Страница 4 из 21
Курганович А.В., Круглый А.О. Историческая записка 75-летия С.-Петербургской второй гимназии Ч. 2. СПб., 1894. С. 271 – 273, 356.
Гувернёр, «он же хороший учитель латинского языка, человек очень добрый, хотя любил браниться и не стеснялся при этом в выражениях».
1810-1820-е гг.
Воспоминания А.Ф. Поздеева
Курганович А.В., Круглый А.О. Историческая записка 75-летия С.-Петербургской Второй гимназии. СПб., 1894. Ч. 2. С. 8.
***
«Учитель латинского языка Никита Федорович Белюстин, знаменитый латинист того времени, был большой оригинал: был предан своему делу, строго взыскивал за каждое неправильное ударение и приходил в восторг от верной скандовки стихов Вергилия. Нередко случалось, что в классе скамейки были пусты – все ученики стояли на коленях, откуда снова всходили на кафедру и за удачный перефразис получали полный балл. Памятен один случай: было это в VII классе; директор Постельс, проходя мимо класса (двери были уже стеклянные) и видя, что Белюстин, расхаживая по классу, размахивает руками и горячится, а ученики все стоят на коленях, вошёл в класс. Услышав, что Белюстин сильно ругается, Постельс сказал ученикам: «Встаньте!» Но никто из учеников не исполнил его приказания, а Белюстин возразил ему: «Вы что, милостивый государь, мешаетесь не в своё дело, извольте идти вон!» После урока ученики отправились к директору, извинились за своё неисполнение его приказания и объяснили ему, что смотрят на его обращение с ними не как на наказание, а как на привычки старого педагога; причём просили позволения и впредь не нарушать этого порядка. Знание латинского языка Белюстин довёл в нас до того, что мы свободно объяснялись на этом мёртвом языке. Белюстин оставил по себе добрую память в своих учениках».
А. Родионов, 1832 – 1840 гг.
Пятидесятилетие 2 С.-Петербургской гимназии. СПб., 1880. Вып. 1. С. 10.
НИКИТА ИВАНОВИЧ БУТЫРСКИЙ
(1783 – 1848 гг.)
Учился в Коломенской и Тульской семинариях, окончил Главный Педагогический институт. В 1809 г. был отправлен за границу для приготовления к профессуре. С 1812 г. – профессор эстетики Главного Педагогического института, затем, с 1819 г. – профессор поэзии С.-Петербургского университета. С 1824 г. преподавал политическую экономию и финансы, был деканом философско-юридического факультета. Преподавал словесность в Институте корпуса инженеров путей сообщения, Военной академии, Благородном пансионе при Университете; в С.-Петербургской губернской гимназии в 1817 -? гг.
Биографика СПбГУ https://bioslovhist.spbu.ru/person/489-butyrskiy-nikita-ivanovich.html
ЦГИА СПб. Фонд 139. Опись 1. Дело 1647
«Бутырский, профессор пиитики и эстетики, очень начитанный, знавший наизусть лучшие стихотворения русские, немецкие, французские, английские, итальянские и испанские, с выработанным критическим взглядом, смешил нас рассеянностью и приёмами. Объясняя нам, что значит изящное, он вдруг остановился, запустил палец в нос, вытащил кусочек засохшей мокроты и, катая его перед собою между двумя пальцами, заключил: «Вот что называется изящное!» Все в одно мгновение разразились хохотом; профессор обомлел и сам рассмеялся, когда объявили ему причину хохота. Он многому научил нас – не искусству создавать хорошее, но знанию, что хорошо».
1815 – 1820-е гг.
Фишер К.И. Записки сенатора. М., 2008. С. 21 – 22.
АНИКИТА СЕМЁНОВИЧ ВЛАСОВ
В 1835 г. окончил С.-Петербургскую Третью гимназию, затем – историко-филологический факультет Университета. В 1842 – 1844 гг. – учитель латинского, в 1844 – 1850 гг. – русской словесности в Третьей гимназии. В 1850 г. был назначен инспектором С.-Петербургской Пятой гимназии, в 1852 г. – директором Вологодской гимназии, в 1858 г. – директором столичной Пятой гимназии. С 1860 по 1868 гг. занимал должность директора С.-Петербургской Второй гимназии.
