Эр-три

- Риск - дело благородное, - ответил я, занеся рант тяжелого рабочего ботинка над порогом дверного проема. - К тому же, если тут все пойдет вразнос, смешные три сантиметра легированной пластали уберегут нас с Вами примерно от ничего.

Отсюда, с ведущей в пультовую комнату площадки, обзор был значительно лучше. Я выделил ярко-оранжевую фигурку американского коммуниста, лезущего по лестнице, убедился в том, что падать она — фигурка — не собирается, что лезть ему еще минимум три минуты, и решительно оглядел ангар — насколько мне позволял это сделать новый угол обзора.

Видно было так себе: отчего-то расшалилось — как правило, отличное — зрение, дальние объекты я теперь видел как размытые пятна, ближние стали двоится и даже троиться. «Наверное, какой-то газ», - решил я вдруг, и немедленно заклял себе органы дыхания. Мне, как человеку, постоянно работающему со льдом, было хорошо известно, какая дрянь может быть в лед вморожена, и конструкт-респиратор получался у меня уже буквально сам собой: по щелчку пальцев и безо всякого эфирного жезла.

Стало легче дышать, зрение прояснилось: видимо, это действительно был газ, или, возможно, еще какие-то испарения, исходящие от заметно подтаявшего ледника.

- Тут опасно дышать, - сообщил я в дверной проем. - Закройте дверь, включите фильтры и вентиляцию.

В ангаре творилось интересное. Далеко внизу, на самой поверхности, конструктор Ким – я узнал его по огненным всполохам, вспыхивающим на морде, и хвосту – сгонял в одну кучу паникующий персонал, видимо, имея в виду вывести людей за пределы опасной зоны. Мне вдруг стало смешно: подумалось, что огненных псов не просто так называют потомками Лунной Овчарки.

Бывшая безымянная, а с недавних пор обретшая неожиданно французское имя Жанна, крановщица, виртуозно командовала тяжелой техникой, свисая из кабины своего крана и громко крича в эфирный рупор. В действиях гоблинши я немедленно заметил важный смысл: в кабинах техники было пусто, видимо, вместо людей железными гигантами управляли или автоматоны, или прямо духи, а сами машины выстраивались так, чтобы максимально прикрыть от возможной беды постепенно уже просачивающихся за пределы Объекта людей.

Инспектор технического контроля Гершензон, тот самый, дурацкий и надоедливый гоблин, не ведающий пределов своих полномочий, облачился в пожарный сверхскафандр, не надев, почему-то, шлема: именно по торчащей из пятиметрового красного гиганта голове я его и узнал. Скафандр двигался в сторону Объекта, раскручивая на ходу миниатюрный портал, ведущий, скорее всего, на ближайший водный план. Следом следовали еще два скафандра, почти таких же, но малость поменьше: эти также оказались без шлемов, и торчащие головы я узнал тоже: то были две сестры, сотрудницы ВОХР, занявшие пожарные скафандры уже по штатному расписанию.

Все были заняты делом: прямо сейчас почти бесполезным, но конкретным, и только один я стоял в созерцательном безделии. Профессор Амлетссон устыдился, и вновь обратил внимание на рыжий костюм, как раз в этот момент залезший на самую верхотуру.

- Раз, раз! Как слышите меня! - ожили громкоговорители. Я вдруг вспомнил, что там, наверху, у самой лестницы, установлен еще и резервный пост контроля, а значит — есть и доступ к системе вещания.

Я помахал рукой. Оранжевый скафандр помахал в ответ.

- Профессор, вижу Вас! - сообщил голос из-под потолка. - К процедуре приступил!

Перед мордой моей вдруг из ниоткуда явилась эфирная линза. Инженер, снявший, зачем-то, шлем, стал виден близко и четко: уже не игрушечный человечек оранжевого цвета, а вполне себе хомо сапиенс, живой и настоящий, только цвет не поменялся.

- Профессор, Вам так хорошо видно? - голос Куяным из-за спины неожиданностью не оказался: ее тихое дыхание я слышал уже третью минуту.

- Видно отлично, спасибо, доктор! - благодарно ответил я.

