А-Два

И был свет. Неярко, но значимо, вспыхнула под невысоким потолком старомодная (почему, собственно, старомодная?) лампочка, но чуть раньше приоткрылась дверь, и я, каким-то боковым, но удивительно объемным, зрением, увидел руку, шарящую по стене у дверного проема.

И был звук. И запах тоже был наверняка, хотя я его не ощущал, как и звука. Помещение — действительно небольшое и взаправду научно-медицинское — заполнилось населением в количестве трех единиц. Единицы населения принялись хаотично перемещаться, смешно раскрывать беззвучные рты, перекладывать с места на место непонятные предметы, дружелюбно (видимо) общаться и рыться в ящиках столов. На меня, стоймя стоящего у одной из стен, внимания почти не обращали — только раз зачем-то потыкали там, где должен быть нос, пальцем, и сказали нечто интересное. Жаль, что не получилось услышать, что именно.

В больнице должно быть всякое. Должны быть болючие уколы и невкусные таблетки, соседи по палате, симпатичные молодые медсестры и пожилые злобные санитарки, в конце концов, в больнице должны кормить и интересоваться самочувствием. Ничего из этого не было, ни-че-го. Только маленькая, неважно освещенная, комната, заваленные разным хламом столы, и трое в не очень свежих, и, кажется, не медицинских, халатах.

Значит, это не больница, и я не пациент, а кто-то другой. Или, судя по реакции персонала, не совсем кто-то. Но если я что-то, как я себя осознаю, и почему мне кажется, что я не механизм или электронная схема, а живой человек?

***

Утрехт - Ленинград, 3-5 ноября 2022 года. Здесь и сейчас.

Капитан второго ранга Гюнтер Корсак.

Подземным пограничникам, тем более отставным, тем более, вечным капитанам, буквально под самую отставку заполучившим вожделенное определение «второго ранга», не положено путешествовать первым классом. Советский воздушный флот и термина-то такого не знает, граждане у нас равны, на классы их делить не положено, поэтому у нас не какие-то классы, а хорошие и понятные «плацкарт», «купе» и даже иногда «СВ», предназначенные для ответработников и других полезных и важных людей.

То, что «СВ» — это, как и все остальное, вагон, а в гондоле дирижабля никаких вагонов, конечно, нет, значения не имеет. То, что было бы каютой первого класса на какой-нибудь Люфтганзе или Эйр Франс, в советской стране — строго СВ, и никак иначе. Впрочем, каюта СВ капитану второго ранга положена не была бы тоже.

Обстоятельства, позволившие капитану второго ранга Корсаку занять излишне роскошную каюту, более того, проделать всю дорогу из Утрехта, столицы Голландской Народно-Демократической Республики, до Ленинграда, в гордом одиночестве, была следствием удивительной цепочки совпадений.

Сначала — в преддверии великого советского праздника — не оказалось вообще ни одного билета в купейную каюту, а отправлять боевого командира плацкартным местом было совсем неправильно в смысле субординации и уважения к выслуге лет. Затем выяснилось, что «горит» бронь, предназначенная для адмирала подземного флота ГНДР Ван Халена и его бессменного адъютанта и телохранителя — ответственного товарища задержали какие-то важные начальственные дела, а сдавать билеты было уже поздно. Кроме того, Корсак был знаком с адъютантом адмирала: в деле, в котором тот потерял ногу, замененную теперь на современный протез, нынешний кап-два был еще каплеем. Тогда он командовал бронекатером, который, неожиданно обойдя понизу гранитный «язык», вывалился в полостной режим так, чтобы аккуратно прикрыть бортом уже потерявшего сознание командира, и эвакуировать того на большую землю, спасая жизнь и остатки здоровья.

Конечно, мещанское явление, известное жителям страны Советов по книгам и старинным плоским кинофильмам как блат, у нас уже повсеместно изжито, но кто сказал, что один толковый командир не может быть немного благодарен другому толковому командиру, и что благодарность эта не может быть выражена в виде частично материальном?

В общем, Корсак, в нарушение правил, традиций и даже немного приличий, прибыл в Ленинград в каюте Аэро-СВ.

