Грань

Я не предъявляю ему за то, что ушел от меня и снюхался с Ниной. Раз сделал, значит, сделал. Тут ему не детский сад – бегать за ним, охать, выяснять. Наставлять на путь истинный. Тем более, что какой он, этот путь истинный, я и сама не знаю. Мне б его для себя найти. Я ему не нянька. Он мне не нянька.

Да, каждый сам за себя. Каждый в ответе за собственное дерьмо и за свои косяки. И каждый сам принимает решения автономно и независимо. А то, что мы с ним сейчас здесь – это тоже результат принятых нами отдельно друг от друга решений. Если нужно ему еще что-то от меня, то я не буду спрашивать: «Зачем?» А вот дать ему это или нет – вопрос уже другой. Только себе самой я буду на него отвечать.

Само собой, когда я еду домой в его куртке и кроссах, умытая и ненакрашенная, он провожает меня. Само собой, не просто провожает.

Кажется, впервые после разлуки Рик снова здесь.

«У меня» ?.. Что когда-то это было «у нас», что моя квартира была его домом, мы даже не вспоминаем. Не лезем повторять наш с ним первый секс в ванной, секс на кухне или в прихожей, хоть с точки зрения более сентиментальной и все эти места могли «соскучиться» по нашим с ним слияниям, таким, какими они там когда-то были.

Но ни он, ни я не ударяемся в ностальгию – мы движемся вперед, не вспоминая былого. Мы здесь не потому, что соскучились, не потому, что друг без друга нам было плохо. Мы здесь потому, что нужны друг другу сейчас.

Мы нужны друг другу сейчас, как когда-то понадобились друг другу в метро, на улице или в туалете. Если уж оглядываться назад, то впору припомнить: где нам с ним друг друга хотелось, там мы это друг с другом и делали. Теперь нам хочется здесь, и мы первым делом лезем в кровать. Часы, которых нет у меня на стене, все так же шли бы своим ходом, пока мы занимаемся любовью спокойно, но основательно.

Позднее он разглядывает постельное белье и замечает:

— Волчара...

А я просто подтверждаю:

— Да.

Когда моя постель вдоволь напитывается им, когда мы с ним фактически синхронно чувствуем, что теперь нам хватит, и мы сможем терпеть до следующего раза, не менее спокойно готовимся расстаться.

Он забирает с собой и куртку, и кроссы. Я подмечаю это безмолвно и безэмоционально, не порываюсь оставить ничего себе, будто на память о нем.

Пусть берет. Не в них тепло нашего тела. Это всего лишь вещи, как это место – всего лишь место. Одно из многих, где друг с другом можно. Одно из многих, где мы делали это друг с другом.

***

Глоссарик

Коцебу – немецкий драматург XVIII – XIX вв., чьи пьесы при его жизни часто ставились в России и считались низкопробной драматургией

Твигги – псевдоним британской супермодели Лесли Лоусон, иконы моды 1960-х годов

фербанд – ассоциация, объединение, представляющее интересы лобби

ГЛАВА СОРОК ШЕСТАЯ Без обещаний

Не все на свете можно объяснить словами. Это подтвердят люди, которые верят в мистику. Я тоже подтверждаю, хоть в мистику не верю.

— Конфет... блин... вот как это вы так?.. – Рози, потряхивая головой, делает беспомощные, летательно-лавирующие движения руками.

— Так... – делаю я те же движения, при этом пожимаю плечами.

Я не собиралась ничего скрывать ни от нее, ни от кого-либо на фирме, где, впрочем, никто мной не интересуется и ни о чем меня не спрашивает.

Лишь когда Йонас утром подваливает, чтобы по установившейся привычке смачно чмокнуть в щеку и, как он сам это называет, «разогреться», я мягко отстраняюсь, даже не утруждая себя пояснениями. Когда он надвигается на меня, мне вспоминается Рик, который целовал меня позавчера. От этого грозящая близость Йонаса становится уже совершенно не в тему.

Успевший попривыкнуть к неким «привилегиям», Йонас столбенеет:

— И за что ко мне такая немилость?.. Я, кстати, не нашел тебя в субботу... А в воскресенье ты тупо не подходила…

Я пожимаю плечами и недобро зырю на него. Он обиженно-неудовлетворенно отваливает. За всем этим пристально наблюдает Рози, которой, вероятно, даже догадываться ни о чем не нужно.

