Война в Ветёлках

Как бы ни был занят Белавин, он всегда находил время побывать у ребят на пионерском сборе, на комсомольском собрании, навестить Федю Чупрова, у которого уже второй год болели ноги, и он еле передвигался.

— Ничего, Федя, вылечим тебя. Каким еще молодцом будешь! — Белавин гладил Федю по голове.

Дома Федя не видел ласки — дед и бабка недолюбливали его за болезненность.

Возвращаясь к завтраку из степи, Белавин привозил в тарантасе целую копну свеженакошенной травы, у себя на заднем дворе зарывал в нее по пояс Федю. Скоро от травы начинал подниматься парок. Ногам и пояснице становилось тепло. От опьяняющих запахов трав у Феди кружилась голова — он засыпал. К началу уборочной Федя, правда, сначала с палочкой, стал ходить.

— Ну вот, — говорила Феде Настенька Чинарева, — до школы у тебя ноги вовсе заживут.

Первого сентября Федю и его сверстников принимали в комсомол. На комсомольское собрание пришли по этому случаю оба коммуниста, Федор Степанович и Валентина Андреевна. Но если в этот день в школе Федя был окрылен радостью — дома с дедом состоялся серьезный разговор. Сразу же, как только Федя пришел, дед его окликнул и позвал на кухню, где бабка собирала на стол обедать. Дед теребил толстыми одеревеневшими пальцами бороду, хмурился.

— Чего же, говорят, будто ты в комсомол поступил? — Фома Лупыч протянул на колени свои длинные с затвердевшими мозолями руки.

— Поступил, — Федя осторожно присел на краешек топчана.

— А к чему?

Федя молчал.

— К чему спрашиваю? — повторил свой вопрос Чупров старший.

— Чтобы всем людям радость принести, — выпалил Федя. — Как выучусь, в колхозе буду хорошо работать, а потом коммунистом стану.

Недобрая ухмылка скользнула из густых усов и бороды Фомы Лупыча. Он заерзал на лавке, лицо его заметно меняло цвет.

Бабка Оксана, собрав на стол, присела на лавку, уставившись на внука.

— И чего это они к тебе прицепились, Федор? Белавин уж особенно. На работе задыхается, а тебе все равно траву возит.

— А вот и цепляются, как репей, сила их в этом. В старике Чупрове по-прежнему кулака видят. Обидно только за напраслину. — Чупров повернулся к внуку. — Вырастешь, Федор, поймешь… Ну-ка, поужинаем давайте.

К середине сентября заморосили дожди. Целую неделю Федя не видел Белавина. Наконец, пасмурным утром Федор Степанович навестил ребят на току, долго беседовал с ними, а потом отозвал Федю. Обняв его за плечи, повел в амбар. Разговор повел шепотом:

— Нынче ночью, Федя, с тока увезли пудов двадцать хлеба.

— Вот гады!

— Не исключено, что этот вор еще попытается навестить ток. Сторожа-то у нас какие? Глухой дед Кондратий, спит всю ночь. А кто помоложе да поздоровее — в поле нужны. Помощников бы к деду Кондратию…

— А вы меня.

— Вот я и думаю… Это тебе комсомольское поручение.

— Оправдаю, не подведу!

Федя с дедом Кондратом исправно несли службу. Иногда глубокой ночью, почти под утро, наведывались Белавин или Горбова. Восьмидесятилетний дед Кондрат, привалившись к чему-либо, почти всегда спал, держа заржавленную берданку в руках. Держал ее так крепко, что даже внезапно невозможно было вырвать из его рук ружье. Просыпаясь, дед обычно мычал:

— Ну, ну, ни к чему это озорство.

Как-то проводив Федора Степановича, Федя подошел к сидящему под навесом деду Кондрату и стал поудобнее усаживаться. Накрапывал дождь.

— Берданка-то заряжена? — спросил Федя.

— А как же! Мелкой дробью. — И, склонив голову, уткнулся в воротник, собираясь заснуть.

Дождь тихо, монотонно шуршал по соломе, которой был накрыт ток. Луна не показывалась, тучи опускались еще ниже, и ночь становилась все чернее.

Феде не дремалось. Иногда он не выдерживал и говорил самому себе:

— Хоть бы уснуть малость — ночь бы покороче была. — Но при одной мысли о сне тут же поднимался и шел к дальнему вороху проверять, не поднял ли ветер брезент, не подтекает ли где дождевая вода.

