Соловьиное эхо

Глава 5

В Чите магистр посетил доверенное лицо деда, владельца пушных факторий, некоего Ридера, и был встречен с большим радушием. Сын Ридера, ровесник магистра, молодой коммерсант, чудесно играющий на кларнете, полюбил Отто Мейснера, словно брата, и проникся глубоким уважением к его экзотической жене. Он все устроил так, чтобы пребывание молодой четы в городе было приятным. Отто Мейснер и Ольга провели в Чите лучшее в своей совместной жизни время. Ольгу тотчас по прибытии нарядили в самое модное европейское платье, ввели в местное общество негоциантов и промышленников, и она живо научилась вальсировать, подавать руку для поцелуя, сидеть с обнаженными плечами среди мирного стада чужих благовоспитанных мужчин — словом, блистать в обществе.

Незаметно прошли дни и недели, наполненные смехом, счастьем, веселыми развлечениями, мелодиями Глюка и Шопена, которые наигрывал им в полумраке нарочно затемненной комнаты грустный и кроткий Ридер-младший. А к Рождеству выяснилось, что все это счастье имело определенный смысл для Ольги, потому что в результате всего она оказалась носительницей еще одной жизни в себе. Довольный, словно бы захмелевший, Отто Мейснер выглядел теперь намного беспечней, чем раньше. Он решил остаться в городе до рождения ребенка и на то запросил разрешения у деда, которому в этом же письме рассказал наконец всю историю своего неожиданного бракосочетания. Не скоро пришел от Фридриха Мейснера ответ, в котором сдержанно и чопорно дед приносил свои поздравления внуку и невестке. Но затем напомнил, что, кроме личного счастья, человек не должен забывать о своих обязанностях, о жажде познаний, ради чего отправляется порою в очень долгое и нелегкое путешествие. И поэтому, что бы там ни было, Отто Мейснеру надлежит скорее перебраться в город Иркутск, поближе к байкальскому омулю, а также серьезно задуматься о поездке в Тувинскую страну к мистеру Джошуа Стаббсу. Каким образом решит внук выполнить возложенные на него обязанности, дело вольное, «но я надеюсь, что это ни в коей мере не отразится на покое и благополучии моей дорогой невестки», значилось в ровных, отчетливых строчках дедова послания. К концу письма появлялась некоторая взволнованная кривизна строк, и старый Мейснер рассказывал внуку, что вынужден был прекратить визиты в гостеприимный дом известного им обоим барона Икс, куда он ходил с удовольствием, чувствуя себя одиноким после отъезда внука. «Дело в том, — писал дед, — что мне было весьма приятно передавать от своего имени приветы моему другу Икс, баронессе Софье и милейшей Ингрид Икс…» И далее уже вполне твердым и целеустремленным почерком было написано, что человек, конечно, волен поступать, как подскажут ему совесть и разум, и что деньги для дальнейшего делового путешествия будут переведены в Иркутский банк…

В Иркутске и родила весною Ольга своего первенца. Магистру ни до рождения сына, ни тем более после этого события так и не выпало времени посетить байкальские промыслы по добыче омуля. Нелегкое положение роженицы, болезни малыша и сопутствующие всему этому тревоги и дела требовали постоянного присутствия мужа возле жены, так что вся добыча уникальной рыбы была оставлена в руках местных промысловиков в ее прежнем стихийном и несиндицированном состоянии. На что Фридрих Мейснер ответил из-за тридевяти земель письмом, в котором, в частности, высказал следующее:

«Возможно, я уже настолько стар, что в жизненных принципах своих проявляю некоторую косность. Но именно в силу этой своей старческой закоснелости я продолжаю незыблемо стоять на том, что главным для человека является прежде всего Дело и Познание. Все остальное дается в виде дополнительного приложения Судьбы.