Я не смотрю на себя в зеркало – почти не смотрю – но знаю достоверно: «крышесносный секс» написан у меня на лице, уже более не опухшем от пятнично-субботних эксцессов – в промежутке, то есть, в воскресенье я долго отсыпалась, принимала ванну, после этого встречалась в видео-чате с Каро. В общем, была паинькой.

Рози предельно быстро сопоставляет все в уме. Она в достаточной мере знает меня и знает, с кем (единственным) вышеупомянутый крышесносный секс у меня вообще мог случиться. Понаблюдав чуток, она болезненно скорчивается и начинает покачивать головой и даже тихонько ойкать.

В ответ на это я лишь в который раз пожимаю плечами и на обед открываюсь ей в ДольчеФреддо.

— Ты мне скажи, на кой ляд тебе так? – не наезжает – переживает Рози.

— «Так» очень даже хорошо, знаешь ли, — поясняю спокойно и беззастенчиво.

— Да я сама знаю, что хорошо. Но, во-первых, хорошо – это когда без чувств, а во-вторых...

— Сахарок, я и была почти без чувств... – произношу – вновь беззастенчиво и теперь уже непроизвольно.

Я не стращаю и не хвастаю, но Рози совсем расстраивается.

Не в пример ей лайфхакерша-Каро в воскресенье всего этого так близко к сердцу не принимала. Ей я тоже рассказала без утайки, но и без приукрашений, как стремительно начались у меня выходные.

— Мгм, – нервно закатила глаза Каро. – Мемори.

— Никакое не мемори, — возразила я и принялась было втолковывать, что, мол, все по-новому, все обновилось, включая меня.

— Мгм... Ты в блог мой не заходила?..

— Эм-м... да нет... не успела...

— Кати, я вынуждена тебя разочаровать. Так сказать, не щадить твоих нежных девичьих чувств. Уверена, ты потом сама скажешь мне за это спасибо. Итак, пункт номер раз: он не любит тебя.

— Стоп. Я тебе щас не про «любит-не-любит». Мы с ним об этом вообще не говорили. Мы...

— Пункт номер два: никаких «вы». Раньше «вы», может, и были или наклевывались, но затем самоликвидировались. И теперь никаких «вы» нет и быть не может.

Ей явно нравится смаковать мою теперешнюю ситуацию, вернее, то, что она таковой считает. Глядишь — сейчас языком начнет щелкать от удовлетворения. Надо дождаться и тайком заснять, а затем распространить на ее канале в качестве мема. Можно с какой-нибудь умной озвучкой, из ее же перлов. Языковая медитация, там... Ей – прибавка к популярности, а мне – моральное удовлетворение.

Мысль эта настолько ярко вырисовалась в моем слегка отдохнувшем мозгу, что на то, чтобы что-нибудь ответить, меня уже не хватает. Каро воспринимает это, как знак согласия с ее доводами.

— Пункт номер три: никаких обновлений я здесь не вижу. И хочешь знать мое мнение? Я не одобряю. До этой злополучной пятницы-субботы ты шла по нарастающей. Главное – путь, а не цель. Это так же верно, как то, что, пока живы, мы не должны останавливаться на достигнутом. Ты шла по нарастающей, потому что шла твоим путем. Теперь же ты дала загнать себя на чей-то чужой путь, который не избирала. И что получается? Теперь ты если не пятишься назад, то, по крайней мере, топчешься на месте. Вот на какой путь ты дала себя загнать. И никаких обновлений.

В ответ на это я не острила, не язвила и не ерничала, ведь и Каро не наезжала. Вместо этого я сделала вид, что услышала и, может быть, прислушалась. Даже благодарность попыталась на лице изобразить за ее неравнодушие к участи подруги.

— Приезжай давай, — потребовала я вместо реакции на ее трехступенчатый приговор.

Потому что как подоходчивей объяснить ей, что неравнодушие ее и участливость дорогого стоят? Что у него, неравнодушия множество обличий – когда, к примеру, чувствуешь себя одинокой, забытой и всеми заброшенной, кинутой-покинутой дурнушкой... старушкой... но – о, чудо, к тебе вдруг клеем клеится молодой коллега-вуменайзер, а потом о тебе, о-тоже-чудо-но-в-сто-раз-чудеснее, вспоминает бывший. Не просто вспоминает. Нет, его воспоминание – не долбаное мемори. Ведь... ведь... на самом деле он подсознательно, по-видимому, понял, чего вам обоим не хватало, когда вы были вместе. Первый понял. Вот и прибёг. Как-то так.