Страница 8 из 15
Я рискнул именно прошлой ночью всем затариться, раньше не стоило, шум поднимут интенданты, заметив пропажи.
— Взводный у себя?
— В каптёрке отдыхает, — ответил дневальный и я, толкнув дверь, зашёл в каптёрку.
Зажигать свет не стал, а не было тут электричества, керосиновые лампы или вот свечи. А подойдя к спавшему на лавке лейтенанту, а это мой бывший взводный, молодой, постелил на лавку чью-то шинель и дремал, скинув сапоги. Вот и потряс его за плечо.
— А? Что? Тревога? — тот резко сел, протирая глаза и явно прислушиваясь.
— Нет, товарищ лейтенант. Я тут в самоволку бегал, к одной местной дивчине, так вот, у её брата друг, контрабандист, а у того друзей полно с той стороны. В общем, немцы сегодня начнут, уже через два часа ударят. А это полноценная война, никакой не конфликт. Наш городок в пяти километрах от границы, даже лёгкие полковые пушки дотянуться. Нам бы вывести личный состав, именно по нему немцы первым делом откроют огонь, выбить нас, обескровить.
— Ой, Маленков. Ну кто тебе даст вывести бойцов? Это не в моих силах тоже.
— Да, согласен. А вот моё отделение послать куда, в полной выкладке, можете. Утром, если ничего не будет, оформим как ночную тренировку по ориентированию. Ну или ещё что.
— Ой, да бери своих людей и вали куда хочешь, не мешай спать.
Вот так покинув каптёрку, я стал поднимать бойцов, тряс за ноги и не громко говорил:
— Собираемся, полное снаряжение, всё берём, включая скатки шинелей и каски. В казарму мы уже не вернёмся, ничего не оставляйте.
Бойцы тихо собирались, я велел не шуметь, что не очень-то и получалось, когда меня крепко за ногу схватили, а это младший сержант Антонов, командир третьего отделения, осенью в запас должен выйти. Я вторым командую.
— Что случилось?
— Шепнули мне что война начнётся. Уже через час казармы артой накроют. Командиры говорят, что вывести людей без приказа не могут, а я своих вывожу. Пересидим в восточной балке, если ничего не будет, утром верну, напишу рапорт что проводил уроки по ночному ориентированию. Имей ввиду.
— И никому ничего не сказал?
— Написал днём рапорт, в штаб полка отправили. Реакции нет, а дежурный взводный ничего не решает. Приходиться своими силами.
Бойцов я вывел, тяжелогружёные шли, были цинки с патронами из ружпарка, и вывел с территории. Часовой только смотрел как уходим. А ему пускать запрещено, а не выпускать. Дошли до балки и велел отдыхать, поставив часового. Сам тоже уснул на шинели, укрывшись плащ-палаткой. А разбудили раскаты, удары снарядов по нашим казармам и другим зданиям военного городка. В небе видно немецкие самолёты. Две девятки бомбардировщиков. Чуть позже шестёрка «Лаптёжников» налетела на летний лагерь нашего лёгкого пушечного полка. Он рядом с городом стоял. Мы вскочили, наблюдая при просыпающемся дне, что там происходило. Кстати, в балке ещё народ был, некоторые сержанты вывели своих бойцов и тоже наблюдали за артударом. О, и Шаповалов тут. Сидел и сапоги спешно натягивал. Мы вот босы были, как вскочили, наверх балки поднялись, и смотрели. Я больше с грустью, знал, как война тяжело пройдёт и сколько будет длиться. Никакой радости и предвкушенья интересных приключений. Что я малолетка адреналиновый? Тем более наблюдая разрывы, я думал не о войне. У меня аурное хранилище качается, уже четыреста шестьдесят килограмм, и по сути пустое, я там ничего важного не держал. Ну документы, наградная книжица, мелкие вещи и всё. Это хранилище я для своего гарема готовлю. А что, иметь такое хранилище что живое может держать в стазисе и не набрать наложниц? Поверьте, я не такой. А женщину ну очень хотелось. Я в самоволки бегал, меня кстати пару раз чуть не поймали, знали о них, и нашёл одну вдову. Посещал, но одной конфеткой не наешься. Мне нужна постоянная, а лучше несколько. Уже в предвкушении.
Буду брать из немок, не своих же в наложницы набирать. Если только кто добровольно пойдёт. Ладно гарем, это в планах. Я продолжаю качаться с големами, пока дело туго идёт, до сих пор два пока использую. Но уже уверенно сорок минут, а это уже кое-что. Говорю же прокачка тут есть и это видно. Думаете это всё? О нет, я и о бойце Райнове думал. Он в Минске сейчас, а город бросят, паника страшная стоять будет. Думаете кто озаботиться вывозом раненых? Да что вы, кому такое в голову придёт? И получается Степан окажется под немцем, чего я не могу допустить. Немцы Минск возьмут тридцатого июня, через восемь дней, к тому моменту мне кровь из носу нужно быть в городе и забрать Степана, вывезти его к своим. Дальше в тыл отправят, ну и там дальше, к семье. Комиссуют его сто процентов. Возможно в аурном хранилище буду вывозить. Не знаю, на месте посмотрим. Да и что с этой дивизией, где я службу прохожу, не в курсе. Что с ней дальше будут. Время покажет. Тут многие сгинули в котле Беловежской пущи и стёрлись пока пытались вырваться. Может дивизию тоже это ждёт? Пока не знаю, но сейчас я скомандовал:
— Отделение, собраться, привести себя в порядок.
— И побыстрее, нужно помочь нашим, — сказал Шаповалов.
— Потери наши не такие и большие понесли, — сказал я. — В основном наша казарма горит, да некоторые другие здания. Двести убитыми и ранеными, вряд ли потери выше. А сейчас выдвигаться не стоит.
— Почему?
— Стоит подождать второго удара. Это ещё в Испании так делали, мне командиры рассказывали, не ты один меня учил. Там нанесут артудар, и ждут, десять минут, двадцать, как люди покидают укрытия, помогают раненым, растаскивают завалы, то наносят второй. Тогда потери в людях чуть ли не втрое больше чем от первого.
— Вот гады! — с чувством сказал Шаповалов.
Впрочем, собравшись, мы выдвинулись к части, там полк выдвигался колоннами с территории, присоединяться нужно. Автотранспортный батальон, грузовики его мелькали, и вроде пушки противотанкового дивизиона. Вот так нагнав, присоединились, влились в нашу роту, пошли за пулемётной ротой нашего батальона.
Очнувшись, я с хрипом вздохнул и закашлялся, выхаркивая кровь. Да уж, поймать грудью пулемётную очередь, это то ещё везение. Мы атаковали позиции Сто Тридцать Четвертой пехотной дивизии Вермахта, неудачно, пусть с нами были танкисты Тринадцатого мехкорпуса. Меня и срезали почти у самых вражеских окопов. Было двадцать седьмое июня, вечер, и судя по тому как солнце заходит, времени прошло немного с момента как меня вырубило ударами пуль в грудь. Почему-то сознание потерял.
Вокруг ещё постреливали, но так, бой явно прошёл. Мысленно войдя в управление аурного хранилища, я достал медальон, лекарский, смог надеть на шею левой рукой, правая не действовала, и активировал сначала диагностику. После этого отдал приказ на излечение. Я по сути ощущал, как худею, материал из меня брался, но выталкивая пули, две в теле видимо застряли, раны зарастали. Впрочем, не до конца, амулет разрядился, но я уже мог шевелиться, и кроме сильнейшей слабости, от которой с трудом шевелился, ничего не чувствовал, только старые отголоски боли от ранений. Наполовину вылечился, подзарядиться амулет и закончу. Кстати, я его не убирал в хранилище. А как показал личный опыт, зарядка там не идёт, только когда ношу амулет на шее. А было четыре ранения в грудь и одно в правую руку. Кость задело. Но она срослась уже, и чуть рана приживилась. Так, до наступления темноты около часа, так что достав котелок с горячим чаем, и бутерброды, я стал жадно насыщаться, поглядывая вокруг. Я в яме находился, немцы меня не видели, в мёртвой зоне. А так поле вокруг, от опушки до деревни, которую мы и атаковали, всё было завалено телами погибших бойцов. С тысячу тел будет. И раненых, иногда доносились стоны. Немцев не видено, видимо думают, что на опушке наши, подстрелят ещё. Дождусь темноты и уйду. Дивизия по сути тут сгинет в Пуще, а мне к Райнову нужно. Да и вылечиться. Кровь стягивала кожу, я немало её потерял, то-то такая слабость, надпочечники работали, желудок, это хорошо, вот и насыщался.