Если смерть умрёт

– Теперь беги, одеялом закутайся, и спи. Утром рука болеть не будет. Раны – к ночи болят.

– Спасибо, товарищ майор.

– С тебя на дембеле – бутылка.

– Хорошо. А почему к ночи сильнее болит?

– Не знаю, – честно признался майор. – Может, какие то защитные силы организма включаются? Боль ведь это – звоночек, сигнал, что в организме что-то не в порядке.

– Так оно и днем не в порядке. Чего ж к ночи то?…

– Кто его знает… А ты как предполагаешь?

– Я-то, – солдат заерзал на стуле, – Боль – предшественница смерти. А ночь ее территория. Вот смерть через боль к человеку и приближается.

– Да, брат, круто завернул. Это чего-то совсем из иностранного кино… Ночь милый ты мой, территория сна. Это у нас служба такая, что мы как совы делаемся. А вообще то ночью спать положено, чтобы мозг отдыхал.

– А мне вот, например, всегда сниться то, о чем я днем думал.

Охлобыстин раскраснелся, глаза у него замаслились, и потому как он размахивал перевязанной рукой, майор решил, что боль приутихла.

– Ну, вот ты подумай о чем нибудь хорошем – и ступай спать… Мама то у тебя хорошая?

– Ну!… – вздохнул солдат.

– Вот подумай про нее и спи. Пусть тебе присниться, как ты на дембель домой придешь, а мама тебя встретит. А девушка то у тебя есть?

– Ну,… так… Были одноклассницы… И в техникуме…

– Вот пусть она с мамой тебя встретит. Они знакомы?

– Не – а.

– Непорядок. Ты девушке напиши – пусть к маме сходит. Навестит.

– Да ну!… Как это с бухты барахты?!

– Чего «да ну»… «Элементарно, Ватсон»! Берет коробку конфет, цветочки там, применительно, к случаю. Приходит. «Здрасти – здрасти». Я… – Как зовут?

– Ну, Лена.

– Без «ну»! Имей уважение. Я – Лена. Вам привет от Коли, с государственной границы. Достойно звучит?

– Ну!

– Результат предполагаешь?

– Угу

– Не «угу», а праздник в доме. Чайку попили, пообщались. Так?

– Надо подумать.

– Чего тут думать! Пока умный думает, у дурака семь сынов родиться! Завтра, а то и сегодня, если у тебя бессонница, сядь да напиши. А какие – то вопросы возникнут, а тебе письмо отредактирую – в свете предполагаемого результата. Ну, чтобы Лена, от выполнения своей миссии не отказалась…

– Не, не откажется.

– Ну, смотри, делай, как сам ситуацию понимаешь. И в таком порядке: задумал – выполнил, задумал – выполнил, а то, начнешь откладывать да собираться – все вдохновение в свисток уйдет! Будешь как тот паровоз – свистнул, загудел и… не поехал!

– Ладно.

– Не «ладно», а «так точно». Ты же солдат! Иди спать.

– Есть.

– Эх, ты гуманоид, – глядя ему вслед, подумал майор, – Менеджер – мамкин сын!

8.

Тревоги случались все реже. Все реже гнусавый голос сирены вырывал людей из сна, вбрасывал в машины, заставлял, задыхаясь, бежать по, осыпающимися под ногами, каменистым тропам и, клацая затворами, вглядываться в ночную темноту на сопредельной стороне. Все меньше шло нарушителей, пытавшихся преодолеть границу на свой страх и риск, минуя пункт перехода. По мосту мимо, гарантирующих безопасность, солдат в зеленых фуражках идти было и спокойнее и надежнее. Скоро старики и женщины из бесконечных колон, идущих в обе стороны, утром в Россию, вечером назад в Абхазию, уже здоровались солдатами, пытались совать им в карманы яблоки, мандарины, инжир… Майор с удовольствием и душевным успокоением все чаще слышал, казалось бы, забытое в дни ожесточения, прежнее обращение к солдатам: – «Сынок».

И все-таки без тоски, сравнимой только с постоянной ноющей зубной болью, не мог каждый день смотреть на людей, идущих через переход, отделенный крупносетчатой проволокой как клеткой. На своих, на родных людей идущих за этой решеткой будто там звери, будто там – животные. Совсем недавно один народ, одна страна… Была бы его воля или вдруг такое чудо – приказ, – он бы эту сетку зубами порвал!

