Страница 14 из 80
Ссылаясь на естественное право и желая подорвать монопольный характер средневековых профессионально-сословных гильдий, участие в которых прежде было обязательным[231], французская конституция от 3 сентября 1791 г., гарантировавшая право собраний, в то же время объявила любые профессиональные объединения несовместимыми с принципом свободы и запретила их как таковые[232]. Эта либерально-экономическая мера ставила целью содействовать общественному благу, давая одновременно гарантию возможностей для свободного развития. Мотивированный таким образом отказ французского революционного режима предоставить гражданам право союзов не только ставил в невыгодное положение социально слабых людей, но и способствовал — ненамеренно — развитию тоталитарных тенденций. Ведь если как идеал выдвигается «общая воля» (volonté générale), то неизбежным становится гонение на «частные» групповые интересы как дезинтегрирующие и представляющие общественную опасность. Соответствующий опыт якобинской диктатуры[233], ссылавшейся на Руссо, а также изучение политических отношений в Соединенных Штатах позже привели Токвиля к убеждению, что право ассоциаций должно по своей природе считаться столь же неотъемлемым, как индивидуальные права на свободу, что только оно и может обеспечить индивидуальные права[234].
Хотя отказ абсолютистского государства предоставить подданным право союзов обосновывался рационально, в легитимации этого положения вещей значительную роль играли традиционные религиозные представления. Поскольку церковь представляла сословное социальное устройство как богоугодное, постановка этого устройства под сомнение воспринималась и наказывалась не только как политическое неповиновение и мятеж, но и как попрание Божьих заповедей[235]. Это также объясняет, почему в католической контрреволюционной полемике враждебные политические группы клеймились, как правило, словом «секты»: тем самым отход от политических норм изначально подавался как религиозное отступничество.
Характерно, что в Англии, где после долгой борьбы впервые был создан парламентский режим, признающий политическую оппозицию своей легитимной и интегральной составной частью[236], можно найти и первые зачатки теории партий. Правда, в своем эссе «О партиях вообще» (Of Parties in General) (1741) Давид Юм еще крайне негативно оценивает «фракции», подразумевая сообщества, возникающие на основе конкретных материальных интересов, и клики. Однако его замечания о партиях, основанных на «абстрактном принципе», то есть — в тенденции — о современных мировоззренческих партиях, выражают совершенно новое политическое сознание и выдают удивительную политическую дальновидность. Этот вид партий, заявляет Юм, стал известен только в Новейшее время, и, возможно, они «являются самым необычным и необъяснимым феноменом, который когда-либо имел место в человеческих делах»[237].
В отличие от Англии, где «Славная революция» заложила основы для партийно-государственного парламентского режима, в абсолютистском государстве партиям не было места априори. Оно оставляло индивидууму исключительно свободу совести[238]: коль скоро подданный выполнял свои обязанности гражданина государства, суверен был довольно безразличен к его личным убеждениям и вероисповеданию. Подданный пользовался, по выражению Гоббса, «свободой частных лиц». В это свободное пространство, остававшееся необщественным резерватом, прорывалось Просвещение и расширяло его таким способом, который в принципе был способен взорвать абсолютистский строй.
Выдающуюся роль при этом играл динамизм, присущий вере в самостоятельный разум. Ведь буржуазная интеллигенция понимала разум как «суд»[239], на который выносятся спорные вопросы. Коль скоро разум объявляется решающей инстанцией, традиционное разделение на частного человека и подданного, строгое отделение неполитической частной сферы от общественного пространства, монополизированного властью, снимается и теряет силу. Отныне политическую мораль перестают воспринимать и оправдывать как «формальную мораль повиновения»[240], потому что путеводной нитью для моральной инстанции личной совести провозглашается суверенный разум.
Если, например, при конфликтах мастеров и подмастерьев абсолютистские власти, посягая на автономию ремесленных корпораций, вставали на сторону мастеров и строго ограничивали и контролировали цеховые организации самоуправления и самопомощи подмастерьев[241], чтобы устранить повод для общественно-политического конфликта, то по отношению к таким социальным группировкам развивающегося среднего слоя буржуазии, которые не преследовали никаких непосредственных социальных и экономических целей, эти власти на практике проявляли немалую степень терпимости.
Специфическую новизну в жизни буржуазных союзов, столь характерных для XVIII в., следует видеть в том, что их участники объединялись на основе общих социальных потребностей, новых ценностных представлений и часто при этом сознательно игнорировали установленные сословные рамки. Для таких неполитических по своему самосознанию групп, как масонские ложи и литературно-научные общества, было характерно, что они находились в поле напряжения, сформированном антиномией морали и политики. Строгое разделение морали и политики, на котором особый упор делали масонские уставы, не в состоянии этого скрыть. Оно скорей показывает, что масоны сознавали неразделимость этой проблематики и с целью обеспечить сохранение лож были вынуждены принимать соответствующие меры предосторожности[242]. При такой защите просветительская вера в разум могла найти в группировках подобного рода социальную точку опоры. Поэтому один член ложи К Достойному Человеку (Zum Biederma
Причину, по которой Просвещение окутывало себя тайнами — что выразилось в замкнутости многих рассматриваемых здесь групп, — Юрген Хабермас видел в том, что «публичное применение разума» грозило отношениями с властями и разум нуждался в «защите от обнародования»[244]. Этот тезис верен лишь с оговорками: он справедлив в отношении далеко не всех «тайных обществ» и даже скорей лишь для меньшей их части. Как осознал уже Кант, «причиной, вызывающей возникновение всех тайных обществ», был «дух свободы»[245]. Однако последний — чего первоначально не предполагали и не ожидали ни Кант, ни многие просветители — вполне выразился и в высказываниях представителей антипросветительского, контрреволюционного и правительственного лагеря.
