А-Два

Вскоре звуки прекратились, и замершая в ужасе полуразбежавшаяся толпа вновь принялась шевелиться. Внезапным порывом ветра унесло туман: то, что предстало взорам собравшихся, напоминало бронепоезд только самой нижней своей частью, то есть — колесными парами. Все остальное утратило форму и расцветилось разнообразными пятнами неприятного происхождения.

Двумя часами позже, когда остатки бронепоезда ловко затолкали на запасный путь, сами пути окатили водой из пожарного брандспойта, а население разошлось по своим делам, в здании вокзала сидели и беседовали трое.

- Вы правильно поступили, товарищ Лысый, - сообщил самый старший из собравшихся, одетый явным холмовым волхвом. - Команда дежурного бру не успевала совсем чуть-чуть, страшно представить, что бы случилось, если бы гоблин успел взять под контроль хотя бы треть толпы! И ружье Ваше… Что-то новое, передовое?

- Никак нет, - смутился молодой, почти юный, ши, одетый унтером тридцать восьмого пехотного Тобольского генерала графа Милорадовича полка, правда, со споротыми погонами. - Отцово то крепостное ружье, конструкции капитана Гуниуса, восемнадцать линий калибр, от того и стрелял нечасто и с опаской, даром, что ружье, все-таки, казнозарядное.

- И не побоялись взять на себя ответственность, Леонид… эээ… Владимирович? - вступил третий собеседник, одетый в такую же, как на давешнем агитаторе, кожаную куртку. Под курткой отлично угадывался — по манере держаться, густому басу и росту в тридцать вершков — чистокровный дворф. - Ведь было же известно, что по этой же линии должен прибыть состав настоящего товарища Троцкого. Что, если бы это действительно был он, а не выдающий себя за пламенного борца аферист при бронепоезде?

Дальнейшая судьба меткого и смелого стрелка была решена прямо тут же: из столицы, совсем недавно, в марте того же года, переехавшей в Москву, вовремя поступил запрос на призыв в органы внутренних дел местного уроженца, умного, деятельного, имеющего боевой опыт, и обязательно сочувствующего делу побеждающей революции. На запросы подобного рода требовалось отвечать исключительно согласием, и в знак такого согласия командировать в столицу требуемые кадры при первой же возможности.

Уже тремя днями позже Леня Лысый, одетый в заклятую от ножа, револьверной пули и боевых заклятий невысокого класса, куртку прочнейшей кожи, сидел в выстуженном по экономии угля на обогрев, купе, и пил едва теплый морковный чай с сахарином.

Из головы не шли игра в гляделки, затеянная старшими товарищами, и их же громкий, но немного смущенный, смех. И первое, и второе воспоследовали за честным и искренним ответом на заданный вопрос:

- Да видел я его, в Петрограде видел, и в Тамбове, и в Казани. Это ж известнейший провокатор, агент шести разведок и финансового капитала, а никакой не товарищ Троцкий!

Глава 2. Производственные процессы.

Ленинград, Университет Бытобснас, 8 ноября 2022 года. Здесь и сейчас.

Старший лаборант Семенов-старший

Будь в лаборатории хотя бы одно окно, каждый, зашедший с нужной стороны здания, мог бы удивиться тому, что в этом окне горит свет. Удивившись, кто-то мог сделать вывод о том, что сотрудники лаборатории или явились на работу неурочно рано, или, что вероятнее, задержались в лаборатории сверхурочно долго: особенно, с учетом того, что буквально накануне вся страна в едином порыве отмечала очередную годовщину Великого Октября. Вариант «просто не погасили свет» был крайне мало реален — комендант научного корпуса Университета имел замечательную привычку лично обходить все этажи и проверять, обесточены ли помещения, а также неожиданно звонить среди ночи на вахту и требовать того же от дежурной смены. Оставив свет гореть, можно было получить запись в режимном журнале — не смертельную и даже не особенно неприятную, но способную, в случае чего, склонить чашу весов не в ту сторону при разборе более серьезных нарушений.

