Страница 86 из 89
Об этих долгах, причинявших столько горя священнику, Вардан ничего не знал и не обратил внимания на его причитания. Он не решался продолжать расспросы и даже был отчасти рад, что священник, говоря о своих деньгах, уклонился от его вопроса. Стараясь заглушить душевную тоску и волнение, Вардан выпил стоявший перед ним стакан вина. Однако вино еще больше взбудоражило его. Оно подействовало на него так же, как масло, которое плеснули в огонь.
На выручку ему пришел Мелик-Мансур. Он слышал о горестной смерти Хачо и его двух сыновей, но об остальных членах этой семьи ему ничего не было известно.
— А из семьи Хачо кто-либо уцелел? — спросил он.
— Никто, — хладнокровно ответил старик. — Староста и двое его сыновей умерли в тюрьме (об этом вы, должно быть, слышали), остальных сыновей вырезали, а невесток и девушек угнали в плен…
— Всех?! — в ужасе вскрикнул Вардан.
Священник, видя, какое впечатление произвели на Вардана его слова, понял, что допустил неосторожность.
— Сара здесь, — сказал он, — с двумя детьми и с Лалой.
Буйная радость охватила Вардана. Он походил на человека, который, потерпев кораблекрушение и очутившись в бушующем море, борется с яростными волнами, чувствуя, что иссякают его силы, и вдруг неожиданно оказывается выброшенным на берег.
— Лала здесь… Сара здесь… Значит, я их увижу… Благослови тебя бог! — крикнул он, вскакивая с места. — Пойдемте, батюшка, вы, наверное, знаете, где они живут! Идем со мной, — сказал он, хватая за руку Мелик-Мансура.
Друзья вместе со священником вышли из дому. Но радость Вардана была непродолжительной. Священник еще не знал о последней беде, постигшей Сару.
Если бы сегодня утром, выходя из монастыря, Вардан обратил внимание на похоронную процессию, направлявшуюся на кладбище, он узнал бы роковую весть. Но, видно, судьба была к нему беспощадна: она лишила его возможности в последний раз увидеть любимую девушку.
Заболевших Сару и Лалу из монастыря перевели в тот дом, который подыскал для них сердобольный доктор. Хозяйка, чьим заботам они были поручены, отнеслась к ним с состраданием, особенно когда узнала, что они происходят из богатой семьи.
Нравственные и физические страдания совсем доконали девушку — в первую же ночь у нее открылась сильная горячка. Хозяйка немедленно послала за врачом. Осмотрев больную, врач нашел, что ее жизнь висит на волоске. «Надежды нет», — сказал он хозяйке и провел большую часть ночи возле постели больной, стараясь поддержать ее угасавшие силы. После полуночи Лала почувствовала себя лучше, врач ушел. Она оживилась и даже стала разговаривать с сидевшей возле нее хозяйкой. Но когда утром врач пришел ее проведать, она была уже мертва.
Сара сначала ни о чем не догадывалась, хотя лежала в той же комнате, но когда она услышала удары молотка плотника и увидела гроб — ей все стало ясно. У бедной женщины даже не было сил заплакать.
Казалось, она радовалась, что кончились мучения Лалы, что бедняжка нашла успокоение, навсегда покинув бренный мир, где ее ждали только невзгоды…
Когда выносили гроб, Сара попросила, чтоб ей разрешили сопровождать его, и, несмотря на протесты врача, настояла на своем. Казалось, это настойчивое желание вернуло ей силы и ясность сознания. Когда гроб опускали в могилу, Сара сказала:
— Я бы хотела лежать с тобою вместе, моя нежная Лала…
В это время ее взгляд упал на двоих детей, и голос ее оборвался…
Сару доставили с кладбища в беспамятстве, и в ту минуту, когда врач приводил ее в сознание, застучал дверной молоток. Слуга открыл дверь и увидел двух незнакомых молодых людей и священника.
— Кого вам нужно? — спросил он.
— Нам сказали, что в этом доме проживают алашкертцы, — сказал Вардан, — женщина и девушка.
— Да, проживают, но девушка…
— Что?
— Умерла…
Словно дерево, сраженное молнией, рухнул Вардан на руки Мелик-Мансура.