Курганович А.В., Круглый А.О. Историческая записка 75-летия С.-Петербургской второй гимназии Ч. 2. СПб., 1894. С. 275 – 278, 354.
«В этом же (пятом – Т.П.) классе был великовозрастный воспитанник Иванов, круглый сирота, живший из милости и по каким-то отношениям у чиновника П-кова. Он потешал нас стихами и комическими рассказами своего сочинения и часто плакался на свою судьбу, рассказывая как нередко П-ковы заставляли его выполнять самые черные работы по квартире, мешая готовить уроки. Однажды Иванов прибежал в класс после двухдневного отсутствия до крайности расстроенный и со слезами рассказал нам, что его благодетели заперли его, за какую-то неисправность по хозяйству, на ночь в маленькую тёмную комнату, где был положен в ожидании погребения труп старухи-бабушки. Иванов плакал, говорил, что скорее бросится в воду, чем вернётся домой на новые моральные истязания, был в полном отчаянии. Мы, мальчики 13 и 14 лет8, решили его поддержать во что бы то ни стало и помочь ему приготовиться к поступлению в Театральное училище, куда он уже давно и безнадёжно, по сильному призванию, стремился. Мы дали друг другу нечто вроде клятвы отдавать Иванову все деньги, которые у нас будут, и отправили депутацию к директору А.С. Власову с просьбой о заступничестве за Иванова. Я был избран оратором этой депутации. Власов отнёсся к нам очень сочувственно, вызвал к себе Иванова, подробно расспросил его, поехал затем к обер-полицмейстеру – и через несколько дней Иванов, которого Власов покуда приютил у себя, был освобождён навсегда от своих благодетелей, получив право свободного проживания, где он хочет». <…>
1860-е гг.
Кони А.Ф. Из лет юности и старости // Собр. соч. М., 1969. Т. 7. С. 67 – 68.
***
«Вспоминается мне и директор II Петербургской гимназии – Аникита Власов. Он относился к нам участливо и внимательно, – в отсутствие почему-либо учителей приходил к нам в класс (V и VI), тепло беседовал с нами и знакомил нас с появлявшимися тогда и производившими на нас обаятельное впечатление произведениями наших выдающихся писателей – Гончарова, Тургенева и других. Он поощрял наши литературные занятия, интересовался издававшимся в V классе рукописным журналом «Заря» и с добродушной улыбкой шутливо погрозил нам – редакторам – пальцем, когда прочитал эпиграф на обложке6 «Поверь, мой друг, взойдёт она – заря пленительного счастья, – Россия вспрянет ото сна» … Тем из нас, которые нуждались, он доставлял уроки, как репетиторам или подготовителям для поступления в гимназию».
А.Ф. Кони, 1860-е гг.
За сто лет. Воспоминания, статьи и материалы. Пгр., 1923. С. 152.
***
«На <…> последнем экзамене и случился со мною тот казус, о котором хочу говорить. Экзамен был из немецкого языка и обыкновенно состоял из следующего: предварительно я должен был устно сделать перевод с немецкого языка на русский, а уже затем нам давался русский текст, и мы должны были письменно перевести его на немецкий язык. Я вполне благополучно перевёл текст с немецкого языка на русский, после чего учитель дал мне какой-то отрывок из прозы Пушкина. Я отлично помню, что в этом тексте был описание какой-то усадьбы, в котором говорилось о стареньком домике с зелёными ставнями.