Дорогой Отто, единственное мое дитя, как бы я был рад немедленно заключить тебя в свои объятия. Но в силу некоторых обстоятельств, вызванных, к сожалению, твоими собственными решениями, я чувствую, что момент нашей встречи автоматически отодвигается. Тебе, Отто Мейснер, придется примириться с тем, каков я есть, каким меня создал Бог. Но видит Он, что я не могу позволить тебе явиться передо мною, если ты вздумаешь уклониться от выполнения своих обязанностей. Я очень доволен твоими отчетами насчет индийской конопли, и японского искусственного жемчуга, и командорских котиков, недурно ты справился и с поручением касательно амурского опиума, и дай Бог тебе и дальше исполнять столь добросовестно свою миссию. Надеюсь, что ты вскоре рассеешь кое-какие мои сомнения, ибо позволь мне быть откровенным — я засомневался… Человек, плюнувший на байкальского омуля, может пренебречь и длинноволокнистым асбестом. Но, уповая на провидение и надеясь на лучшее, я, однако, и здесь не хочу насильно принуждать тебя. Не так я тебя воспитывал. И ты волен поступать как тебе заблагорассудится, исходя лишь из подлинных чувств сердца и благоразумия. Однако учти, что посылать еще кого-нибудь к мистеру Стаббсу, когда мой самый надежный поверенный находится почти рядом с ним, я считаю совершенно нелогичным. Те образцы асбеста, которые представил мне англичанин, весьма обнадеживают, но я хотел бы вполне увериться насчет ресурсных мощностей месторождений, ибо сорок процентов, которые предлагает мне Дж. Стаббс в деле, уже составляют два с половиной миллиона в американских долларах. Проигрыш в таком деле из-за плохой осведомленности был бы крайне нежелателен. Подумай сам. Итак, я даю тебе время и средства на улаживание твоих личных дел, с тем и продлеваю твою командировку до конца текущего 1913 года и хочу видеть тебя лишь в следующем, сколь горестна ни была бы для меня подобная отсрочка. Кстати, за это время я успею, наверное, привыкнуть к мысли, что стал уже прадедом, и образ моей дорогой невестки, о которой я буду теперь часто думать, займет надлежащее место в моем сердце. Таковы наши человеческие мечты! Ребенку дается возможность взять с неба звезду, а дитя тянется к оловянной пуговице. Впрочем, последнее вовсе не относится к твоей дорогой супруге, ибо я ничего не знаю о ее достоинствах, равно как и о недостатках. Можешь ей передать, если ты вообще имеешь практику объясняться с ней на каком-нибудь приличном языке цивилизованного мира, что когда-нибудь я с удовольствием познакомлюсь с ней, а также и с новорожденным своим правнуком, имени которого еще не имею чести знать…»

Далее шли интимные старческие признания о самочувствии, о периодическом мозговом полнокровии, о сердечных болях с отдачей в затылок и левую руку, заканчивалось письмо традиционными словами родственного привета. Но, несмотря на все эти вполне обычные формы и обороты эпистолярного документа, в нем между строк с железной волей излагался приказ для Отто Мейснера не показываться на глаза, пока дед не сменит гнев на милость. А для смягчения его ганзейского духа нужно было внуку выполнить в первую очередь деловое поручение, то есть съездить в Тувинскую страну и самому измерить линейкой длину волокон местного асбеста, взяв его на пробу из разных мест добычи.

Итак, существовал уже документ, в котором письменно утверждалась вечная разлука Фридриха Мейснера с любимым внуком, — дед крупно, с наклоном влево подписал эту бумагу. Шел 1913 год по земле, и надвигался четырнадцатый, в лето которого Европа скроется в дыму Первой мировой войны. Видимо, Фридрих Мейснер и на самом деле постарел, если, находясь возле самых котлов чудовищной кухни, не сумел учуять трупного запаха готовящегося варева.

…Лишь в конце августа смог Отто Мейснер отправиться в эту глушь Ойкумены, полудикую Туву. Ольга не захотела расставаться с мужем и настояла, чтобы ехать всем вместе. Трудно было решиться магистру на это путешествие. Отправляться с ребенком на руках навстречу тысячам верст бездорожья да через Саянские хребты и далее на лошадях и верблюдах по хакасским степям и пыльным тувинским пустыням было нелогично, тем более что цель путешествия казалась философу совершенно бессмысленной: приложить линейку к какой-то каменной бахроме… И Отто Мейснеру в жаркие, душные дни иркутского ожидания было особенно тоскливо в чужом краю. Но вот наконец они выехали, и, мысленно представляя себе весь тот путь, который надлежит им сделать, магистр замирал в томительном беспокойстве.