Поэтому в содержательной статье «О клубах и клубистах в Германии»[246] (Ueber die Klubbs und Klubbisten in Deutschland)за 1793 г. контрреволюционно настроенный автор трезво констатирует, что «основной закон мятежа» — это «не определение и не суть клуба»[247]. Если же контрреволюционная пропаганда с немалым успехом за истинных зачинщиков революции все-таки выдавала «тайные общества» — в частности, масонские ложи, заклейменные как «притоны заговорщиков»[248], — то это делалось потому, что они, несмотря на характер по преимуществу неполитический, отличались новизной и что общее внимание тогда привлекли спорные радикально-просветительские союзы, как орден иллюминатов. Основатель этого ордена Адам Вейсгаупт, согласно которому «сам Бог» вложил «в благороднейшие и прекраснейшие души людей стремление к тайным связям», трактовал это стремление как выражение изначальной и неотъемлемой свободы и как целенаправленный импульс, налагающий на тех, кто ощутил такое призвание, обязанность «вести остальную часть человечества к совершенству, к блаженству»[249]. Поскольку «благороднейшим и прекраснейшим душам», по Вейсгаупту, положено обладать единственной истиной, он выводил отсюда притязания на авторитарное руководство, которые сами просветители считали неправомерными и опасными[250].
231
В этой связи следует указать на эдикт Тюрго от 5 февраля 1776 г., осуждавший и упразднявший «corps de métiers» именем естественного права. Ср.: Coornaert 1941, 176.
232
Уже в законе Ле Шапелье от 14 июня 1791 г. было сделано программное заявление: «Ввиду того, что уничтожение всякого рода корпораций граждан одного и того же состояния и одной и той же профессии является основой французской Конституции, запрещается восстанавливать таковые под каким бы то ни было предлогом и в какой бы то ни было форме» (цит. по: Документы 1992 II, 44 [Coornaert 1941, 183]).
233
Ср. высказывание Сен-Жюста: «Суверенитет народа требует, чтобы он был един, что несовместимо с существованием фракций: значит, всякая фракция есть покушение на суверенитет» (Сен-Жюст 1995, 130).
234
См.: Токвиль 1992. С. 31 [Tocqueville 1835 I, 37].
235
Ср.: Griewank 1955, 37.
236
Об этом ср.: Kluxen 1956; Lenk / Neuma
237
Юм 1996 II, 515 [Hume 1953, 31].
238
Об этом: Schnur 1963 и Koselleck 1959, 5 ff.
239
В анонимной брошюре «Беседа между немецким имперским князем и одним из его советников...» в уста «советника», например, вкладываются следующие слова: «Я с юности привык не считать ничто настолько святым, чтобы его нельзя было подвергнуть... суду разума» (Unterredung 1794, 5).
240
Koselleck 1959, 46.
241
Имперский закон от 16 августа 1731 г. лишил ремесленные союзы собственной юрисдикции. Кроме того, он постановил в § 53: «Без предварительного уведомления надзирателя, назначенного работодателем для проведения собраний ремесленников, последние ни под каким предлогом не могут устраивать собраний», а в § 55: «Совершенно недопустимое злоупотребление — когда на таких собраниях ремесленники предписывают законы либо иным образом осмеливаются посягать на таковые» (цит. по: Ortloff 1803, § 53 и 55). Ср. об этом также: Wolfram Fischer 1955, 26 ff.
242
Ср. Книга Конституций, обязанность вторая: «Масон — мирный подданный, который никогда не принимает участия в шайках и возмущениях против государства и не забывает о почтительности по отношению к высшим властям» (Constitutionen-Buch 1741, 283).
243
Цит. по: Barton 1969, 149.
244
Habermas 1969, 48.
245
Кант 1964 IV/2, 96 («О поговорке „Может быть, это и верно в теории, но не годится для практики“»): «Повиновение [механизму государственного устройства] без духа свободы есть причина, вызывающая возникновение всех тайных обществ» [Kant 1914 VI, 389].
246
Politische A
247
Ibid., 29.
248
Starck 1803 II, 361.
249
Weishaupt 1788, 49.
250
Ср. ibid., 82: «Мы требуем повиновения и покорности; но не с тем, чтобы злоупотребить властью над людьми, обращаться с ними по произволу и без нужды ограничивать их свободу. Скорей мы требуем того и другого потому, что мы вожди похода по неизвестным землям и местностям; потому что в нашу проницательность и знания верят и ожидают их от нас».