Страница 14 из 15
На период зимних каникул тесть с тещей уехали в санаторий на двенадцать дней. Витя с Лизой остались одни. Однажды Витя, приготовив обед и убрав квартиру, сел читать. У него в руках был роман Драйзера «Финансист».
– Ну ты что сел читать? – спросила Лиза, опираясь о дверную коробку смежных комнат. – Ты что – уже на пенсии? Тебе уже нечего делать? Я смотрю на тебя: розовощекий, крепкий – с чего бы это? На чужих харчах хорошо живется, не правда ли?
– Лиза, ты это мне уже вчера говорила, зачем опять то же самое? Не нравится тебе – отпусти меня в общежитие, нам обоим будет спокойнее. Что я тебе такого сделал, что ты по поводу и без повода все время затеваешь ссору?
– Ты плохой муж. Не можешь содержать семью, никак не устроишься на работу. Все университетом козыряешь. Брось ты этот университет к чертовой матери. Ну если уж ты не можешь стать дипломатом, сделайся хотя бы директором завода… Петровского или Ильича по крайней мере. Ты меня не любишь.
– Пошла бы ты на кухню да помыла посуду.
– Я? Посуду? Ты с ума сошел. У меня маникюр. Вот ты сейчас этим и займешься. У нас равноправие, или забыл? Моя матушка готовит, а ты моешь полы, посуду, стираешь пеленки. А как ты думал?
– Почему тогда отец не моет полы?
– Отец? Отец – полковник. А ты кто? Когда у тебя будут погоны полковника на плечах – тогда, может быть, я начну возиться на кухне, а лучше будем держать служанку.
– У меня никогда не будет погон полковника на плечах, тем более полицейских, – сказал Витя.
– Ты на что намекаешь, неблагодарный? Давно ли ты сбросил полицейский мундир?
– Я полицейский мундир носил по нужде, и то недолго, и тем более ненавижу его.
– Молчи… писатель… Как это я клюнула на твои стихи? Такая муть…
– Ты… на себя посмотри, полицейская дочка. Я разочаровался в тебе и могу уйти в любой день. Плесневей здесь без меня. Где мой чемодан?
Резкие слова, впервые брошенные Лизе так открыто, подействовали на нее положительно. Она вся сжалась, встала у двери, растопырив руки.
– Не пущу, – заявила она. – Каким бы ты ни был – ты мой, и весь сказ. Я просто хочу из тебя человека сделать. И папочка мне все время говорит: «Дави на него, пока не поздно. Тут так: либо ты его, либо он тебя». Я верю папочкиным словам. Иди лучше вымой посуду.
Витя бросился на кровать и разрыдался, как маленький ребенок.
– Не хочу жить, не хочу никого видеть, и твою рожу тоже. Отпусти меня на свободу. Ваша семья – это настоящее гестапо, нет, намного хуже гестапо. Я не понимаю, на что я клюнул. Как человек ты просто дрянь, как женщина в постели – ничто. У тебя, по-видимому, было около сотни мужиков, потому что я, когда с тобой бываю, – тону в тебе, как в ванной, наполненной киселем.
– Ты на себя посмотри. У тебя стручок пятнадцать сантиметров, а мне нужен – двадцать пять, не меньше, хотя ребенка ты все равно сбацал. Как я теперь одна буду его воспитывать, скажи? Уж что есть, то есть, что теперь поделаешь? Просто ты много воображаешь. Ты невнимательный, неблагодарный, хоть раз бы папе в ноги поклонился.
– За что?
– Да хотя бы за то, что единственную дочку за тебя отдал, голяка такого. Я за дипломата могла выйти.
– Неужели ты думаешь, что дипломаты на дороге валяются? – сказал Витя. – А потом, ты, моя прелесть, достигла таких размеров, что дипломат посмотрел бы на тебя только ради любопытства.
– Ха, хорошего человека должно быть много, – не растерялась Лиза. – В этом ты виноват. Если бы ты не сделал мне ребенка, я была бы, как и раньше, только упитанной, только аппетитной девочкой, а сейчас немного поправилась, но это пройдет. Вот начну работать у тебя на родине, начну по горам лазить и буду стройненькая, как Афродита.
– Ну хорошо, Афродита. Завтра пойду устраиваться на работу, но только на период зимних каникул.
– Почему только на зимние каникулы, а не на все время? Ты не думаешь, что можешь потерять жену?
