Exegi monumentum

— Сергей Викторович наш. А с ним... Не пойму, как она туда забралась, из ГУОХПАМОНа, Динара. Оба насмерть, летальный исход. Вы идите, после все расскажу...

Оттесняют меня двое безмолвных, в одинаковых серых нейлоновых курточках и в надвинутых на глаза шляпах. Шепчут мне:

— He положено!

Динара? Сергей?

Теперь, задним числом, иной раз и кажется мне: я что-то предвидел. Предчувствовал. И они, они оба тоже предчувствовали конец: припоминаю загадочные обмолвки, мимолетные взгляды, которыми они иногда обменивались. Впрочем, задним числом чего только не придумает человек!

Аполлон озарен снова вспыхнувшим светом. В темном небе шарят лучи прожекторов. Я у Маркса, уже, у Карлуши. Я с опаской и с недоверием взгляд бросаю наверх. Да, а все-таки в КГБ умеют работать: Аполлон на месте стоит, возвышается, и по левую руку его — полноценная лошадь. На всю эту группу навели лучи еще одного, дополнительного прожектора; и предстал Аполлон, как ему и положено, в лучах солнца.

— Папа, а ты уже пришел? — вопрошает Вася, сидя рядышком с дедом Карлушей. Я снимаю его:

— Хорошего,— говорю,— понемногу.

Из последних сил говорю: онемел почему-то. Но не следует показывать мальчику, как мне больно, как трудно мне.

У самого входа в метро — встреча.

— Здравствуйте,— почтительно улыбается Байрон.— С праздником вас!

— Байрон, милый,— хриплю я все еще не до конца оттаявшими губами,— Рад вас видеть, вас тоже с праздником, раз уж нам судьба такая выпала по праздникам друг с другом встречаться.

Катя к нам подходит — стояла в сторонке, изучала афишу какую-то:

— Здравствуйте!

— А вы слышали,— спрашивает Байрон,— говорят, будто бы Аполлон упал. Но тогда почему же он на месте стоит?

— Никуда он не падал,— назидательно встревает в наш разговор тот, с меда­лями, который про ЦРУ разорялся.— Распускаются, понимаете, глупейшие слухи. А может, они и не такие уж глупые? Провокационные слухи?

— В самом деле, Байрон,— я говорю.— Все в порядке. Какая-то лошадь споткнулась; вероятно, где-то конная милиция оплошала. А народ возбужден, много пьяных, черт-те что и придумали от большого ума. Вы идите гуляйте.

Байрон вежливо кланяется. Катя делает изящнейший книксен — не напрасно же возили ее на Поварскую к французу-танцмейстеру.

И они исчезают в толпе. А мы с Васей — в метро, в подземелье. Там небось тоже наши работают, лабухи: и девчонка с глупейшими петушками, и рабочий с винтовкой, и пограничник с собакой.

Но с меня на сегодня довольно. И собаку, надеюсь, в 33-м отделе снарядили надежно, на людей бросаться не станет.

Да, ее снарядили, собаку-то. А лошадка, видать, под-ве-ла!

А как было?

Я работал 11 мая: снова «Гроза», Островский — выпускной экзамен, ответ­ственно.

Слева снова Лаприндашвили; но уже не острили мы, не резвились, или, как теперь говорят, не ерничали. Он стоял, глубоко задумавшись, я сидел, размышлял да нет-нет и косил глазами направо, на роковой перекресток: позавчера я предал его проклятию.

Горько было. Неправдой было б сказать, будто я, опережая события, мысленно видел их, Сергея, Динару, лежащими на проезжей части в горловине Петровки, в лужицах крови. Нет, не видел, конечно. Но все же предчувствия были...

Вспоминал я ту встречу с Сергеем, когда он Аполлоном, Аполло, выехал к нам — там, в подвале. А Динару-приманку когда же я видел в последний раз? Уж и не припомню; зимою как будто: зашел по старинке в ГУОХПАМОН, у них неуютно было: затоптанный пол, черные подтеки снега растаявшего. Рабочие в резиновых сапожищах, в растоптанных валенках, засунутых в огромнейшие галоши, ругались, никого не стесняясь. Динара сидела за столиком, накинув на плечи дубленку: было холодновато. Раздраженно просила всех: «Дверь закрывай­те!» Кивнула мне, предложила садиться. Сел в уголку, листал потрепанный «Огонек». Когда мы остались вдвоем, улучив минутку, Динара все же ласково, даже кротко на меня посмотрела, спросила: «Не обижаетесь на меня?» «Да нет,— ответил,— чего уж тут обижаться. В конце концов я же сам...» Что именно «сам» — понятно. Но разговора не получилось. И ушел я тогда и больше не видел девушку.

Упала. Разбилась. В далекий Талды-Курган телеграмму отбили, вскоре, гово­рят, прилетели оттуда родители: казах, участник войны, и мама-учительница. Когда-то отправили дочку в УМЭ поступать, а она... Ах, мысли, мыслишки мои! Сижу размышляю.