И все-таки однажды Федя заснул. Весь этот день он просуетился и отдохнуть после ночи ему не удалось. А все дед Фома Лупыч. То заставил рубить талы, потом стал обучать плести плетни. Федя с ног валился. А Чупров свое:

— Овец скоро на зиму ставить будем. Новые плетни надо ставить.

Вечером Фома Лупыч был ласков с внуком. Вместе сидели за столом и, не торопясь, ужинали. Бабка Оксана кислые блины пекла. Дед одно только и приказывал жене:

— Ты внуку-то горяченького, да масла клади побольше.

А тут еще, только Федя вышел со двора, пошел мелкий дождь.

На посту его уже ожидал дед Кондрат. На самую верхушку вороха забрался он, под самую крышу и стал там устраиваться. Будто клуша на яйцах, ворочался.

Федя тоже полез к деду. Дождь, будто осторожно перебирая соломинку за соломинкой, чуть слышно шипел в уши.

Федя, прислонившись к спине деда, сразу же увидел перед собой отца, фронт. Он вскочил, слез с вороха и, ежась, обошел несколько раз ток. Когда хутор погасил огни, Федя снова поднялся к деду. И заснул.

Сон был страшный: огромный танк оборачивается в лошадь, а на ней сам Фома Лупыч, размахивая клинком, хочет зарубить и Белавина, и Горбову, и его, внука своего. Федя защищается, подняв кверху руки, вздрагивает и, крича, просыпается… Тихо, шипит в соломенной крыше дождевая вода. Толстая, густая чернота. Но вот до ушей Феди донесся звук — будто кто мешок бросил на телегу, и она, не выдержав тяжести, точно жалуясь, скрипнула.

— Дед Кондрат, — толкнул Федя охранника.

Звуки донеслись более явственно. От тока уходила телега.

— Дед Кондрат! — Федя затряс ружье в руках спавшего старика. — Дед Кондрат! — На громкий зов Феди откликнулась своим фырканьем лошадь.

— Стой! — Федя в одно мгновение слетел с вороха, выбежал из-под навеса — дождь окатил его холодными брызгами. Теперь уже Федя не только слышал, но и видел, как от дальнего вороха скатывается вниз к лощине подвода.

— Стой! Стой! Помогите, — кричал Федя, бросившись вслед за подводой. — Помогите, стойте!

Федя уже настигал убегающего вора, но вдруг остановился. На голове человека, сидевшего на подводе и погонявшего лошадь, был такой же капюшон, какой он видел на Фоме Лупыче, своем деде.

Словно пришибленный, стоял Федя. Потом снова побежал за подводой, но уже без крика. Подвода засела.

Федя подбежал и тихо сказал:

— Стойте!

Человек со всей силой ударил по лошади и заметался. И тут Федя по голосу узнал, кто это.

— Дядя Трофим! — держась за колесо остановившейся телеги, воскликнул Федя, но что-то тяжелое обрушилось на его голову.

XIX

Три дня шли дожди. На улицах, на дорогах, в степи стояла вода. Ембулатовка снова вздулась, залила огороды. Хутор будто обезлюдел.

Прибежав с фермы, Пелагея садилась за прялку и все глядела на улицу — на мокрые крыши домов, на раскисшую, блестевшую лужами дорогу, на сиротливые деревья, по оголенным ветвям и редким листьям которых стекали и падали на землю крупные капли.

Но вот снова поплыли в воздухе паутины, снова горячо стало припекать солнце, а земля сделалась такой пестронарядной, как людской поток в разгар ярмарки. Из степи потянулись в хутор возы с арбузами и дынями, с огородов потащили в погреба картофель, морковь, свеклу. Дольше стали гореть огни в избах.

Пелагея сумела с дочкой и картошки запасти на всю зиму, торну замочили целую кадочку, немного сварили и ежевичного варенья, а сколько свеклы, моркови, тыквы — хватит и себе и скотине. Даже арбузного меда наварили.

С приходом ясных, сухих дней начались ударники в колхозе. Три дня вся школа рыла картофель, а на четвертый собрали женщин.

Белавин в этот день уезжал на бюро райкома партии, поэтому он только объявил:

— Колхозный подвал забили, остальной картофель надо забуртовать. Мужики подготовили площадку, вам теперь засыпать ее клубнями и хорошо, чтобы зимой не промерзли, закрыть ботвой и соломой. Солому будет подвозить бригада Чупрова.