Если смерть умрёт

Погонщик мулов – звучит почти по-испански – доставил майора в расположение. Так называлось некое спешно, организованное, подобие пограничной заставы.

Когда-то, при царе Горохе, здесь, наверное, и располагалась пограничная застава – длинное темное полупустое здание, пережившее обратную метаморфозу из школы в казарму, ожидающую пополнения. Два десятка палаток. Побеленные «в полроста человека» стволы деревьев. Дренажные канавки вдоль дорожек, флагшток. Часовой под грибком, часовой на вышке, полосатый шлагбаум и, новинка последних лет – блокпост из бетонных глыб фундамента какой-то несостоявшейся новостройки. Дальше – траншея полного профиля, пулеметные гнезда, перед ними проволочная изгородь, контрольно-следовая полоса, уходящая вдаль за гору, по берегу полу пересохшей, по летнему времени, реки, где белой гальки больше, чем воды.

За годы перестройки майор насмотрелся всякого чуть не до самоубийства, и вид нормальной воинской части все – таки внушал надежду, что не все еще потеряно, не все сдано. Вот только к двум вещам майор так и не смог привыкнуть. К трехцветному флагу на флагштоке и лицам пожилых солдат – контрактников.

«Нет ничего страшнее пустого храма, где сквозь снесенный купол идет снег» – не то прочитал, не то услышал он однажды, и не согласился. Страшнее – брошенный военный городок, ограбленная, разбитая казарма, с выломанными дверями и рамами, и красная тряпка, бывшая когда – то государственным символом, забытая на бесполезном и оскверненном флагштоке. Зримые приметы гибели эпохи и страны, которой он служил…

Майор давно понял, что в новую жизнь ему не вписаться. Многие его однополчане бросили армию, подались кто куда «в судороге выживании» – как называл их суетливость майор. Однако, у большинства мало что получилось. Пропасть не пропали, но и жить не жили, перебиваясь с хлеба на квас, кто в охране, то есть – в сторожах, кто в копеечном бизнесе…

Он отринул излишние рассуждения: как выжить, что делать и т п. и был благодарен судьбе, за то, что служит, за то, что он все еще – офицер. И за то, что на границе, а граница еще существует! И вроде там впереди, как положено – чужие, а за спиной, вроде бы, свои. Хотя, какие чужие?! Граница внутри собственной страны, звучно именуемой «бывшей СССР». Какие же там чужие?! Там тоже – свои, отрезанные, по живому, от единой державы! Но он – пограничник, а стало быть, – через ту линию, которую ему выпало «стеречь», никто не пройдет. Ни чужой, ни свой, пока он, майор, жив. Ниоткуда не пройдет – ни с фронта, ни с тыла. Уставная определенность успокаивала.

Такое же успокоение он стал узнавать в лицах многих офицеров старших возрастов, да и среди молодых, кто вопреки тому, что именуется здравым смыслом, выбирали военную службу.

Вот и здесь трое лейтенантов сразу распознали в нем своего – погранца, привычного и к дальним заставам, и к малым гарнизонам, и к одиночеству, и к разлуке с семьей…

Он разместился в, выделенной ему под кабинет, комнатенке, будто служил здесь всегда. Просмотрел все донесения и приказал привести первого нарушителя.

2.

– Задержанный Бабченко. Пытался перейти на абхазскую сторону. Скандалил, – доложил ушастенький мальчишечка – пограничник, передавая майору протокол задержания и опуская к ножке стула распотрошенный и прощупанный погранцами рюкзак задержанного.

– Введите.

Вошел «состарившийся молодой человек», как назвал его для себя майор. Худой, очкастый, в штормовке, тренировочных брюках, в растоптанных кедах. Издали он мог показаться молодым – поджарый, подвижный, но вблизи становились видны морщины и седина в неряшливых вихрах. Эдакий поистершийся «физик – лирик» образца шестидесятых.

«Мы, пожалуй, ровесники, – решил про себя майор, – а может он и постарше».

– Присаживайтесь. Так…. доложите, пожалуйста, Иван Алексеевич, что заставляет вас рваться в зону боестолкновений? Вполне ли вы осознаете опасность вашего там присутствия?

Физиколирик Бабченко тоже, по-своему, оценивал майора. Его орденскую планку и университетский значок.

– Вы производите впечатление интеллигентного человека, – сказал он прокуренным голосом.

– Благодарю, если вы хотели меня похвалить. Так, все же?

– В конце концов, – сказал физиколирик, – с точки зрения формальной, я – корреспондент газеты «Зори Кавказа», и вы не имеете права мешать мне работать. Я – профессиональный журналист.

– У вас есть аккредитация военного корреспондента при нашем штабе и, конкретно, нашей воинской части?

– Причем тут это?! Меня, вы знаете, ваша война совершенно не интересует. Есть вещи поважнее.

– Например?

Бабченко схватился за свой рюкзак, как утопающий за спасательный круг и теребил лямки желтыми проникотиненными пальцами. Майор не мешал. Ждал, наблюдая, как суетиться и нервничает задержанный.

– Вы производите впечатление интеллигентного человека, поэтому я скажу. Есть темы, которые ни одна порядочная газета, в недавнем прошлом, не печатала, считая это ерундой. Вечный двигатель, НЛО, Атлантида, призраки, и, в частности, снежный человек…

– Увы,– сказал майор, – времена изменились. Теперь этой чепухи полным – полно.

– Это не чепуха! – закричал Бабченко, сверкнув на майора нехорошим взглядом полупомешанного, – Не чепуха! Во всяком случае, не всё! У меня свежайшие данные! Свежайшие! Снежный человек, йети, бигфут, это все одно и то же! существование которого, фактически, доказано, находится от вас… от нас, – в двух шагах!… У меня вот, вот… – Бабченко стал лихорадочно копаться в рюкзаке, – На прошлой неделе в районе Сухумского заповедника появлялся. Его видели многие. Может, его бои спугнули, может еще, какая то причина. В конце концов, в Сухуми – знаменитый обезьяний питомник… Может, он туда рвется. Его появление, абсолютно, достоверно зафиксировано. Я бросил все и приехал. А вы дорогу перекрыли! Вы поймите, мне совершенно необходимо проехать в Сухуми!

– Вы что же думаете, что снежный человек, бигфут этот ваш, там ждет, чтобы дать вам интервью?

– Вы совершенно напрасно иронизируете! Присутствие здесь снежного человека – абсолютно доказанная вещь! Это факт. Не верите? Вот.

Он вытащил из рюкзака пачку фотоснимков, разложил их как картежник на столе перед майором. Какие-то бородатые низколобые мужики смотрели с фотографий на майора.

– Не находите в их облике ничего странного?

Майор попытался разглядеть в измученных глазах Бабченко огонек безумия, который он встречал, и не однажды, в глазах подследственных, по тем судебным делам, какие ему приходилось вести. Но журналист, безусловно, издерганный, безусловно, неврастеник, не выглядел уж совсем то, по-медицински, безумным. Так, странноватый, не более…

– Мужики, как мужики…

– А вот это их мать! – физиколирик торжествующе, словно главный козырь, завершающий игру в дурака, шлепнул перед ним еще одну, последнюю фотографию.

На майора глядело странное женское или мужское? Нет, все же – женское, лицо. Над темными густыми бровями нависал низкий лоб. Густые волосы, росшие чуть ли не от переносицы, расчесаны и заплетены в две косы, морщинистая кожа и, нижняя челюсть почти без подбородка.

– Не красавица,…. – попробовал свести на шутку странный разговор офицер, – но бывают и хуже.

– Вы что не видите, что это не хомо сапиенс?! – закричал, вскакивая, Бабченко – Это же не человек!

– Как это не человек?!

– А вот так! Во время войны пастухи поймали это существо – самку, в горах недалеко от Сухуми. Она не разговаривала, и за несколько лет, что прожила среди людей, научилась произносить весьма неотчетливо только несколько слов.

– А с чего вы решили, что это, как его, бигфут?

– Вернее, самка снежного человека! Вот у меня письменные свидетельства очевидцев. Она была покрыта шерстью. При этом обладала большой физической силой. Так и не привыкла ходить в платье. У нее были циклы, как у животных. Ну, знаете как выламывается кошка, если ее держать взаперти… Имела половые контакты с мужчинами. И родила несколько детей! Вы понимаете! Несколько!