- Профессор, Вам оттуда, конечно, не видно, поэтому я буду подробно комментировать происходящее, - неожиданно заявила громкая связь голосом американско-советского инженера. - Вот у меня тут кувалда, - голос Хьюстона вдруг стал ерническим и даже немного глумливым, видимым же мне теперь выражением лица он напоминал теперь себя самого в первые дни нашего знакомства.

- Казалось бы, зачем мне тут нужен big russian hammer? - заданный вопрос, очевидно, не подразумевал ответа с моей стороны, его и не последовало.

- Вот зачем! - и кувалда с грохотом обрушилась на верхнее крепление единственной лестницы, ведущей на кольцевую площадку. Десять секунд спустя грохот повторился, правда, был он намного тише: это ударилась о землю выбитая лестничная секция.

- Ну все, теперь можно и поговорить. Правда, говорить буду я, а вы все, наверное, послушайте. - ситуация развивалась как-то уже совсем не жизненно: я будто смотрел — из самых первых рядов кинозала — старинный шпионский боевик, бессмысленный и беспощадный.

- Как Вам, профессор, живется в Союзе? Правда, необычный опыт? Все интересно, все нравится... Верно ведь? - инженер вел какой-то свой монолог, и зачем в его рамках обращаться к тем, чьего мнения все равно не услышишь, было непонятно.

- Но это, профессор, только сейчас так, - витийствовал Денис Николаевич. - Еще полгода, и все, что кажется Вам необычным, станет неприятным, все, что смешит, начнет бесить... Полгода, профессор, всего шесть месяцев. Я же живу в этом всем, варюсь в местном гнилом болоте, шесть – вдумайтесь, почти шесть – лет!

- Переехать в Союз и сойти в нем за своего оказалось делом удивительно легким, - если бы ехидство могло быть едкой жидкостью, тем, что истекало сейчас из американца, успешно плавили бы инструментальную сталь. - Назовись коммунистом, выучи этот их идиотский кодекс, прикинься пострадавшим от жестокого мира чистогана, подпусти, наконец, повесточки из самого актуального списка... Приняли, как родного!

На самом краю периферического зрения, тем временем, происходило что-то еще более странное, чем пять минут назад: гигантский ледник внезапно перестал таять, внутри него погас источник страшного света, и даже объем верхней части сухопутного айсберга, как будто, восстановился, хотя последнее мне, конечно, показалось.

- Вы, профессор, - инженер по-прежнему обращался только ко мне, и я вдруг понял, что все это время он говорит по-британски. - Наверное, интересуетесь, что происходит, что теперь будет и зачем я все это рассказываю?

Я машинально кивнул.

- А будет вот что. Реактор там, внутри, уже пошел вразнос. Остались последние минуты, вряд ли больше пяти. Ваш академик, этот, как его, Бабаев, все понял правильно, вот только масштаб катастрофы неправильно оценил даже он сам! Сейчас эта огромная хрень активируется, она уже почти готова, и тут станет очень холодно. Экстремально холодно, минус двести градусов Цельсия, даже минус триста! - недостижимость температуры ниже абсолютного нуля инженера, казалось, не интересовала вовсе. Потом экстраледниковый период накроет всю округу, и даже больше! Послезавтра – выжившие увидят сами – аэропланы станут замерзать на лету! Не будет больше советского крайнего севера, не будут ходить ледоколы по этому вашему северному морскому пути!

Несмотря на некоторое даже рациональное, пусть и совершенно людоедское, зерно, имеющееся в построениях шпиона, общий смысл его речи звучал уже слегка шизофренически.

- Вы погибнете, все вы! - выкрикнул поддельный инженер, - и я вместе с вами, но мне уже не страшно, мне ничего не страшно! Такие, как я, все равно не живут долго, а тут такая отличная возможность забрать с собой на темный план сразу миллионы tupykh sovkof!

- И вот еще что, - Хьюстон картинным жестом вскинул руку – в перчатке скафандра оказался сжат какой-то прибор, вроде пульта, - я все вижу!

Послышался скрежет. Это, как было видно с моего возвышения, крановщица по имени Жанна запустила основной мотор своего тяжелого крана, и теперь разворачивала его, поднимая, одновременно, стрелу: конечная точка подъема удивительно хорошо совмещалась с решетчатой поверхности, с которой устроил сеанс саморазоблачения бывший коммунист и инженер, а теперь атлантист и шпион.