Страница 5 из 9
Васе стало очень стыдно.
– Дедушка, ну зачем вы, я бы сам… Вот хоть в бане мог бы…
– В бане не стирают, – строго сказал дед. – На всю жизнь запомни. И провозился бы лишнего, а теперь одежа твоя к ночи высохнет.
Они сидели у стола, ели баранки с медом, пили чай из сушеных трав – Вася все пытался угадать: таволга? Душица? Зверобой? И что-то еще, как будто еловый сок.
А потом дед встал из-за стола, вытер бороду тыльной стороной ладони.
– Ну, пора. Со мной на вечерний обход пойдешь.
И снова возражений не предполагалось.
Хотя Вася никак не мог взять в толк, какой в городе может быть обход. Само слово хорошо ему было знакомо по заповеднику – но здесь?
– Дедушка, вы что, лесник? Ну не полицейский же… И не доктор, наверно.
– Лесник, – усмехнулся дед. – Ну, можно и так. Слово-то хорошее какое – лесник, лесной…
– А почему в городе живете?
– Служба, – строго нахмурился дед. – Сама Медовая назначила – надо сполнять. У нее не забалуешь.
Кто такая Медовая, Вася спрашивать не стал. Какая-нибудь начальница из Минприроды. У них в заповеднике тоже была бухгалтерша по фамилии Теплая. Ее еще Верой Холодной звали за глаза.
Интересно, с чего это лесника назначили в город? Хотя тут же вроде раньше большой лесопарк был, вспомнил Вася. Сейчас небось одно название осталось. И должность лесника, про которого все забыли. Вместе с его домиком и баней. Какого только бардака в этих делах не бывает – уж Вася-то знал. Успел насмотреться.
Они вышли за ворота – дед тщательно запер засов – и пошли вдоль улицы с недостроем, довольно, впрочем, зеленой. Дед впереди, а Вася за ним. На улице в этот предвечерний час было много народу: собачники, дети, курьеры, гуляющие старушки. Вася думал, что на них с дедом все станут смотреть, уж очень экзотический был у обоих вид – что у деда с его лесными сапогами и лыжной шапкой, что у самого Васи в телогрейке с чужого плеча. Но никто, казалось, вовсе их не замечал. Может, привыкли к деду. А может, принимали их за дворников или чернорабочих, на которых вообще редко кто обращает внимание.
Шли не торопясь, будто прогуливаясь – но дед в то же время внимательно озирал окрестности. Это тоже было знакомо Васе по обходам и учетам в заповеднике. Странно только было заниматься этим в городе.
Они вошли во дворы – и тут дед остановился как вкопанный. Вася проследил его взгляд – под одним из окошек первого этажа была клумба с зацветающими крокусами и гиацинтами, совсем как у деда. А возле клумбы стояла бабка склочного вида.
Вася хорошо знал таких бабок – они мнят себя законодательницами жизни и морали и после того, как поссорятся со всей родней, переключаются на соседей. Которые, конечно, все живут не так, как надо. Одна такая бабка как-то ругательски ругала Васиного друга-музыканта, который играл на волынке в парке, на фестивале старинной музыки. По мнению бабки, звуки волынки убивали белочек.
Здешняя бабка тоже явно задумала нечто нехорошее. Воровато оглянувшись, она нагнулась над клумбой и – Вася ахнуть не успел – ловко подшибла своей клюкой только что раскрывшийся крокус. Потом быстро наступила на другой цветок ногой и явно с чувством выполненного долга скрылась в подъезде.
– Вот ведь… ведьма старая! – Вася был возмущен, но все же осторожно покосился на деда – а вдруг тот вообще никаких ругательств не выносит?
Но дед только усмехнулся.
– Тоже мне, нашел ведьму. Ведьмы таким не занимаются, у них серьезных дел по горло. А эта от безделья злобится, вот и весь сказ. С соседями у нее, вишь, контры, а цветы те соседи сажали…
Дед подошел к клумбе, опустился на колени, нагнулся к растоптанным крокусам. Что-то им пошептал, погладил осторожно заскорузлым пальцем. И Вася глазам своим не поверил – цветы медленно подняли головки, осторожно расправили лепестки. Они будто очнулись от тяжелого сна и озирались недоуменно: что это с ними только что было?
