Портрет моего отца

Они разошлись.

Уже были слышны голоса, стук движка и видны огоньки за деревьями, когда кто-то неожиданно осветил фонариком лицо Бурлакова.

— Бурлаков! Где тебя. носит? Там к тебе в гости мамаша приехала.

Его проводили к штабной палатке. Еще на подходе он увидел солдат у палатки и чуть позже услышал песню. Женский голос негромко, но душевно пел под гитару. Коля остановился, но сопровождавший слегка подтолкнул его:

— Иди, иди, тебя же там ждут.

На него зашикали:

— Тихо ты!

— Дай послушать!

— Гарно спивае…

Коля вошел в палатку.

Офицер, стоявший у входа, посмотрел на него, слегка посторонился. За столом, сколоченным из свежих досок, спиной ко входу сидела мама и пела, аккомпанируя себе на гитаре. Песня была грустная, но не от песни, а просто он увидел ее плечи, тонкую шею с завитками русых волос, склоненную набок голову, и тугой комок подкатил к горлу, на глаза навернулись слезы. Коля прикусил губу.

За столом напротив матери сидели подполковник, начальник штаба и Колин командир взвода. На столе стояла бутылка хорошего коньяка, в тарелке лежали апельсины, яблоки, печенье и конфеты.

Подполковник увидел Колю Бурлакова, что-то хотел сказать, но только махнул рукой: иди, мол, сюда, но тихо. На скулах его играли желваки.

Мама кончила песню и затихла.

— Так… — подполковник вздохнул.

— Расстроила я вас? — спросила мама. — Настроение такое, невеселое. Простите…

— Да что вы! Вы посте… замечательно.

— Я в другой раз спою вам что-нибудь повеселее. — Мама ударила по струнам. — Эх, раз! Еще раз! Еще много-много раз! — И, не переставая играть, перекинула гитару за спину. — Вот так! — Она обернулась, мельком скользнула взглядом по стоящим у входа и не узнала Колю. Но тут же обернулась снова.

— О, господи… Коленька!

Он шагнул ей навстречу. Мама кинулась к нему, опрокинув табуретку, обхватила руками за шею и стала целовать, целовать в лоб, глаза, подбородок, щеки.

— Коля, милый! Сыночек мой, родненький мой. Не узнала тебя.

Потом, успокоившись немного, взяла его за руку и подвела к столу;

— Вот. Это мой сын.

Подполковник улыбнулся:

— Мы с ним знакомы. И скажу вам, Наталья Алексеевна, спасибо, что вырастили такого славного парня.

Мама снова целовала Колю.

— А ты, герой, — продолжал подполковник, — не очень-то воображай. Мы тут познакомились с твоей мамой, пока ты там где-то гулял. Мать у тебя, сержант, что надо. Ты ее должен ценить и любить знаешь как? Ну, по глазам вижу, что знаешь. — Он взял свою фуражку. — Пошли потихоньку, товарищи. А вы, Наталья Алексеевна, располагайтесь. Вот койка, постель на ней чистая. У сына вашего увольнительная до утра, так что наговоритесь вволю.

— А может, посидите? — сказала мама. — Еще коньяку немного, а?

— Нет, нет. Вы устали с дороги, да и у нас дела. Надеюсь, завтра еще увидимся. — Подполковник надел фуражку, козырнул и вышел следом за офицерами из палатки.

Коля с мамой остались вдвоем.

Мама посмотрела на него, опустилась па табурет и заплакала.

— Ну что ты, ма? Успокойся, все хорошо. Видишь, я жив и здоров.

— Вижу, — сказала мама, тяжело вздохнула. — Бабушка умерла.

— Что?!

— Я так и знала, что тебе не сообщили. И мне телеграмма пришла с опозданием. Приехала, а ее уже похоронили. Ох, Коленька! Никак простить себе не могу.

Она держала все это время его за руку. Коля осторожно освободился, отошел и лег ничком на кровать.

Мать сидела на табуретке. Потом подошла к кровати и села рядом с сыном. Он не шевельнулся.

— Коленька…

— Помолчи, пожалуйста, ма, — сказал он глухо в подушку. — Помолчи.

За палаткой затих движок. Лампочка под потолком мигнула и погасла. Они остались в темноте.

Коля повернулся на спину:

— Мама…

— Что, родной?

— Расскажи мне об отце.

Она долго молчала, потом сказала тихо:

— Твой отец… Он погиб, Коля. Погиб, когда ты еще не родился. Он был хороший человек. Очень хороший. Большой человек. Ты бы мог нм гордиться.

Хорошо, что он не видел ее лица в темноте.

Осенью, когда вспыхнули березки среди серо-зеленой, как солдатские шинели, тайги и в воздухе залетали белые мухи, мост через реку был поставлен. Добротный, прочный, на бетонных опорах. И по нему прошел первый поезд, пока что, правда, рабочий. Под музыку оркестра тепловоз разорвал красную ленточку и остановился там, где когда-то были землянки десантного отряда.

Полсотни солдат стояли в строю около недавно настланного железнодорожного полотна. У ног каждого стоял чемодан.

В этом строю был и Коля Бурлаков.

Подполковник медленно шел вдоль строя, вглядываясь в лица, потом остановился и сказал:

— Ну вот, солдаты! Я думаю, мы хорошо поработали. И я вам прямо скажу — жаль расставаться с вами. Ей богу, жаль! Ну, да что поделаешь. Я надеюсь, что в памяти у вас навсегда останутся эти года и этот мост на БАМе. Надеюсь, что вы получили хорошую закалку и там, на гражданке, будете так же самоотверженно трудиться на благо Родины, как работали здесь, в десантном отряде. Всего вам доброго, сыпки! И будьте счастливы!

Офицер скомандовал:

— Смирно! Равнение на знамя! Шагом марш!

Строй, чеканя шаг, прошел мимо развернутого знамени и распался около вагонов.

Несколько человек, в том числе Коля, окружили подполковника. Он жадно курил и слушал и не слушал, что ему говорили. Потом повернулся к Коле:

— А может, все же останешься на сверхсрочную, Бурлаков? Вон твой друг остается, — кивнул он в сторону Мартынюка, стоявшего рядом со своей «лапочкой» неподалеку. «Лапочка» была в пальто, которое едва сходилось на круглом животе. — Как же он без тебя? Скучать будет, небось.

— Ничего, утешится как-нибудь.

— Это верно. Ну, а куда ж ты теперь? В теплые края поедешь, погреться?

— Я к маме поеду, товарищ подполковник. В Красноярск.

— Что ж, это правильно. Передавай ей привет! Ну, протай. И подполковник отошел.

Ожидавшие этого Мартынюк и «лапочка» подошли к Коле.

— Эх, все-таки зря уезжаешь, — сказал Мартынюк. — Прапорщикам сейчас самая жизнь. А я тебя никогда не забуду. Детям своим расскажу, как ты спас их отца. Первого мы решили Ваней назвать. В твою честь. Правда, лапочка?

— Правда, — подтвердила «лапочка».

Тепловоз предупредительно загудел. Коля, поколебавшись секунду, обнял Мартынюка, поцеловал «лапочку» в румяную щечку и пошел в вагон.

Коля проехал половину Сибири и сошел с поезда на вокзале Красноярска. Еще в окно он увидел маму, которая с волнением смотрела на вагоны. В руках у нее букет гвоздик. Что-то очень чужое, Коля не сразу понял, что именно, было в пей. Он вышел на платформу и увидел маму со спины, в дорогой шубке и шапочке, в сапожках на высоком каблуке — все это он никогда раньше на ней не видел — вот это и было чужим.

— Мама!

Она порывисто обернулась, подбежала к нему, улыбаясь радостно и вместе с тем виновато, поцеловала сына, вручила цветы и хотела взять чемодан.

— Да что ты, ма? — Коля поцеловал ее в щеку, вернул цветы.

— Пошли? — Мама подхватила его под руку, и они пошли к выходу.

— Коленька, — сказала она у выхода, — я тебя сейчас познакомлю с человеком, который… Ну, в общем, со своим мужем. Ты, пожалуйста… будь с ним… я не знаю…

— Мама, ну не волнуйся ты, я ведь уже не маленький.

— Да. Но как же не волноваться? Он хороший человек, в общем. И, главное, он любит меня, мне кажется. Я думаю, вы с ним подружитесь. Я хотела бы…

Они прошли мимо очереди на стоянке такси туда, где выстроились в ряд частные машины.

Еще издали Коля увидел за стеклом красных «Жигулей» круглое лицо и подумал почему-то: только не он. Но именно он вышел им навстречу из машины.

«Хороший человек» оказался невысоким полным лысеющим мужчиной, лет сорока пяти — пятидесяти. Взгляд его маленьких умных глаз был немного напряженным, но он дружески протянул руку и сказал спокойно: