Новые записки следователя

Дело принимало крайне неприятный оборот.

Пока Эррио продолжал осматривать сокровища Эрмитажа, о случившемся был уведомлён по телефону губернский прокурор Иван Андреевич Крастин. Прокурору высказали предположение, что брегет скорее всего украли в Эрмитаже в тот момент, когда Эррио осматривал нижние залы, оказавшись в густой толпе посетителей.

Иван Андреевич, латыш по национальности, был старым большевиком и до революции не раз сидел в царских тюрьмах. Юрист по образованию и криминалист по профессии, он хорошо знал уголовный мир того времени.

Получив сообщение о скандальном происшествии, Иван Андреевич вызвал к себе старшего следователя Васильева. Васильев внимательно выслушал Крастина и задумался.

– Ну, что же вы задумались, мой друг? – нетерпеливо спросил Крастин, выдавая этим своё волнение, – вообще он был необыкновенно спокоен и нетороплив. – Это же скандал, политический скандал!.. Из такта Эррио сделал вид, что не считает себя обворованным… Но нам от этого не легче! В Кремле все возмущены… Мне уже два раза звонили, что брегет любой ценой должен быть разыскан.

– Вы не знаете, сколько времени Эррио пробудет здесь? – тихо спросил Васильев.

– Два, максимум три дня… А какое это имеет значение?

– Обычное расследование потребует большего срока, – ответил Васильев. – Во всяком случае, не менее двух недель, Иван Андреевич…

– К тому времени Эррио уедет не только из нашего города, но и вообще из СССР, – произнёс Крастин. – Нет, такого срока нам никто не даст! Мы обязаны найти брегет раньше – понимаете? – обязаны!..

– Понимаю, – согласился Васильев. – В таком случае санкционируйте, как губернский прокурор, привлечение к розыскам брегета уголовников… Уверен, что они нам охотно помогут…

– Гм… Чёрт знает что такое! – забормотал Крастин, нахмурился, а потом вдруг неожиданно захохотал. – А знаете, в вашем предложении что-то есть!.. А где же мы с вами найдём этих уголовников? Не станем же мы бегать по малинам… Согласитесь, мой друг, что это нам не совсем к лицу…

И обычно серьёзный, но добрейший Иван Андреевич снова начал так смеяться, что на глазах у него появились слёзы.

– Где мы найдём уголовников? – повторил вопрос Крастина Васильев. – Где же, как не в тюрьме, Иван Андреевич… Вот именно, в тюрьме…

– В тюрьме?! – воскликнул Крастин, сразу перестав смеяться. – Не хотите ли вы сказать, что мы освободим преступников для розыска этого проклятого брегета? Надеюсь, не об этом идёт речь, товарищ старший следователь губернского суда?

– Нет, именно об этом, – невозмутимо ответил Васильев, глядя прямо в глаза прокурору. – Я предлагаю освободить одного или двух уголовников, разумеется из числа наиболее авторитетных, дав им возможность найти украденный брегет…

– Так это как же, в порядке частной амнистии, что ли, или, вернее сказать, сделки судебных властей с преступниками? Не так ли?

– Не так, – тихо ответил Васильев. – Право амнистии ни вам, ни мне не предоставлено. Что же касается сделки, как вы изволили сформулировать, то о какой сделке может идти речь, если уголовники будут действовать вполне бескорыстно, абсолютно ни на что не рассчитывая, поскольку мы им абсолютно ничего не будем обещать…

– В таком случае, молодой человек, может быть, вы потрудитесь мне объяснить, – язвительно спросил Крастин, – о каких именно уголовниках идёт речь и ради какого дьявола они станут искать для нас с вами брегет, если мы им за это ничего не обещаем?

– Сейчас объясню, – спокойно ответил Васильев. – В числе моих подследственных теперь содержатся в «Крестах» два подходящих человека. Николай Храпов по кличке Музыкант – профессиональный мошенник-кукольник, – и вор-домушник Пётр Милохин по кличке «Плевако», тоже крупный рецидивист…

– «Плевако»? – спросил Крастин. – Это что за кличка? По фамилии знаменитого русского адвоката, что ли?

