Эр-три

В этот день, а был он понедельником, работа спорилась просто замечательным образом: я как-то вдруг закончил перерасчет «с магии на технику», и сейчас почти бездельничал, делая вид, что перепроверяю сложные цифры. На самом деле я, конечно, в основном наблюдал творящуюся на рабочей площадке деловую суету: для продолжения работы мне требовалось некоторое вдохновение, и именно им я старался сейчас напитать собственную ментальную сферу.

Дверь в вагончик, ставший моим офисом, не была заперта. Более того, она даже закрыта не была: прямо с утра перестала работать вентиляция, и становилось душновато. Мне же, уроженцу суровых северных просторов, переносить духоту удавалось еще хуже, чем большинству тех, кто на нее постоянно жалуется – даже несмотря на то, что всю жизнь провел в довольно небольших помещениях.

Дверь не была закрыта, но в нее все равно постучались – уверенно, твердо, с явственно ощущаемым осознанием своей правоты и права на ее, правоты, реализацию.

Я отложил грифельный карандаш, которым последние полчаса выводил мелкие каракули на листе бумаги. Получавшиеся как бы символы не означали ровным счетом ничего, не несли в себе никакой системы, но я все равно старался выстраивать их в подобие строк. Некий профессор будто заранее готовился оправдываться: мало ли, занесет кого нелегкая, всегда можно будет соврать о том, что значки эти – какая-нибудь особенная северная стенография.

- Разрешите войти? - поинтересовались от двери голосом суровым и мужественным. Я, наконец, соизволил повернуть морду в сторону звука, и разглядел, на фоне темного провала входа, старшего лейтенанта госбезопасности – того самого, чье появление на Проекте страшно заинтересовало сплетников и сплетниц.

- Входите! - ответил я. - Входите и присаживайтесь.

Руки вошедший, что характерно, не подал. Вместо этого он стремительным слитным движением извлек из кармана заветные «корочки» служебного удостоверения, раскрыл их перед моим носом, и, не дав ничего толком рассмотреть, так же стремительно убрал документ обратно в карман. Садиться на предложенный табурет он не стал тоже, предпочтя, вместо этого, упереться руками в стол и как бы нависнуть над сидящим мной.

Представляться вновь вошедший тоже посчитал излишним, и я немедленно озверел.

Виду, правда, я не подал, но Пес мой внутренний был выпущен из внутренней эфирной клетки, и сейчас уже бегал по ментальной сфере, радуясь возможности размять иллюзорные лапы в предвкушении возможной драки. Возможно, и не стоило затевать конфликт на ровном месте, но я уже был в курсе, что всемогущество кей-джи-би крайне редко распространяется на рядовых исполнителей воли этой жуткой организации. Кроме того, профессор Амлетссон, что называется, поймал кураж и собирался спустить на хамоватого полицейского всех доступных собак.

- Я Вас внимательно слушаю. Да, а Вы, собственно, кто? - я постарался произнести эти слова максимально нейтральным тоном, по опыту зная о двух важных моментах: во-первых, именно такое поведение почему-то страшно бесит излишне возомнивших о себе государственных служащих, и, во-вторых, в случае аудиофиксации разговора потом можно заявлять, что лично я вел себя предельно корректно.

Хам немного покраснел лицом и выход на конфликт поддержал.

- Не паясничай, профессор! - заявил старший лейтенант. - Ты не в том положении, чтобы...

- Видимо, мой советский еще не настолько хорош, - сообщил я как бы себе самому, приглушенным тоном и в пустоту, и, уже обращаясь к вторженцу: - Повторю вопрос: кто Вы такой?

- Ты отлично знаешь, кто я! - продолжил хамить нежданный гость. - Щас догавкаешься, поговорим в другом месте! - он с размаху опустил кулак на свободный участок стола. Получилось не очень внушительно: стол у меня металлический, и отлично закреплен на всех четырех точках, поэтому ни грохота удара, ни подпрыгивания мебели не вышло. Вообще никакого эффекта, разве что комический.

Я встал во весь свой рост, оказавшись, кстати, выше, чем хамоватый сотрудник органов.

