — пытаюсь отшутиться.

Женя уже вовсю пыхтит, пытаясь сдержать слезы, опускает голову и грустно произносит едва слышным голосом:

— Значит, все-таки не дошло мое письмо, и мое желание опять не сбудется… Я его каждый год загадываю… а меня никто не слышит.

Вдруг она решительно поднимает голову и, выдернув руки из моих ладоней, сердито выкрикивает:

— Дед Мороз плохой! И вы плохие! Не хочу этот дурацкий Новый год! Ничего не хочу!

По ее щечкам уже текут слезы, и я с трудом сдерживаю большой ком, раздирающий горло. Я тянусь к ней, чтобы обнять, утешить, но Женя вырывается и уносится наверх, громко топая по лестнице, после чего раздается хлопок двери.

С минуту я еще сижу в одной позе, а потом встаю и, смахнув украдкой слезы, поднимаю взгляд на помрачневшего Тимура.

Мы смотрим друг другу в глаза и, уверена, оба видим ту боль, которую причиняют нам слезы дочери. Но помимо боли и разочарования я чувствую, как во мне закипает беспомощная ярость.

— Обязательно было меня относить в свою кровать? — произношу напряженным голосом. — Видишь, к чему все это привело?

— Саш, не нужно рычать на меня. У нашей дочери вполне нормальное желание и потребность в полноценной семье.

— И что теперь делать? Изображать из себя любящую пару на радость дочери⁈ Как ты себе это представляешь? Мы ведь и суток с тобой не продержимся!

— Но можем попробовать, — на полном серьезе говорит он. — Хотя бы на Новый год. Встретить его вместе. Дороги все равно замело. Чтобы их расчистили, как минимум неделю надо.

— Я не могу остаться здесь на неделю.

Я встаю и, собрав волосы на макушке, тяжело выдыхаю. Подхожу к окну и ударяюсь о прохладное стекло лбом, прикрывая глаза.

— Тебе все равно сейчас никуда не уехать, Саш. Думаю, мы можем сделать исключение и потерпеть общество друг друга ради дочери.

Мои глаза резко распахиваются, но я по-прежнему смотрю в окно. А точнее на отражение приближающегося Тимура.

— Это запрещенный ход, Белов.

— Но ведь работает? — улыбается он. — Устроим Женьку настоящие семейные выходные. Как насчет похода за елкой?