– Да. Милохин славится в воровской среде как выдающийся оратор, – ответил Васильев. – Отсюда и кличка…

– Не собираетесь ли вы поручить ему выступить на общегородском митинге воров? – язвительно спросил Крастин.

– Иван Андреевич, – спокойно возразил Васильев. – Храпова или Милохина, а лучше их обоих, я могу спокойно освободить под честное слово, и, если они его дадут, я не сомневаюсь, что, выполнив задание, они вернутся в тюрьму. Что касается митингов, то о них речь не идёт…

– Ну, я ещё готов допустить, – сказал Крастин, – что если настоящий уголовник даёт честное слово, то это… гм… не так уж мало… Согласен… Но из каких побуждений станут они разыскивать брегет, не имея никаких обещаний с нашей стороны?

– Из патриотических, – ответил Васильев. – Они считают, и вполне резонно, что являются гражданами Советского Союза, как и мы с вами… И если мы обратимся к ним как к советским гражданам, оказав им тем самым доверие, – Васильев подчеркнул последнее слово, – они сделают всё, что в их силах…

Выслушав эти слова, Крастин нажал кнопку звонка и попросил явившуюся секретаршу прислать в кабинет чай. Когда его подали, прокурор обратился к Васильеву:

– Вот, попей чайку, – сказал он, переходя неожиданно на «ты», – а я пока поразмыслю над твоим предложением… Всё не так просто, как это кажется на первый взгляд…

– Хорошо, подумайте, – произнёс Васильев. – От чая не откажусь…

И он стал неторопливо отхлёбывать чай, с интересом глядя, как длинноногий, чуть сутулый Крастин ходит из угла в угол с самым сосредоточенным выражением лица, что-то бормоча себе под нос. В самом деле, думал Васильев, решится ли губернский прокурор санкционировать освобождение под честное слово двух матёрых рецидивистов, а если решится, то сдержат ли эти рецидивисты данное ими слово и не подведут ли следователя, который за них поручился?

Васильев не был карьеристом, и его сомнения были менее всего вызваны стремлением к перестраховке. Эксперимент с розыском брегета представлял для него интерес совсем с другой стороны – как откликнутся Храпов и Милохин на доверие, которое им будет оказано?

Об этом же самом эксперименте размышлял и Крастин. Он давно и горячо симпатизировал Васильеву, в котором разгадал доброе и чистое сердце, любовь к людям, такую необходимую для всякого судебного деятеля, а в особенности следователя. Крастин знал многих и разных следователей, надзирая как губернский прокурор за их работой. Были среди них и добросовестные служаки, верные своему долгу, но с годами выработавшие в себе некое профессиональное равнодушие, подобное тому равнодушию, с которым иногда старые хирурги относятся к физическим страданиям своих больных. Были и следователи, больше всего ценившие в своей работе некий охотничий, чисто спортивный азарт, для которых процесс раскрытия преступления представлял почти самодовлеющий интерес. Крастин ценил их розыскные способности, но в глубине души не любил этих следователей и не очень им доверял. Были и такие следователи, которые очень быстро начинали задирать нос и, упоённые своей властью, ходили с таким видом, будто весь мир состоит у них под следствием. Таких следователей Крастин откровенно презирал, абсолютно им не верил и в конце концов добивался их увольнения, всякий раз брезгливо заявляя: «Ах, этот. Да ведь ему наша работа противопоказана… Ему всё равно, кого сажать, за что сажать, зачем сажать – только бы сажать! Нет, нет, это человек чужой и на посту следователя социально опасный!» Но были и следователи типа Васильева, и их больше всего любил губернский прокурор, потому что в них, и только в них, видел он образ советского следователя, каким он должен быть…

Теперь, размышляя над предложением Васильева, Крастин колебался, главным образом, из-за автора предложения. Крастин опасался, что если рецидивисты надуют Васильева и скроются вопреки своему «честному слову», то это даст кое-кому повод высмеять Васильева, его «иллюзии» и нанесёт этому вдумчивому, хорошему человеку серьёзную травму. С другой стороны, провал Васильева в этом деле мог быть использован и той, пусть незначительной, группой судебных работников, которые не верили в возможность «перековки» уголовников и открыто посмеивались над сторонниками «перековки», утверждая, что «чёрного кобеля не отмоешь добела».