Только у того крокуса, который бабка ударила клюкой, стебелек так и остался слегка надломлен. Место это отливало зеленоватым перламутром, понемногу затягиваясь соком. И Вася понял – цветок все равно будет жить.
– Как вы это делаете, дедушка? – восхищенно выдохнул Вася.
– Слово надо знать, – усмехнулся дед. – Глухариное.
– А бабку-то, бабку чего ж не остановили? – запоздало удивился Вася.
– Да ну ее, – махнул рукой дед. – Она сама себя хуже некуда наказала. Таким вся жизнь – одно мучение. Злобным счастья не бывает.
– А если она опять придет и того, клюкой?
– Не придет. А если придет, – нахмурился дед, и глаза его засверкали под шапкой зелеными огнями, – то вся ее злоба к ней же самой и вернется. Слово мое крепко!
Он погрозил пальцем в сторону молчаливых окон, и они с Васей пошли дальше.
По дороге дед еще несколько раз отвлекался: пошептал над клумбой с гиацинтами – и там прямо на глазах у Васи начала проклевываться темно-сизая стрелка («Девчушка одна сажала, все боится, что не расцветут» – пояснил дед, пряча в бороде улыбку). Поправил скворечник на березе – и при этом так ловко взобрался вверх по стволу безо всяких приспособлений, что Вася только присвистнул. Ему бы так. Насыпал синичкам и воробьям проса и молотого арахиса в кормушку на кусте («Ночь нынче холодная будет»).
А потом они дошли до пруда.
Пруд был обычный для городских окраин, почти дикий, заросший тростником, ивами и непролазными кустами бузины, сирени и боярышника. Заметно было, что местная администрация пыталась его облагородить, но, к счастью, ограничилась установкой трех скамеек и урны. Заросли остались нетронутыми, траву под ними наверняка не косили, и Вася подумал, что в мае здесь должно быть много соловьев.
Сейчас, конечно, никаких соловьев еще не было и быть не могло. Пруд только что вскрылся, по краям еще дотлевали остатки льда, а на середине испуганно жалась парочка – он и она, селезень и уточка кряквы.
Пугаться уткам было чего: по берегу пруда азартно скакали двое пацанов лет по двенадцати. Они вопили что-то неразборчивое и швыряли в уток палки и камни. Утки отчаянно били крыльями, но пока не улетали – видно, очень уж им приглянулся уютный пруд, чтобы отказаться от него без боя.
Дед ускорил шаг.
– А ну, хорош птиц обижать! – крикнул он еще издалека зычным хрипловатым голосом. Таким голосиной, наверное, удобно перекрикиваться в лесу или на болоте с товарищем – невольно подумал Вася. Сам он когда-то долго учился правильно аукаться, чтобы звуки разносились далеко и не терялись в чаще. А деду и учиться небось не пришлось.
– Я кому говорю!
Мальчишки обернулись, заржали и демонстративно кинули в уток еще по палке. Один из них что-то крикнул деду захлебывающимся визгливым голоском – и на этот раз Вася разобрал, что именно.
Одним прыжком – Вася и понять не успел, как это вышло – дед оказался рядом с пацанами и в следующую секунду уже держал обоих за шиворот, высоко приподняв над землей на вытянутых руках. Сила у деда, похоже, была медвежья.
– Ах вы сопляки! – гневно рычал дед. – Кутята мокрые! Меня поматерно ругать? Языки не доросли!
Пацаны и правда были теперь похожи на нашкодивших щенков – или скорее на мокрых дрожащих котят. Они даже не пытались вырываться, только скулили, жалко болтая ногами в воздухе:
– Дедушка, пустите! Мы больше не будем!
– Мы ваще… Патриоты, во! – один из мальчишек, извернувшись, пытался продемонстрировать нашивку на плече – оскаленную морду медведя с надписью «Бойцовский клуб Славич».
Подошедший Вася только хмыкнул, а дед досадливо крякнул.
– Слыхал? – обернулся он к Васе. – Патриёты они, вишь… Родину, значит, любят.
Он хорошенько встряхнул пацанов – они аж взвизгнули – а потом со вздохом опустил на землю. Не выпуская, впрочем, их воротников.
– Вы вот что, – строго сказал, глядя прямо в глаза пацанам своими зелеными огоньками. – Слова такие не про вашу честь пока. Родину защищать – это не кулаками размахивать. И не на птичьё безответное с палкой кидаться. Вот я родину защищаю – а вы, сопляки, ее поганите.