Чудеса Индии

Этот купец рассказал мне также, что в Сеймуре жил один сирафец по имени Аббас ибн Махан. Человек этот был мусульманским хунарманом[170] — виднейшим лицом в городе и покровителем мусульман. Какой-то приезжий матрос, человек развратного нрава, проходил однажды по Сеймуру. По дороге он увидел идола, изображавшего дивно-прекрасную девушку. Матрос улучил мгновение, когда на него никто не смотрел, подошел к статуе и поместился между ее бедрами. Но вдруг мимо него прошел один из служителей храма; моряк испугался и отошел. Служитель понял, в чем дело, подошел к статуе и, увидев жидкость между ее бедрами, потащил иностранца к сеймурскому царю, которому и рассказал о случившемся. Матрос сознался в своем проступке. «Как вы думаете с ним поступить?» — спросил царь своих приближенных. — «Бросить его на растерзание слонам», — сказал один. — «Разрезать на куски», — отозвался другой. — «Это невозможно, — ответил царь, — преступник из арабов, а с арабами у нас договор. Но пусть кто-нибудь из вас пойдет к мусульманскому хунарману Аббасу ибн Махану и спросит его: “К чему вы присуждаете человека, когда его находят с женщиной в мечети?” Посмотрите, что он скажет, и поступите соответственно». Так и сделали. Один из везиров пошел к Аббасу ибн Махану и спросил его, а хунарман, желая возвеличить ислам ответил ему: “Человека, застигнутого в таком положении, у нас убивают”. Тогда виновного казнили.

Когда Аббас узнал обо всей этой истории, он ушел из Сеймура тайком от царя, так как боялся, что его задержат ввиду почетного положения и высокой должности.

Вот что рассказал мне сирафец Дарбезин, шурин Убейдаллаха ибн Айюба (а Убейдаллах приходился дядей судье Абдаллаху ибн Фадлу):

«Однажды, когда я находился в Ханфу — столице Китая Великого, населению объявили, что один из вельмож багбура вернулся из чужих стран и завтра въезжает в город. На следующий день люди расселясь вдоль проезжей дороги, чтобы посмотреть на вельможу. Приближенные его начали появляться с самого восхода солнца и въезжали до тех пор, пока оно не склонилось к закату; за ними приехал сам вельможа в сопровождении ста тысяч всадников».

Любопытный рассказ передал мне Аббас ибн Махан, хунарман Сеймура, со слов одного купца.

Этот купец отправил судно в Оман из Сендана или Сеймура, наверное я не помню. Перед отплытием судна он дал своему доверенному на корабле длинный саджевый[171] брус, отмеченный его собственным знаком; он поручил доверенному продать этот брус и дал список дешевых товаров, которые следовало купить на вырученные деньги.

«Спустя два месяца или больше того после отплытия судна я сидел однажды у себя дома, как вдруг мне пришли сказать, что в бухту приплыл длинный деревянный брус, отмеченный моим именем. Я выбежал на пристань вне себя от беспокойства и при первом же взгляде узнал свой саджевый брус. После этого я не сомневался, что корабль мой потерпел крушение на море: этот брус был очень длинен и лежал под другими бревнами, и выбросить его во время бури вместе с прочими товарами было совершенно невозможно. Словом, я не сомневался в гибели своего судна. Люди приходили ко мне изъявлять сочувствие, а я старался перенести потерю моего корабля и всего моего имущества как можно спокойнее. С моря не приходило никаких известий. Это еще больше уверило меня в крушении корабля, и я вернулся к прежним занятиям. Но месяца через два, не больше, мне вдруг принесли радостную весть: мой корабль показался у берега. Я поспешил на пристань — и вижу, что судно уже подплывает к городу; потом с него сошел мои доверенный и приблизился ко мне. Когда я спросил, какие новости он привез, он ответил, что все живы и здоровы. Я спросил, не пропало ли у них что-нибудь, не бросили ли они чего-нибудь в море. “Ни зубочистки”, — ответил доверенный. Я горячо благодарил Аллаха, но все же спросил: “Что ты сделал с таким-то брусом?” — “Я продал его больше чем за тридцать динаров, — ответил доверенный, — и купил все, что следовало, на вырученные деньги”. Мое удивление росло все больше и больше. Между тем приказчик рассчитался со мной и дал мне также отчет о цене проданного бруса. Но я настаивал: “Ты должен сказать мне правду относительно этого бруса!” Наконец доверенный сказал:

“Когда мы приехали в Оман и выгрузили товары на берег, на море разыгралась сильная буря. Море уносило наши бревна, а волны изрыли все побережье и часть бревен, по воле Аллаха, покрыли песком. На следующий день я собрал людей и стал разыскивать товары; нам удалось все найти, кроме этого длинного бруса. Я подумал, что, быть может, песок поднялся и покрыл его, и нанял работников, чтобы откопать его на берегу, но ровно ничего не добился”». Оказывается, волны унесли этот брус и вернули его хозяину.

Из всех подобных рассказов, которые мне приходилось слышать, это один из самых замечательных.

В триста сорок втором году[172] корабль одного басрского купца отправился из Омана в Джидду. Где-то около Шихр аль-Любана его настигла буря. Матросы выбросили в море часть груза, между прочим пять тюков очищенного хлопка, и судно уцелело. Случайно в том же году другой корабль этого же хозяина вышел из Басры в Аден и Галафику. Приблизительно там же, около Шихр аль-Любана, оторвалась привязанная за кормой лодка, и волны унесли ее. Матросы сели в Другую и отправились на поиски пропавшей лодки. Она оказалась возле берега в том месте, где море образовало нечто вроде маленькой бухты. Матросы въехали туда и вдруг увидели на берегу пять тюков очищенного хлопка с пометками владельца корабля. Матросы погрузили тюки на лодку, да ниспошлет им Аллах благополучие! Сперва они думали, что эти тюки с корабля, потерпевшего крушение, и только впоследствии узнали все подробности о том, как этот хлопок был выброшен с первого корабля.

Рассказал мне человек, достойный доверия, что где-то в Индии он видел двух людей...[173] из них мы остались. Каждый из них вырыл себе яму, встал в нее, наполнил ее сухим навозом и зажег этот навоз. Между собой они положили-нарды, играли, жевали бетель и пели. Они ничем не обнаружили своих страданий и даже не изменились в лице, а огонь сжигал их снизу. Когда пламя дошло до сердца, они умерли. Мой собеседник не помнил, говорил ли ему рассказчик, что они погибли в тот же день или просидели за игрой до следующего дня и лишь тогда умерли.

Абд аль-Вахид ибн Абдар-Рахман аль-Фасавий, он же племянник по брату Абу Хатима аль-Фасавия, много лет плававший по морям, рассказал мне, что индусы зачесывают волосы кверху, наподобие клобуков, и употребляют прямые мечи. Однажды между двумя индусскими племенами вспыхнула война, и одно племя победило другое. Победители поставили побежденным такое условие: «Мы не пощадим вас, если вы не склоните своих волос перед нашими волосами и не согнете своих мечей перед нашими мечами». И побежденные принуждены были опустить волосы и скривить мечи; получились так называемые каратили[174]. Обычай этот держится до сих пор между теми двумя племенами.

Али ибн Мухаммад ибн Сахл, известный под именем Сурура, человек, посетивший Татба и Дабабид[175], рассказал мне, что дома в Дабабиде построены над самой водой, а жители все, от мала до велика, больны куриной слепотой, так как едят в огромном количестве гейламов (гейлам — это самец черепахи). От каждого жилища тянется веревка, одним концом привязанная к дому, а другим — к колу, воткнутому у самой воды. Когда солнце начинает желтеть, спускаясь к закату, жители перестают видеть. Если дабабидцу в это время нужно выйти из дому, он опускается к воде по веревке, исполняет свою нужду, омывается и возвращается обратно. Так продолжается до следующего утра, пока солнце не подымется высоко и не засияет день. Иногда какой-нибудь шутник из приезжих привязывает веревку одного жителя к дому другого. Дабабидец, возвращаясь с берега, попадает в чужое жилище и начинает браниться с хозяином. «Это ты нарочно влез ко мне», — сердится тот.

Передавали мне рассказ путешественника Абу Тахира аль-Багдади: