Эр-три

Вокзал оказался солиден и воздушен, хотя так и не бывает, во всяком случае, одновременно. Размеры здания казались избыточными для заштатного морского порта, ажурные конструкции напоминали рвущийся к солнцу лес, а багряно-золотая окраска бетонных, видимо, «деревьев», превращала лес в совершенно осенний.

- Нравится домик? - весело поинтересовался инженер. - Мне тоже. Десятый раз его вижу, можно сказать, юбилей, а восхищаться не перестаю. Эльфы строили, морские, вроде как — из Мариенбурга, а старшие расы умеют нечто такое, чего нам, вторым детям, не понять и не освоить, правда?

Мне стало неприятно — в очередной раз за этот долгий день. Положительно, бесцеремонность некоторых представителей технической интеллигенции начинала действовать на нервы: может быть, такой энергичный подход и был оправдан на заводском производстве, но в повседневной жизни он претил.

- Я, если вы не заметили, вообще псоглавец, зверолюд. То есть, в общем, из третьих детей. - Убедившись в том, что меня внимательно слушают, я продолжил. - С моей точки зрения и человеческие-то жилища, двеллинги Вторых, излишне сложны: вот снежные иглу, юрты из жердей и шкур, или, на крайний случай, северские землянки — другое дело, все просто и понятно. Случайно сгорело иглу, снесло ветром землянку, растаяла юрта — взял, и выстроил заново из того, что было под рукой.

Вид американского советского инженера, принятый им после моих слов, был настолько ошарашенным, что послужил настоящим бальзамом для моего исстрадавшегося чувства деликатности.

- Иглу? Сгорело? Оно же из снега! Снег — это же вода! Нет, конечно, при должном приложении эфирных сил можно сжечь что угодно, но не случайно же!

Остроту момента зачем-то разрядила девушка Анна Стогова. - Профессор Амлетссон шутит, - сообщила она обескураженному Хьюстону.

Я немедленно расхохотался, чем вызвал обидную, но ожидаемую, реакцию окружающих, слабых духом и не готовых к зрелищу ржущего во всю пасть псоглавца. Спутники мои, уже привыкшие к проявлениям моего, скажем так, животного магнетизма, почти даже и не дернулись, зато остальные пассажиры и другие посетители здания морского вокзала дружно шарахнулись в разные стороны, образовав вокруг нашей невеликой компании комфортное пустое пространство.

Монументальный вокзал оказался внутри намного компактнее, чем выглядел снаружи, и скоро закончился, будучи пройден насквозь. Показалась парковка, отчаянно напоминающая таковую в любом европейском городе — не было, разве что, вездесущих паркопов, вооруженных монструозного вида рабочими планшетами, и, соответственно, ветер не трепал розовые квитанции, подсунутые под стеклоочистители. На парковке нас уже ждали: темно-зеленого окраса микроэсобус, борт которого был украшен уже знакомым оранжевым логотипом и четырьмя крупными, но плохо читаемыми, буквами, стоял буквально у самого выхода из солидно-воздушного здания.

- Анна, извините, я Вас побеспокою, - решительно, но вежливо, обратился я к переводчице. - Как читается и расшифровывается эта надпись? Первую букву я знаю, третью тоже, четвертая, при некоторой фантазии, напоминает неправильно написанную N, но вторая…

- VTSAI. Vserossiyskiy Tsentr Arkheologicheskikh Issledovaniy, так это читается, - немедленно ответила девушка Анна Стогова. - Что на британском означает, примерно…

- Спасибо, дальше я понимаю. Странно не знать названия организации, с которой у тебя контракт. - я улыбнулся, а еще подумал, что слова такой дикой длины и сложности произношения, да в составе активной речи, наверное, требуют значительно более высокого уровня образованности населения, чем тот, к которому я привык. Еще я подумал, что понемногу набираюсь дурных манер от одного невоспитанного инженера: так резко перебивать переводчицу, конечно, не стоило.

Название же… Фраза отбрасывала тень, даже будучи произнесена вслух. Если же вспомнить, как она правильно пишется латинскими буквами, становилось и вовсе непонятно, зачем эти достойные люди с таким упорством держатся за свою весьма альтернативную графику и чудовищно сложный советский язык. Можно ведь было вместо этого перейти на британский: именно так сделали в свое время ирландцы, и не только они, от чего все, конечно, только выиграли.

