Весна незнаемая

– А нас не съедят? – только спросила она.

– Посмотрю я, кто меня съест! – Громобой ухмыльнулся. – Невелик орешек, а в горло попадет – не накашляешься. Эй, избушка! – громко и повелительно, даже с каким-то нагловатым вызовом, крикнул он, и голос его полетел, отражаясь от стволов заснеженного леса. – Встань по-старому, как мать поставила: к лесу задом, ко мне передом!

Как ни сильно была Веселина напугана, в последний миг она не удержалась от улыбки: Громобой повторил те самые слова, которые каждый ребенок по многу раз слышал от дедов и бабок. Но ведь и в кощуны они попали не зря: в них отражались истинные законы того мира, в котором стояла эта избушка.

Едва последние отзвуки человеческого голоса растаяли в лесу, как избушка дрогнула, слегка перевалилась с боку на бок, как лодка на воде. Веселина мертвой хваткой вцепилась в локоть Громобоя, вытаращенными глазами глядя на избушку и не дыша. Ее пробирала такая сильная дрожь, что казалось, сама кожа сползает; земля под ногами плыла, и Веселина осознавала, что на самом деле избушка не идет к ним, а, наоборот, тянет их к себе.

Где-то позади избушки мелькнул золотистый отблеск, сперва неясный, потом все более яркий, и уже вся избушка казалась облита золотыми лучами, совершенно скрывшими ее очертания. Веселина смотрела, открыв рот от изумления: глазам ее открывалось что-то совсем другое, не то, что она ждала… Сияние становилось все ярче, уже глазам было больно, Веселине хотелось зажмуриться, но она боялась пропустить что-то важное. Потом сияние стало бледнеть и наконец совсем померкло. Перед ними стояла избушка, обращенная к гостям дверью с крылечком. С этой стороны она оказалась вовсе не такой запущенной, бревна не подгнили, крыша смотрелась целой и надежной, причелины украшала искусная резьба, а на коньке оказалась деревянная конская голова. Это была совсем другая избушка!

– Ну, пошли! – сам себе сказал Громобой.

Если избушка ожила, значит, готова впустить их.

Он двинулся через поляну к крылечку, и Веселине ничего не оставалось, кроме как последовать за ним. Громобой ступил на крылечко, скрипнувшее под его тяжестью; Веселина сперва хотела подождать внизу, но остаться одной было страшно, и, когда Громобой стукнул в дверь, она поспешно встала рядом с ним. Уж что будет, то и будет, лишь бы вместе!

Дверь скрипнула и открылась вовнутрь, на пороге возникла женщина. Была она высока, худощава, со строгим лицом, большими темными глазами и строго сжатым тонкогубым ртом. Одолевая жуть, Веселина быстро обшарила ее взглядом, выискивая какие-то приметы потустороннего существования хозяйки, но не увидела ничего похожего на всем известную «костяную ногу». Это была вполне обычная женщина, и у Веселины немного отлегло от сердца.

– Здравствуй, матушка! – бодро и даже немного развязно приветствовал хозяйку Громобой. – Прости, что потревожили, да пришлось!

– Здравствуйте, голуби! – Хозяйка слегка усмехнулась, будто услышала то, что давно знала. – Давно я тебя, сокол ясный, жду-поджидаю! Заходите, гостями будете!

Отойдя от двери, хозяйка пропустила их внутрь и указала на лавку. Широкая дубовая доска была выглажена по ледяного блеска, и Веселина мельком отметила, что до них тут, похоже, пересидел весь род человеческий! «Судьба!» Само это слово звучало у нее в мыслях; хозяйка как-то по-особенному подумала, и у Веселины теперь было чувство, что собственная ее судьба окружает ее, наполняет воздух вокруг и вот-вот покажется во всей полноте. А между тем ничего особенного в этой избушке не имелось: те же лавки, что и везде, такая же прялка с резной лопаской, печка в углу, и лари, и вышитые полотенца… Только на столе белело кое-что необычное: широкое, ярко начищенное серебряное блюдо с узорными краями.

Хозяйка села напротив них и сложила руки на коленях. У нее были тонкие запястья и сухие, тонкие пальцы, такие бывают у женщин с сильной волей и внушают уважение сами по себе.

– Ну вот ты, сокол ясный, до меня и добрался! – сказала хозяйка. – А коли долго шел, так что поделать: дорог-то много, а ноги-то всего две. Что такой хмурый? Или поневоле пришел?