Если бы кто-то, увидевший свет в несуществующем окне, узнал, что свет зажег старший лаборант по фамилии Семенов (персона, известная всему Университету тягой к постоянным опозданиям, и совершенно неожиданная по этому поводу на работе за час до начала рабочего дня), кто-то удивился бы еще сильнее, возможно, сделал бы далеко идущие выводы, а то и вовсе донес куда следует и разболтал где попало.

Однако, окна в лаборатории не было, свет, горящий раньше ожидаемого, никто не увидел, дежурная же смена включенное электропитание проигнорировала, так как запись в журнале учета рабочего времени появилась своевременно и в должном порядке. В общем, Семенов был на работе и был на ней невероятно для себя рано.

Перфокартами советская наука пользоваться начала совсем недавно, правда, уже во второй раз. Первый, предыдущий, раз, перфокарта представляла собой кусок картона, при помощи дырок, пробитых в нужных местах которого, можно было внести в память электронно-вычислительной машины длинную команду или короткую программу. Было это очень давно, почти полвека назад, и возврата к устаревшей технологии никто не ожидал.

Впрочем, собственно возврата и не случилось: новая версия перфокарты представляла собой текстолитовую плату размером с ладонь, поверх платы шла разводка, выполненная с ювелирной точностью аккуратными длинными пальцами чистопольских шурале, а в тех местах, где когда-то пробивались дырки, теперь были накрепко впаяны особые кристаллы.

Такая плата называлась «эталон электронно-силовой», применялась для ввода в память машины специальных программ высокой сложности и важности, и считалась незаменимой при программировании мотиваторов любых роботов, от точных промышленных сварщиков до гигантских зерноуборочных комбайнов Тэ-750-Эр («роботизированный»). Называли плату, разумеется, перфокартой, и, еще раз разумеется, делали это строго неофициально.

Сейчас таких перфокарт на столе разместилось мало не сто штук, и, вопреки инструкции, они не выглядывали вертикально из аккуратного кожуха специального кофра. Напротив, ценные устройства были хаотично разбросаны прямо на столешнице, образуя несколько неаккуратных стопок разной высоты, а в некоторых случаях и вовсе лежали грудой. Впрочем, в кажущемся безумии обязательно имелась какая-то система, сложная, но понятная создателю беспорядка.

Старший лаборант Семенов отчаянно хотел сделать сразу три вещи: выспаться, позавтракать и снова выспаться. Никто не заставлял его являться на работу ни свет, ни заря: так получилось как-то само, то ли потому, что новые обстоятельства требовали как можно более быстрого доведения нового проекта до ума, то ли из-за тягостной атмосферы, возникшей дома еще несколько дней назад, настолько хотелось побыстрее уйти, что он, собственно, и ушел.

Кроме стола, обычно хранящего в своей середине одну, но гордую, хоть и пыльную, чашку Петри, а сейчас заваленного перфокартами, в обычной обстановке лаборатории изменилось еще кое-что. Например, давешняя бочка размещалась, почему-то, не у стены, а почти в центре комнаты, и была она подключена к толстенному силовому кабелю, уходящему вторым концом в электрический щиток, на котором, кстати, появилась грозная табличка «не вскрывать, работы под напряжением».

В самой комнате стало значительно светлее обычного: то ли кто-то вкрутил в патрон более яркую лампочку, то ли, что вероятнее, ненадолго зачаровал старую, и это было очень правильно и своевременно.

Зверски зевающий Семенов ожесточенно рылся в ящике одного из столов. Время от времени из ящика извлекались разные предметы, рассматривались пристально, признавались очевидным не тем, и война с бардаком в отдельно взятом рабочем объеме продолжалась. При этом Семенов, как и многие технические интеллигенты, любящий поговорить, параллельно общался с самым интересным и понимающим собеседником — с самим собой.

«Конечно, когда тебе нужна именно Эл-шестая, ее нет! Эл-пятых две штуки, Эл-седьмых — аж восемь, Эл-шестой — как и вовсе не бывало.» - Семенов зачем-то закрыл и снова открыл ящик. Содержимое, видимо, не изменилось. «Я же совершенно точно брал пачку Эл-шестых на складе вчера. Или неделю назад. Не могли же мы убить до полной деградации схем сразу десять штук!».