А вечером, совсем к концу смены, из-за поворота, с Неглинной откуда-то выплыла... Лиана Лианозян. Подошла к пьедесталу, вздохнула и заговорила в пространство:

— А я к вам так просто пришла. И предлога не стала выдумывать, взяла вот... пришла. Отдохнуть. Я вчера Скорбящую Мать лабала, довольно далеко от Москвы. Скорбящую, да... Вы мне не отвечайте, пожалуйста, не надо. Вы сидите лабайте. Работайте. Я поговорю и уйду... Хорошо вам работается, по-моему. И я тоже клево работала: перекресток, машины проедут, притормозят, люди пройдут, на меня поглядят, поглазеют. Экскурсия была... Восьмерочку мне по­ставили, потом психоэнергию сняли. В Москву меня привезли, а после депсихоэнергетизации пройтись погулять посоветовали...

Помахала мне ручкой, ушла. Влюбилась в меня, не стесняется себя предла­гать? А что ей во мне? Одутловатый, в очках. Лысею катастрофически. С женой разошелся, а Люда... Люда терпит меня. Наверное, расписаться нам надо — тьфу, слово какое мерзкое! А Вася? Живет-поживает он с мамой и с бабушкой, иногда его допускают к отцу; с любовницей отца он престранным образом дружит, и она в нем души не чает. Островскому драма такая и во сне не привиделась бы. Разваливает­ся все. Эвон, семья во что превратилась. Неужто же и государство развалится? А впрочем, вечно мы на политику да на доморощенную историософию норовим переброситься, а мне бы о Динаре подумать и о Сергее-бедняге...

И стал я реконструировать, как же все было. Впоследствии оказалось, все точно реконструировал, одной лишь подробности не угадал...

За Сергеем, надо думать, приехали. На машине «Мосгаз. Аварийная», хотя Аполлона менять приходится по-особенному, почти что вручную. «Дежурство сдал,— отрапортовал Сергей сменщику, ткнул пальцем в книгу дежурств.— Ничего особенного, двух Лукичей в Люблине покарябали да Янкелю опять Тель-Авив на спине прописали; я сразу распорядился, соскабливают уже...» «Дежурство принял»,— ответил сменщик, стараясь не дышать на Сергея, уж больно коньяком от него разило: его разыскали аж в Тушине, вызвали.

Сергей забрался в красно-желтый фургон; там же и загримировали его, и отвердителем зарядили. Ехать всего два шага. Подъехали к служебному входу. Поднимались, наверное, в лифте: есть же там лифты? Вышли на кровлю. Тут — странность: у входа на чердак и на кровлю Большого театра стоит автоматчик, а с ним — лейтенант, не меньше; стоят они по традиции: отсюда же можно и Кремль обстрелять, и вся Москва преотлично знает, что крыши на Библиотеке имени В. И. Ленина и на зданиях гостиниц «Москва», «Метрополь», «Россия» бдительно охраняются. Сергей прошел, с ним разводящий был, были рабочие-такелажники. А как проскользнула Динара? Одним объяснить могу: немножко колдуньей она была, в этом качестве ее под крылышко 33-го отдела и взяли, в этом качестве и поощряли ее, и использовали.

Проскочила Динара на кровлю — отвела внимание, запорошила глаза авто­матчику, лейтенанту, и когда ровно в полдень внизу, на площади, отгремела, отвизжала умело устроенная потасовка и толпа, переводя, как водится, дух благодатно вздохнув, воззрилась на Аполлона-Сергея, а доподлинный Аполлон, понукаемый дюжими такелажниками, при помощи передвижного портативного крана был тихонечно спущен к служебному входу, новоявленный бог услышал веселое: «Я с тобой!» И заливистый смех.

Так они и стояли до вечера, до салюта. А вернее, стоял бог солнца, покрови­тель искусств, держа вожжи четверки коней из туберкулезного санатория. Динара ввиду того, что ни одной из сопутствующих Аполлону муз места рядом с ним предусмотрено не было, приютилась за колесницей. После бурной бессонной ночи на нее накатило непонятное возбуждение, и она тараторила неумолчно: про свой город Талды-Курган, утопающий в зелени, яблочный. «Вкусный город у нас, Сереженька,— говорила она.— Я придумала: вкусный. Весь он яблоками пропах, и веселые люди по улицам ходят... Казахи, украинцы. Немцев много. Мы с тобой поедем туда о-бя-за-тель-но, да?» Рассказала ему про своих сестер. И про брата-бездельника, по профессии журналиста: он ушел из редакции областной молодеж­ной газеты и затеял киносценарии сочинять. А кому они нужны, сценарии эти? Там же кланы, азиатские мафии! «Но Аслан все равно хороший, только очень наивный»,— щебетала Динара. После, змейкой пригревшись на солнышке, задре­мала. Датчик зуммерил: площадь внизу заполнялась народом, клокотала, то и дело разгорались скандалы, апелляции непутевого люда к античному богу доносились сюда, наверх.