Для оканчивающего гимназию перевод с русского языка на немецкий представлял большие затруднения. Такое положение вполне понимал и наш учитель Фрей, а потому заранее он объявил нам, что исписанная четверть листа перевода будет достаточною. Я написал размашистым немецким шрифтом целую страницу, но встретил в тексте совершенно мне по-немецки незнакомое слово «ставня» и этим был поставлен в затруднительное положение. Переводил я из какой-то хрестоматии, которую видел впервые, а потому, перелистывая её, я увидал, что в конце книги помещён краткий словарь для некоторых слов, находящихся в тексте. Здесь я нашёл слово «ставня». Поставив это слово во множественно числе в надлежащем падеже, я отдал своё писание учителю в ожидании его окончательного приговора. Мой листок ещё не был просмотрен Фреем, как совершенно неожиданно на экзамен явился правительственный инспектор Михельсон в вицмундире и сс серым цилиндром в руках. Ему объяснил учитель, в каком положении в данный момент был экзамен, а Михельсон стал брать и прочитывать написанные нами переводы прочитав один из них, он стал неистово смеяться и показывать его то нашему инспектору, то Фрею. Оказалось, что это был мой перевод, и Михельсон, не переставая смеяться, вызвал меня к столу. В весьма грубой форме, но с иронической улыбкой, он стал допытываться у меня, как по-немецки будет ставня; я, конечно, отвечал так, как у меня было написано. Оказалось, что я взял из словаря хрестоматии вместо немецкого английское слово, так как хрестоматия была составлена для перевода на английский и французский языки. Проведя почти целую неделю практически без сна, чувствуя, что моя ошибка не особенно тяжела, и имея уже 19 лет от роду, я сильно возмутился грубым обращением Михельсона и наговорил ему, в свою очередь, ряд дерзостей, закончив тем, что он прислан в гимназию не для насмешек. Затем я повернулся и ушёл прямо в нашу спальню. Это было около 2 часов дня, но я все-таки разделся и улёгся в постель, решив это происшествие так: в Университет в то время принимали только с аттестатом, а сорвавшемуся из одного предмета выдавали свидетельство об окончании гимназии, с этим свидетельством принимали во все высшие технические училища. Считая себя сорвавшимся из одного предмета, я решил поступить в Технологический институт, где также широко преподавалась химия. Придя к такому решению, я крепко заснул на своём ложе. Утром следующего дня, часов в 8, я был разбужен и когда открыл глаза, то увидал, что на соседней со мной кровати сидел наш директор гимназии Власов. Первыми его словами, когда я очнулся, был выговор за резкое моё обращение с правительственным инспектором, затем он перешёл к рассказу о том, что было вечером после экзамена в педагогическом совете гимназии, который был в то время окончательной ступенью присуждения аттестатов и свидетельств. В заключение Власов сообщи мне, что совет признал мой экзамен из немецкого языка, несмотря на протест Михельсона, удовлетворительным. Этим утверждением открывались для меня опять двери Университета, составлявшего постоянную мечту моей жизни. Мне, конечно, пришлось извиниться перед директором за мою невыдержанность, благодарить его за заступничество и оправдывать себя несуразным распределением экзаменов, истомивших нас в конец. После ухода директора ко мне в спальню пришли некоторые из товарищей, выразить мне своё сожаление по поводу случившегося со мной происшествия, но когда узнали, что я получу аттестат, радость их была искренняя, и они стали благодарить меня за изгнание с экзамена Михельсона. Оказалось, что после моей отповеди Михельсон имел крупный разговор с членами экзаменационной комиссии, после которого, схватив свой серый цилиндр, быстро удалился из гимназии. По мнению товарищей, это его удаление спасло многих из них от провала на экзамене. В заключение этого происшествия мои товарищи всей пришедшей ко мне компанией отправились к директору и здесь от имени всего выпуска благодарили его и просили передать такую же благодарность педагогическому совету за то, что выручили меня из весьма неприятного положения.
8
Здесь, очевидно, ошибка. Далее А.Ф. Кони пишет, что в 1861 г. он решил с несколькими товарищами выйти из 6-го класса гимназии до окончания курса и поступить в Университет. Сало быть, в пятом классе ему было 15 – 16 лет.