Всегда, после того как он смотрел на этот переход, майор долго умывался над бочкой, остервенело, разбивая лед в бочке кулаком. Но и в ледяной воде – лицо горело.

– Конечно, – говорил Константин Иваныч, подавая ему полотенце, хотя его майор об этом никогда не просил, и в обязанности контрактника это не входило, просто он старик так выражал свое понимание и сочувствие: – Конечно стыдоба!… Вот именно! И вины нашей нет, не мы наворочали, а вот именно, что стыдно!

Однако, ставя перед майором миску гречневой каши с тушенкой, всегда добавлял: – Стыд не дым, глаза не выесть – в том, то и беда! Питайтеся, а то силов служить не будет!

Когда майор отнекивался, отодвигал еду, ворчал:

– Надо исть! Ешь не в сытость, а в пользу! Все же – офицер! Надоть быть в исправности! Солдаты ведь смотрят!

 И майор ел, давясь кашей, через силу заталкивая ее в себя, не чувствуя вкуса, просто, как необходимое энергетическое топливо, но ложка в его руке дрожала и мелко постукивала о край алюминиевой миски.

Стараниями неугомонного полковника, который, будто некий ангел хранитель, как незримый добрый дух, отсутствуя телесно, постоянно давал о себе знать неутомимыми хлопотами, застава и пункт перехода оснащались и благоустраивались, обрастали подсобным хозяйством.

 Откуда –то привели трех коров, пригнали десяток свиней. И теперь, к удовольствию дяди Кости, отходы из столовой не пропадали, а «мальцы», так именовал он солдат, пили молока «от пуза»!

– Служитя – радуйтися! – говорил он, – которые в Заполярье в болоте, каком не то, служат. В Тихом окияне от качки за борт блюют. На подводных лодках лысеют, а вы тута – в субтропиках, считайтя, как «синатории». Сюды путевки мильен стоят, а вы бесплатно живете, да еще и кормят вас – ешь – не хочу. А что гоняют – мама не горюй – так для вашей же пользы, чтобы, значит, салом не обрастали, в исправности находились. Домой вернетися – девки ахнут – рожа в дверь не проходит! Щеки со спины видать! Румянец – хоть прикуривай! Вот это солдат! А ваше дело служивое – тупое! Морда – лопатой, глаза квадратные. «Так точно, никак нет» и все дела.

– Если бы так… – посмеиваясь, старым как мир, прибауткам, думал майор, – Если бы все так просто.

Никакой дедовщины – бича нынешней армии, на заставе и в помине не было. Половина -контрактников, половина – срочников, национальный состав ровный – русские. В большинстве из маленьких старинных городов. Народ бедный, и к счастью еще цивилизацией не очень испорченный. Полковник раздобыл где-то и привез списанную хорошую библиотеку. К удивлению майора, солдаты жадно читали! Может быть, этому способствовало отсутствие телевидения. Полковник-то, видно, понимал, что, насмотревшись в комнате отдыха конкурсов красоты, школ секса, гламура – тяжело выскакивать с автоматом, по тревоге, в ночную темноту, в слякоть, в дождь, может быть навстречу ранению или смерти… Другая тут музыка нужна, другие мысли. Потому, что с удовольствием отмечал про себя майор, на большинстве пограничников, не снимаемые даже в бане, даже на гимнастических занятиях, православные кресты. Здесь граница. И держава за спиной, и смерть под боком…

Изменились и нарушители. Теперь, это были не местные жители, поверившие в границу и притерпевшиеся к ней, а нелегалы, что чаще всего шли в Россию без документов и неизвестно с какими целями. Попадались нарконоши, и прочий сброд. Отрадно – что попадались, стало быть, граница заперта.

Полковник появлялся неожиданно, как снежная лавина. За ним всегда следовал обоз из техники, стройматериалов, посылок, писем.

– Скоро, тут, вообще, двадцать первый век будет! – говорил он, радостно потирая руки. – Электроникой все оборудуем – муха не пролетит! – но наталкиваясь на печальный взгляд майора, всегда, со вздохом, добавлял: – Что ж теперь делать! Наша служба такая – провели границу – служи! Не мы ее проводили! Да и не от хорошей жизни она! Что теперь делать!

С майором у них сложились прекрасные отношения – полковник, каким то внутренним чутьем почувствовал, что ни интриги, ни карьерный рост майора не интересует.