Эр-три

- Практически, все так и есть, - Денис Николаевич подтвердил все, мной сказанное. Оказалось, что я произнес все или почти все свои мысли вслух. - Я только не очень понял про Ромберга. Кстати, по поводу ходока – наносное. Ноблес оближ, как говорят наши друзья из шестой, или какая у них там она по счету, республики. Единственное, в чем ты категорически ошибся – это вид.

Я присмотрелся как можно внимательнее, и даже ненадолго активировал свое знаменитое чутье, причем сразу в двух диапазонах, интуитивном и визуальном. Что в первом, что во втором товарищ Хьюстон ощущался практически человеком базовой линии, за исключением смутного какого-то несоответствия, которое я, не будь между нами этого разговора, отнес бы на счет внешних наводок или вовсе посчитал по разряду статистической погрешности. Мало ли, какая человеческая раса из сотен, населяющих Землю, могла влезть на родовое древо моего собеседника два-три десятка поколений назад?

- А что вид? - я даже подумал на секунду, что к инженеру вернулось его идиотское чувство юмора, и прямо сейчас он меня разыгрывает, а я, соответственно, розыгрышу поддаюсь.

- Скажи, Локи, а ты вообще в курсе того, как в североамериканских соединенных штатах живется представителям человечества, не относящимся к чистокровным хомо, которые конкретно дважды сапиенс? - Денис посмотрел на меня как-то необычайно серьезно, и мысль о возможном розыгрыше померла, толком не родившись. - Даже скажем так, эльфы, дворфы, даже гномы и – в некоторых штатах – гоблины, считаются вполне себе людьми. Есть, конечно, некий местечковый расизм, но это полная ерунда по сравнению с видизмом, причем, как говорят в Союзе, махровым.

Про признак, присущий полотенцам, я не уловил – достаточно серьезный запас известных мне советских идиом всеобъемлющим, все же, не был, но этот вопрос я решил прояснить как-нибудь потом.

- Тебе какую версию, советскую или антлантическую? - осторожно уточнил я.

- Можно даже обе, - немедленно отреагировал инженер. - Все равно ни та, ни другая и близко не стоит к реальному масштабу бедствия. Ты ведь знаешь, какие народы считались коренными до завоевания Северной Америки европейскими хомо?

- Конечно, знаю, - как раз об этом я мог рассказывать долго, и, тщу себя надеждой, интересно. - Север и крайний север были заселены моими видовыми родственниками, причем не так давно, веке в одиннадцатом. Эрик Рыжая Шкура, Рагнар Мохнатые Лапы, другие достойные представители хвостатых и мохнатых северян. Юг – это орки и урукиды, причем тысяч десять лет назад, явились через Северный Перешеек из Азии. Центр... Тоже что-то было, но как-то смутно.

- Вот! Как раз это самое «смутно» – следствие особой информационной политики властей северной Америки! - несколько даже горячо сообщил мне собеседник. - Центральная часть североамериканского континента еще со времен палеолита принадлежала фелиноидам, то есть – коренным котоамериканцам! Теперь же их и осталось мало, и живут они в резервациях, буквально на подножном корму, и в городах работы для них нет – разве что, высотными рабочими, поскольку хомо фелис, как и обычные неразумные кошки, практически не боятся высоты!

Такая острая, я бы даже сказал, яростная, позиция очевидного представителя социального большинства в отношении угнетенных коренных жителей, делала моему визави честь. Денис Николаевич неожиданно раскрылся передо мной с новой, прогрессивной, стороны, и сторона эта немедленно вызвала уважение.

- Но ведь сам ты, - я решил, все же, внести ясность в ситуацию, - стопроцентный человек в том самом, американском, понимании?

Хьюстон вдруг весь как-то ссутулился, оперся локтями о кофейный столик, и посмотрел мне прямо в глаза взглядом собаки, незаслуженно побитой любимым хозяином.

- В том и дело, - ответил он минуту спустя. - В том и дело, что человек, да не человек.

Денис принялся рассказывать, и от услышанного далее шерсть на загривке моем встала дыбом вся, и отказывалась улечься на место еще добрых два или три часа.