Глава сорок третья
Непроглядный мрак навис над землей. Душная летняя ночь была насыщена зноем. Ни голоса, ни звука не слышалось в ночной тишине. Казалось, все кругом вымерло. Только в отдаленном углу кладбища св. Гаяне раздавались чьи-то глухие стоны. На одном из свежих могильных холмов, распростершись, лежал юноша и безутешно плакал. Слезы градом катились из его глаз, орошая маленький холм. Охватив его руками, он прижимался к нему лицом и повторял: «Лала… несчастная Лала…»
Это был Вардан.
Долгие скитания привели его к могиле любимой девушки… Что еще могла ему принести жизнь?
В его скитальческой жизни, полной бурь, невзгод и опасностей, ему, как маяк, светила только одна яркая звезда, на которую были обращены его взоры. Она указывала ему путь к мирной пристани. А теперь она погасла. Что же осталось? Осталось его израненное, разбитое сердце, и не было бальзама, который мог бы залечить его раны. Потеря была невозвратной.
Этот рассудительный, сильный духом и телом юноша никогда раньше не любил, но Лала пробудила в его сердце нежное чувство, растопила его, как воск. Любовь к Лале околдовала его. Где же был теперь его ангел-утешитель? Под этим могильным холмом, который он обнимал, орошая своими слезами, — под этим холмом было погребено сердце юноши.
Долго лежал он на могиле, отдавшись безутешному горю, пока не впал в оцепенение; голова юноши склонилась на холм, глаза смежились. В его воспаленном мозгу проносились хаотические видения. Что только ему не чудилось! Иногда он содрогался от адских картин, а порой пленительные видения вызывали у него восторг. Ему чудилось, что пронеслись века и он видит воскресшую из праха, обновленную Армению. Что это за чудо? Неужели утраченный когда-то рай вновь вернулся на эту землю? Неужели вновь пришли золотые времена, когда зло и несправедливость не оскверняли эту благословенную богом землю? Нет, Вардану чудился не тот рай, который основал в Армении Иегова у истоков четырех рек, где прародители жили в первозданной чистоте. Это был не тот библейский рай, где человек не работал, не трудился, ничего не создавал и жил, питаясь плодами с обильного божьего стола, раскрытого перед ним чудесной природой. Это был другой рай — рай, созданный трудом человека. Здесь над наивностью торжествовал разум, а на смену беззаботной, бесхитростной патриархальной жизни пришла цивилизация. Казалось, теперь осуществились слова, сказанные творцом первому человеку: «Ты должен в поте лица добывать свой хлеб». Теперь человек не только трудился, но и облегчал свой труд, и ему не приходилось проливать пот. Он работал для своего блага, плоды его труда не присваивал тиран.
Вот Вардан видит деревню. Разве это не деревня О…? Ему тут все знакомо: горы, река, зеленые поля. Течение веков здесь ничего не разрушило, но придало всему иной облик. Не стало больше жалких землянок, напоминавших скорее берлоги, чем жилье человека. Повсюду стояли светлые каменные дома, утопавшие в зелени садов. По краям широких и прямых улиц, затененных вечнозелеными деревьями, бежали прозрачные, чистые ручейки.
Утро. На улицу высыпали гурьбой деревенские ребятишки — здоровые, веселые и опрятно одетые. Мальчики и девочки, с сумками на плечах, спешили в школу. Вардан смотрел на них с восхищением. Как хороши были эти славные дети, какие они были веселые: видно, школа и учителя не страшили их. Неужели это те болезненные, ходившие в отрепьях дети, которых Вардан когда-то видел здесь?
Вардан стоял посреди улицы и удивленно смотрел по сторонам, не зная, куда ему направиться. До него донесся мелодичный звон церковного колокола, призывавшего к утренней обедне. С того дня как он покинул монастырь, впервые голос божьего храма так сладко прозвучал для него. Его очерствевшее сердце дрогнуло, и он направился к храму, порог которого не переступал более десяти лет.
Войдя в церковь, он был поражен: ни алтаря, ни иконостасов, ни храмовой росписи, ни позолоченных окладов, ни серебряных крестов, ни дорогих одеяний. Все было просто, никакой роскоши, которая так характерна для армянской церкви. Не видно было ни дьяконов, ни дьячков, ни псаломщиков. На стенах он увидел два изображения: Иисуса Христа и Григория Просветителя в простых черных рамах.