Эр-три

- Да? - усомнился голос. - А этот, не будь мое прозвище Полудатчанин?

Рука моя сама собой легла на рукоять dansköxin, торчащего из палубы: мгновением раньше никакого оружия здесь не было!

- Какие мы грозные! - жеманно заявил оппонент.

Вырвать топор из палубной доски, занести его над головой и резко опустить…

Это — быстро.

Глава 20. Индоктринация, боевой режим.

Первая встреча с доктором состоялась в его рабочем кабинете. Парой дней раньше это и вовсе было пустующее помещение в дальней части медицинского крыла: видимо, пустым его оставили специально для подобного случая. Я даже немного возгордился, и пребывал в таковом (гордом) состоянии часа два — надо же, такие сложности ради меня одного!

Практически сразу выяснилось, что гордился я рано и даже зря — об этом мне явственно, пусть и невербально, сообщила целая очередь из людей разных рас, удобно рассевшаяся на типовых советских лавках, предназначенных специально для ожидания подобного рода. Это было не очень приятно, но крайне логично: очевидным образом, специалист такого рода должен заниматься не только обучением случайного профессора неродному для него, профессора, языку.

Место мне (сразу несколько человек в коридоре прилично владели хохдойчем) определили в самом хвосте очереди. Я, было собирался возмутиться и даже поскандалить, но как-то очень быстро и образом, для меня нехарактерным, пришел в ум. Возможно, дело было в том, что примерно с половиной очереди конфликтовать не стоило просто в силу выдающихся габаритов очередников и потенциальных визави. К тому же, недолгое наблюдение выявило: большинство из них проводило в кабинете врача буквально по одной-две минуте.

Я вообще заметил, что стал существенно более осторожным в вопросах конфликтов: то ли это так действовало проклятье, то ли какие-то еще причины, наподобие подчеркнутой и даже немного подозрительной дружелюбности окружающих.

В общем, в очередь я встал, и, спустя каких-то сорок минут, оказался за заветной дверью.

Обещанный врач-индоктринолог явился в силах тяжких: в смысле, не один. Врача сопровождали два затянутых в специальные комбинезоны техника, солидных уже лет гоблин и довольно молодой дворф — впрочем, я быстро понял, что возраста они примерно одного. Дело, при ближнем рассмотрении, было в том, что гоблины, к сожалению, стареют чуть быстрее чем дворфы, хотя и те, и другие в норме живут дольше, чем большинство человеческих рас. Техники возились с интересного вида установкой: больше всего она напоминала старинную сушилку для шерсти, каковая до сих пор отлично работает в одной малоизвестной парикмахерской. Эту парикмахерскую постоянно — раньше — посещал я, а теперь не оставляют вниманием члены моей большой и мохнатой семьи.

Кроме того, при враче постоянно находился лаборант, но был он какой-то неуловимый: я увидел его как-то мельком, не услышал и даже обонял неуверенно, однако, как оказалось в дальнейшем, работу свою лаборант делал отлично и вовремя.

Я ждал, откровенно говоря, что врач будет чистокровным хомо: если верить статистике, примерно девяносто процентов ученых менталистов — представители именно базовой линии человечества.

Этот же специалист был… В общем, с точным определением расы я даже как-то затруднился.

Представьте себе во всем обычного человека: соразмерных пропорций туловища и головы, нормальных и даже в чем-то приятных черт волевого лица, без рогов, хвоста или шерсти на умной морде. Представьте теперь, что росту этот человек — более двух с половиной метров, то есть — выше большинства самых высоких рас, таких, как огры или даже тролли.

Дополните картину невероятно развитой мускулатурой индивида: например, мне сразу показалось, что белый халат, надетый поверх какой-то эластичной рубашки прямо сейчас треснет вдоль и по шву!

Голосу доктора, совершенно обычному и даже не очень громкому, я даже немного удивился — казалось, что этот невероятный человечище, эта глыба, должен и говорить так же, как выглядит: громко, внушительно и открывать рот исключительно для того, чтобы звать к звездам… И — иногда — принимать пищу.

- Здравствуйте, профессор. Присаживайтесь, - сообщил мне доктор на какой-то немного странно звучащей версии британского. Примерно так, если брать во внимание акцент, мог бы говорить портовый грузчик откуда-нибудь из Норфолка — весомо и даже немного грубо. Короткая фраза звучала полностью понятно, но сам язык казался каким-то низким.

Присаживаться предлагалось на стул, придвинутый к столу. Я зачем-то еще раз оглянулся, снова не увидел неуловимого лаборанта, не дождался ровным счетом никакого внимания от технического персонала, подобрал хвост и уселся со всем возможным удобством.

- Моя фамилия Железо, Григорий Железо. Я — штатный врач-индоктринолог Проекта. С сегодняшнего дня штатный, и, по некоторой информации, именно благодаря Вам. - Речь доктора сопровождалась странным звуком на самом пределе даже моей замечательной слышимости: будто где-то вдали четкими периодами гудел небольшой трансформатор. Периоды совпадали с артикулируемыми словами.

Слушайте, он даже улыбнулся! Открыто, дружелюбно и без сколько-нибудь заметной задней мысли. Так улыбаются дети, и, иногда, советские астронавты, пресс-конференции с которыми регулярно показывают по телевидению.

- Наша с Вами задача, профессор, максимально быстро и качественно обучить Вас советскому языку. Вам это, конечно, и самому известно. - Акцент и манера произносить слова вносили в речь доктора своеобразный колорит, но отторжения не вызывали: я приспособился.

- Занятий у нас будет семь, сегодня первое, оно же — вводное. - продолжил гигантский человек. - Индоктринация — процедура совершенно безопасная и безболезненная. Немного понимать язык Вы начнете сразу же, буквально сегодня. Далее — будем расширять словарный запас и закреплять пройденное.

- Скажите, а как она, эта ваша процедура, вообще работает? - я, несмотря на то, что решился окончательно и бесповоротно, некоторые сомнения испытывать продолжал.

Доктор Железо повернулся к похожей на сушилку машине, возле которой продолжали возиться техники. Мне был явлен профиль, не менее могучий и безупречный, чем перед тем фас, но всматриваться я не стал — немного опасался действия проклятия, да и машина представлялась чем-то значительно более интересным.

- Вот, обратите внимание на аппарат.

Я обратил.

- Вам предстоит занять место в кресле и надеть шлем, после чего — уснуть здоровым, пусть и медикаментозным, сном. Спать будете недолго, около получаса по объективному времени. Внутри, для вас лично, - доктор зачем-то выделил это обстоятельство особой интонацией, - может пройти и час, и день, и даже месяц. Все зависит от структуры нейронных связей Вашего мозга, сопротивляемости воздействию чистого эфира и ментальным волнам второго типа.

Я почти ничего не понял, но покивал умудренно.

- Если Вы опасаетесь машины или просто нервничаете, я могу предварительно наложить на Вас успокоительный конструкт, - предложил товарищ Железо. - Работе установки он не помешает.

- Пожалуй, не стоит, - воспротивился я. - Индоктринация Ваша… Это ведь довольно стандартная процедура, верно? Бояться нечего?

Рассказывать доктору о наложенном проклятье отчего-то не хотелось, как и о том, что, судя по давешнему кошмару, оно, проклятье, уже пытается активизироваться самым неприятным для меня образом. Как на уже имеющуюся мещанину конструктов наложится еще один, я не знал, и проверять не собирался.

Мысль о том, что индоктринация — это, в целом, тоже применение ментального конструкта, причем существенно более сложного, меня в тот момент почему-то не посетила.

- Вообще, внедрение доктрины нового языка проходит тем проще, чем структурнее и системнее мышление пациента, - доктор извлек откуда-то, видимо, из ящика стола, планшет, лист бумаги, и принялся что-то писать простым карандашом. Все три предмета оказались, паче чаяния, совершенно нормального размера: видимо, колоссальные собственные габариты врача никак не влияли на ловкость или точность движений. - Скажите, профессор, считаете ли Вы свое мышление структурным и системным?