Оказалось, что демократическая партия (насколько я, не очень понимающий в политике, помнил, одна из двух партий, существующих в САСШ) еще в начале девяностых взяла курс на «политику социальной разрядки», и каждый губернатор-демократ (а их в северной Америке, традиционно, от двадцати до тридцати) понял это по-своему. Где-то имитировали равные права на бумаге, иные, самые ответственные, действительно предпринимали шаги наподобие предоставления коренным американцам квот на обучение и трудоустройство...

Интереснее всех поступил губернатор штата Массачусетс. В городе Бостоне, известном своим технологическим институтом, в этом самом МИТе, разработали методику вивисекции живых разумных: методом сложных эфирно-медицинских манипуляций, отдельным представителям котоамериканского народа – тем, кто выжил – удалось сменить расу. Выжили, кстати, немногие, менее процента от подопытных. Мнением ни самих юных жертв, ни их родителей никто и не подумал поинтересоваться – все делалось в рамках формально антирасистской, а на деле изуверской, концепции «разумного выбора видовой идентичности».

- Так что да, - закончил свою жуткую повесть Денис Николаевич, - я – трансхуман. Именно поэтому я коммунист. Именно поэтому я сначала боролся с социальной несправедливостью в Штатах, а потом, когда мне объяснили бесполезность моей борьбы и на горизонте замаячили то ли пятьдесят лет тюрьмы, то ли и вовсе электрический стул, уехал в Союз и попросил меня здесь приютить. Потому, что здесь всем абсолютно всем все равно, какой формы твои уши, растет ли на тебе шерсть и есть ли у тебя хвост. Или был, а теперь нету.

Хьюстон умолк. Молчал и я, чуть ли не впервые в жизни не зная, что сказать. На этом фоне стало слышно, что замолчал весь народ, уже занявший, по вечернему времени, все столики кафе.

Наконец, из-за соседнего столика внушительно воздвигся человек-гора. Пара шагов в сторону нашего столика – и я узнал, разумеется, моего доброго доктора, научившего меня говорить и понимать по-советски: это был индоктринолог с надежной и крепкой фамилией Железо.

- Ничего, - прогудел он, будто специально форсируя голос на две октавы вниз. - Ничего, - повторил он, аккуратно кладя огромную ладонь на плечо небольшого внешне, но такого огромного внутри, американского коммуниста. - Ты, товарищ Хьюстон, самый настоящий хуман. Правильный, наш, советский. А они, эти, - буквально выплюнул он слово, - демократы...

Огромный человек оглядел помещение кафе, и под взглядом его сами собой расправлялись плечи, горделиво вздымались головы и светлели усталые рабочие лица.

- Твари они, вот кто. Гребаные рогатые твари.

Глава 29. К нам едет Секретарь

Есть ли на свете кто-то страшнее непосредственного начальника?

Разумеется, есть: начальник вышестоящий.

Бытует мнение о том, что высокопоставленный руководитель, с которым лично у тебя, как правило, нет непосредственного контакта, обычно добрее, гуманнее и даже как-то более щедр, нежели твой прямой босс. Этот, который командует тобой лично, дескать, знает тебя как облупленного, не дает увильнуть от выполнения неинтересной и трудной работы и точно в курсе, когда, что и как спросить. Босс босса же...

Впрочем, это все фикция, ерунда, стереотип, который, разумеется, любой руководитель всегда поддержит: это неплохо в смысле самоутверждения, строго по схеме «король хороший, кардинал плохой». И лично у меня, и у большинства моих, работающих по найму, знакомых, явление самого старшего начальника всегда означало проблемы: въедливую проверку, сверхурочные работы или и вовсе увольнение в рамках совершенно законного сокращения штатов.

Основная причина системной ошибки, кроющейся в стереотипе «доброго короля», возникает в детстве индивида. Те из нас, у кого была в детстве семья (таковых, к счастью, большинство) отлично помнят разницу между суровым отцом и добрым дедушкой, и, разумеется, переносят эту предельно простую схему на взаимоотношения с начальством.