– Жен много, а университет один.
– Ну, вот и поговорили.
Глава вторая
Периферия
Погода в конце января на Днепропетровщине не пойми-разбери: то дождь, то снежок робкий, жидкий, иногда в виде небольшой метели. Закроет тонким слоем поле и тут же тает от теплой черной, как мазут, почвы, особенно если в небе разорванные тучи и солнечные лучи пробиваются, чтобы поцеловать землю. Ночью может приударить морозец – робкий такой, щадящий, но такой желанный, потому что земля в этот период рыхлая, размоченная, жидкая, слизкая – выйти без резиновых сапог совершенно невозможно. Так и хочется набрать этой земли в авоську и унести с собою, потому что такое богатство трудно найти где-нибудь в другом месте. Это просто черное золото. Возможно, сам Ленин видел этот чернозем, понял, что это за прелесть, и решил не отдавать крестьянам. Недаром немцы, оккупировав Украину, нагружали этим черноземом вагоны и увозили в Германию. Если бы у них была такая земля – это был бы самый богатый народ в мире. Гитлер точно не стал бы начинать Вторую мировую войну. Зачем? Такой земли хватило бы на две Германии.
Витя ехал в Томаковку автобусом по узенькой дороге с твердым покрытием, на которой все чаще и чаще попадались выбоины, так что в автобусе трясло как в камнедробилке.
В здании райкома партии и райкома комсомола уже никого не было, но дежурный направил непрошеного лектора в гостиницу, дабы ему не пришлось ночевать на улице. В гостинице, невероятно грязной и неуютной, неотапливаемой, было намного холоднее, чем на улице. Только три человека устроились здесь на ночлег по причине того, что не сумели ввиду отсутствия транспорта добраться кто в село Анаста-совку, кто в Китайгородку, кто в Чумаки. А транспорт – это гусеничные тракторы да еще брички как наследие проклятого прошлого, с которым Ленин покончил в семнадцатом году. Никакая другая машина в село не пойдет: грунтовые дороги размокли, раскисли, даже резиновые сапоги погружаются до щиколотки.
Дежурная нянечка сообщила, что кровать свободная еще имеется, а вот белья нет. Есть соломенный матрас, подушка, набитая соломой, и даже байковое солдатское одеяло, а вот простыни не привезли из прачечной.
– Сперва машина сломалась, а када машину починили – шофер загулял, уже третий день без просыпу. Выговор яму будеть, хоч вин на цей выговор начхал. Вы уж как-нибудь переночуйте, не обижайтесь, в войну хуже было. Вон мой дед рассказыват: послушаешь – уши вянут.
– Как зовут вас? – спросил Витя.
– Бабка Дуся.
– Бабушка Дуся, а туалет где?
– Тувалет? На улице он. Тут в здании ишшо с прошлого года засор. Сколько раз обращались в исполком – бесполезно, расстройство одно.
– Так что, и воды нет?
– Есть, сынок, а то как же? В графине, ишшо на прошлой неделе заполнила. Воды полно, настоящая коммунизьма с водой, полное, так сказать, изобилие, бери – не хочу. Только пройтить надо с полкилометра до колодца, покачать ручкой насоса, и водичка потекет сама в изобилии. Это и есть коммунизьм. А вы кто будете? Небось, механизатор?
– Нет, инспектор.
– Иншпектор? О, это большой человек. Так вы нашу гостиницу проиншпектируйте, почему ничего нет: ни простыней свежих, ни отопления нормального, ни тувалета. Я как-то в Днепре была в гостинице, так там все есть: и мыло, и полотенце, и вода, и в тувалете так чисто, как у меня на кухне, даже чище. Честное слово.
– Я завтра займусь этим вопросом.
– Только меня прошу не впутывать в свидетели, я ничего не знаю, ничего не говорила… Моя хата с краю, я ничего не знаю.
Томаковский райком комсомола забеспокоился, заволновался: лектор обкома комсомола – это не шутка. Завотделом агитации и пропаганды бросился обзванивать колхозы – лектор едет, транспорт нужен.
– Как это нет? Что, ни одного трактора нет на ходу? Все в ремонте с осени? Тогда лошадей выделяйте. Передохли? Да вы что?! Как вы допустили, как вы докатились до этого, да вы же передовой колхоз! Ваш председатель на доске почета! Ну-ка, позовите его к телефону! Я буду ждать.