- Сообщаю для протокола, - обратился я к невидимому собеседнику. - Находясь на рабочем месте, выполняя должностные обязанности, подвергся вторжению со стороны неустановленного гражданского лица. Лицо отказалось назвать себя и сообщить о цели визита. Зафиксировано проявление видового расизма, выраженного вербально.

Мой собеседник окаменел – конечно, не буквально, поскольку троллей крови в нем сходу не наблюдалось, страшно покраснел лицом, и рванул в сторону красивый темно-серый галстук, видимо, слишком туго затянутый на худой кадыкастой шее.

- Ты! Да я! - казалось, молодого еще старшего лейтенанта вот-вот хватит удар.

Я постарался всеми силами изобразить здоровый скепсис: чуть наклонил голову вперед и в сторону и придал морде наиболее индифферентное выражение из в принципе мне доступных.

- Так себе вербовочный заход, правда? - знакомый уже голос, неожиданно раздавшийся от двери, заставил меня буквально на секунду отвлечься: даже не повернуть голову, а слегка скосить глаза. Фокус зрения, впрочем, я восстановил почти сразу же, но через без малого две секунды прямо передо мной уже никого не было.

Пришлось повернуться на голос.

Почти в дверном проеме, не переходя, впрочем, порога, вновь стоял старший лейтенант, и я откуда-то знал, что это именно тот человек, о появлении которого нас всех оповестили еще накануне. Впрочем, тот, да не тот: несмотря на несомненное общее сходство, конкретные различия были тем заметнее, чем дольше я всматривался в еще-раз-вновь-прибывшего.

Во-первых, стоящий сейчас на пороге человек был ощутимо старше внешне. Я даже напрягся немного, поскольку по возрасту и возможной выслуге гость тянул больше на майора, чем на лейтенанта, пусть даже и старшего. Потом – буквально сразу же – вспомнил, что в странной советской системе государственной полиции звания считаются как-то иначе, и старший лейтенант, на армейские деньги, примерно майор и есть.

Во-вторых, хамивший мне минуту назад полицейский был совершенно чистокровный хомо – в том смысле, который в этот термин вкладывают в государствах атлантического пакта, новый же собеседник мог похвастаться минимум четвертушкой орочьей крови.

В-третьих, и в главных, в новом образе не осталось и следа от хамской ершистости, сразу, еще до первых сказанных слов, настроившей меня против предыдущей версии старшего лейтенанта, наверное даже потому, что я сам таков, и не оставляю окружающим права хамить уже мне.

Наконец, фигурально выражаясь, я отмер. Человек-в-дверном-проеме был измерен, оценен и взвешен, и получившееся впечатление было не просто другим, оно оказалось откровенно хорошим.

- Здравствуйте, товарищ Амлетссон! - полицейский дождался завершения сеанса дистанционного обнюхивания, и обратился ко мне уже так, как положено. - Меня зовут Мотауллин Рустам Багаутдинович, звание – старший лейтенант государственной безопасности, вот мое служебное удостоверение.

Я присмотрелся. Развернутые корочки внезапно как бы переместились ко мне ближе, зависнув, по ощущению, на расстоянии метра перед мордой и глазами. В удостоверении было написано ровно то же самое, что мне только что озвучил его владелец, а еще на второй части разворота яркой металлической радугой переливалась маголорамма: щит, меч и циркуль, размещенный поверх.

- Здравствуйте, - я неожиданно решил проявить вежливость. - Проходите, пожалуйста.

Полицейский аккуратно вытер ноги о коврик (сам я, признаться, этой процедурой почти всегда пренебрегаю) и прошел.

Я вернулся на рабочее место: нависать стало не над кем, да и сидеть за столом намного удобнее, чем стоять.

- Берите табурет, присаживайтесь, - предложил я. Тон голоса моего был все еще корректен до сухости, но рычащие нотки – которых сам я, кстати, сразу не заметил – из него уже пропали. Не так просто, знаете ли, резко сменить отношение к столь неоднозначному собеседнику, даже с учетом того, что это, видимо, не совсем он.