Каюта, названная, в силу традиции, спальным вагоном, капитану второго ранга страшно понравилось. Отличный анатомический диван, широкий иллюминатор каюты, достовернейшим образом имитирующий выгнутую стеклянную стену, даром что каюты находятся в самой глубине гондолы, предупредительные бортпроводники и многое другое. Понравилось, например, включенное в стоимость билета питание (на борту работал отличный ресторан), а также возможность читать периодику прямо в элофоне: мощный ретранслятор сокращал трату собственных эфирных сил командира почти до нуля.

Перелет, таким образом, прошел замечательно, но, как и все замечательные вещи, скоро закончился.

Город, огромной площади и высоты северная столица СССР, набегал на дирижабль снизу, обидно оставаясь по левую руку. Дирижабль заходил на Пулковскую мачту со стороны залива, а летать над жилыми кварталами пассажирскому флоту не положено: безопасность граждан превыше всего, что граждан летящих, что мирно трудящихся километром ниже.

Капитан второго ранга Корсак, почти прилипший, как и все остальные пассажиры главной палубы, к левому обзорному окну, до рези в глазах вглядывался в искаженную панораму города Великого Ленина. Очень хотелось разглядеть с огромной высоты какой-нибудь интересный ориентир, знакомый только по книгам и фильмам, и ни разу не виданный воочию, но получалось плохо: ориентиры, конечно, присутствовали, но опознаваться отказывались.

Вскоре воздушный лайнер и вовсе заложил плавный поворот, показывая пассажирам совсем неинтересные Пулковские высоты, расчерченные тонкой ниткой Киевского шоссе и немного застроенные небольшими жилмассивами.

За спиной кап-два тоже стояли какие-то люди, иногда переговариваясь о неинтересном (Корсак уловил пару фраз, возмутился, не согласился, но вмешиваться в чужую беседу тактично не стал). Людей было много, и ничего удивительного в этом не было: граждане СССР и других советских государств всеми силами старались попасть в Ленинград ко дню празднования годовщины Октября.

- Любопытствуете? - немного высокомерно поинтересовался пожилой солидный товарищ, профессор или даже целый академик: в очках, с пухлым чемоданчиком, в пальто номенклатурного кроя и мохеровым шарфе на плотной шее. Товарищ стоял совсем рядом, тоже рассматривал панораму, но делал это солидно и степенно — было заметно, что вид этот ему знаком и, возможно, успел уже порядком наскучить.

- Интересуюсь, - уточнил капитан второго ранга. - Первый раз пришел в воздушный порт северной столицы, новый опыт, сами понимаете.

- Понимаю, - улыбнулся возможный академик, и от улыбки этой сразу стал совсем человечен и дружелюбен. Оказалось, что никакого высокомерия к попутчику у него нет, а есть просто несколько минут, которые можно провести за приятной беседой.

- Понимаю и поддерживаю, - почти повторил солидный собеседник капитана второго ранга. - Летаю сюда уже тридцать лет, каждые три месяца, как по расписанию, а все не могу налюбоваться. Красивее Ленинграда только Москва, уж прошу мне поверить. Даже Новый Ташкент со всеми его садами и каналами, даже тысячелетние дворцы Стамбула с высоты выглядят бледнее и невнятнее. А вот, смотрите туда!

Там, куда предлагалось посмотреть, ненадолго — на четверть оборота — показалась массивная туша Старого Телескопа, здания, давно превращенного из обсерватории в музей, но остававшегося все еще величественным памятником первым годам космической эры человечества. Корсаку ненадолго показалось, что он видит людей, машущих руками воздушному лайнеру, но это, конечно, была иллюзия. Командиру подземной лодки редко доводится смотреть на что-то вот так, издалека, и зрение потому играло с почти уже отставленным подзграничником в странные игры.

Капитан успел еще восхититься видом — исключительно для того, чтобы не обидеть солидного товарища — но в этот самый момент мощно заявил о себе причальный ревун, и гондола дирижабля сразу же плотно толкнулась в причальный демпфер. «Прибыли, слава Партии,» — сообщил из-за спины кто-то, и на этот раз Корсак с ним согласился.