– Поневоле не ходим! – грубовато отрезал Громобой.

Хозяйка чем-то отчасти напомнила ему мать, Ракиту, и казалось, что вот-вот она примется его журить и поучать. Но хозяйка улыбнулась, и Громобой вдруг понял, что свой не слишком учтивый ответ выбрал правильно: как и поворот избушки, его слова отвечали законам этого мира.

– А ты кто, матушка? – подала голос Веселина, больше не в силах выносить неопределенность.

– Мудравой меня зовут, голубка, – просто ответила хозяйка.

На лице Веселины отразилось недоверие, изумление, потом ужас. Но хозяйка ласково кивнула ей.

Мудрава! Старшая из восьми дочерей Макоши, что распоряжаются человеческой судьбой и следят, как идет человек по выпряденной ими нити. Всезнающая и помогающая людям в учении богиня, тайная покровительница любопытных кумушек, уберегающая их носы в щелях чужих дверей! Веселина сидела застыв, пытаясь понять свои ощущения; казалось, встреча с богиней должна была перевернуть весь ее мир, но все оставалось по-прежнему, и эта обычность всех ощущений и была самым удивительным. Только думалось на диво хорошо: в голове была ясность, каждая мысль развивалась легко и четко.

– Ну, голуби, с чем прилетели? – спросила тем временем хозяйка, поглядывая на них обоих по очереди.

Громобой и Веселина переглянулись, разом попытались что-то сказать, перебили друг друга и разом замолчали. Потом Веселина начала снова.

– Позволь, матушка, мы тебе расскажем нашу беду! – заговорила она, при этом думая, что всеведающая дочь Макоши знает их дела лучше них самих. – У нас в Прямичеве такие несчастья начались, каких никто и не помнит, а с чего все пошло, никто не поймет. В самый первый день года Зимний Зверь хотел солнце сожрать, а потом еще меня… Гадательная чаша разбилась, а еще Костяник у нас толпу народа заморозил, прямо в самый Велесов день. А потом Громобой с княжеским братом подрался, а князь за это весь Кузнечный конец вирой обложил… Кощунник сказал, что беда эта из миров небесных идет. А здесь мы еще вот что нашли… Покажи! – велела она Громобою.

Перескакивая с одного на другое, она и сама понимала, что рассказ выходит глупым и бессвязным, но хотелось скорее сказать обо всем, упомянуть о событиях, которые, как ей теперь стало очевидно, были крепко связаны между собой, но там, в Яви, это ускользало от глаз. Двадцать гривен виры и явления Зимнего Зверя были двумя концами одной веревочки. Только вот концов у нее было гораздо больше, чем два.

Громобой вынул из-за пазухи белый узелок; Мудрава кивнула ему на стол, и он высыпал глиняные черепки возле серебряного блюда. В полутьме избушки при лучине было хорошо видно, как священные знаки зимних месяцев горят на черепках ярким пламенным светом.

– Что это? – Вслед за Громобоем Веселина подошла к столу и осторожно разровняла черепки. – Что это такое, матушка?

Мудрава подошла к ним, глянула на осколки и помолчала; лицо ее было так же строго и непроницаемо, но взгляд больших глаз вдруг стал таким острым, значительным и тревожным, что у Веселины замерло сердце. Глаза Мудравы подтверждали, что они нашли не просто черепки. В душе Веселины мешались надежда на то, что эти шесть осколков помогут что-то исправить, и страх, что их появление означает неисправимую беду.

Хозяйка долго смотрела на черепки, и постепенно ее лицо яснело, лоб разглаживался. Когда она наконец подняла глаза на Громобоя и Веселину, неподвижно стоявших у стола, в глазах ее было выражение значительного открытия, словно она узнала об этих двоих что-то новое и очень важное. И тут же Веселина поняла, что из шести глиняных черепков с огненными знаками зимы складывается дорога ее собственной судьбы. Они привели ее сюда, и они поведут ее дальше. Она никак не могла миновать их, а они не могли миновать ее. Осколки зимы… Зима… Время Зимерзлы, время зимних чудовищ, глубокая тьма, охватывающая мир, в которой Веселине было так тесно, душно и тоскливо, из которой она так хотела вырваться, хотела, потому что этого требовала сама ее внутренняя суть. И вот осколки разбитой зимы лежат перед ней. Нужно что-то сделать с ними, чтобы победить зиму, вытолкнуть ее из земного мира. Что?