Микроэсобус оказался, как минимум, не хуже мобиля, на котором мы ездили по Архангельску: ожидаемо, более старый (двигатель находился на нормальном, а не эфирном, плане), но и более вместительный (я насчитал двенадцать сидений и обнаружил втрое больший, чем в оставшемся в Архангельске, мобиле, грузовой отсек). Кроме того, этот эсобус оказался снабжен собственным шофером, темно-зеленым почти до черноты орком, обряженным в некое подобие экспедиционного комплекта: широкие парусиновые штаны с огромными карманами, того же материала небеленую рубаху и высокие шнурованные ботинки коричневой кожи.

Орк оказался носителем очень красивой местной фамилии. «Таалайбек Уулу» — представился он, убедившись, видимо, что мы — именно те, кого он ожидает.

Шофер, кстати, стоял, опершись на водительскую дверцу, и от того я не сразу понял, насколько он могучего сложения и исполинского роста.

- Не меньше шести футов, а то и шесть футов с дюймами, - негромко поделился своими соображениями Хьюстон (оказалось, что он смотрел туда же, куда я, и перехватил мой взгляд). - На местные меры это два метра, - уточнил он зачем-то.

- В футах получается больше, - пошутил я, утверждаясь в удобном кресле. - Хотя метры мне, конечно, ближе.

Наш, исландский, чрезвычайный королевский посланник, когда-то оказался в Зале Часов одновременно с представителями Держав, и магсимиле Хёдрика Третьего на Конвенции красуется совсем рядом с подписью тайного советника Окунёва, о чем я и сообщил американцу.

Еще я не преминул добавить, что считаю метрическую систему, или, иначе, систему Си, одним из величайших достижений человечества, в отличие от сложной и удивительной в своей несистемности имперской системы мер. Что именно применение метра и килограмма позволило современной науке совершить столь мощный рывок, и что даже британские и американские ученые, в быту ломающие себе головы футами, дюймами и прочими ярдами, в работе давно перешли на меры десятеричные.

- Профессор, Вы что, действительно все это знаете на память? - с явно читаемой смесью недоумения и восхищения воззрился на меня инженер, пропустивший мимо ушей реприманд об отсталости имперской системы мер. - Нет, маголограммы не видно, - поводил, на всякий случай, ладонью перед моим носом американский коммунист. - Значит, помните. Но зачем? Это ведь совершенно не Ваша отрасль и область знания!

Шутки в этот день мне, определенно, удавались. Вот и тут я немедленно изобразил неконтролируемый рефлекс: клацнул, приподняв для пущей опасности губы, пастью, полной, если что, совершенно по-волчьи острых зубов. Получилось громко и смешно: громким был сам звук, смешным — выражение лица моего визави, отшатнувшегося в священном ужасе.

Сдвинулась, вставая на место, дверь салона. Негромко хлопнула еще одна дверь, уже шоферская. Мобиль завелся, двинулся с места плавно и бесшумно и выехал со стоянки на шоссе.

- Этим и отличается пытливый ум от ума, скажем так, ограниченного, - ехидно сообщила русалка, оказавшаяся в салоне как-то незаметно: я был готов поставить последний дюйм своего хвоста против мятого rubl, что в дверь она не входила. - Для настоящего ученого не бывает информации ненужной, бывает временно не востребованная.

Хьюстон выставил перед собой ладони, как бы защищаясь от чего-то или кого-то. Стало понятно, что сейчас я вижу новую часть какого-то старого спора, весьма, впрочем, дружелюбного: никто из оппонентов не обижался сам и не имел в виду обидеть другого.

- Ну и что, я и не отрицаю, что назвать меня ученым, тем более — настоящим, нельзя. Я, товарищ Бабаева, инженер, понимаете? Ин-же-нер, то есть, практик. - Американец откинулся на спинку сиденья: мобиль неспешно, без рывков, но уверенно, набрал крейсерскую скорость. - Круг знаний ограничен, зато уровень навыка превосходен. Или будем скромнее: почти превосходен.