Страница 15 из 36
8. Загадки и парадоксы бессмертия.
Надо сказать, что я окончил мединститут так же быстро, неожиданно и буднично, как когда-то школу. Мне вручили диплом казенного темно-синего цвета, пахнущий типографской краской, и нагрудный академический знак, который военные фамильярно называют "поплавок". Я не ходил на выпускной вечер, который проходил в каком-то ресторане, потому что у меня не было ни малейшего желания иметь дело с пьяными сотоварищами- выпускниками. Несмотря на то, что последние года два между нами воцарился мир, относиться друг к другу мы лучше не стали.
Руководство института относилось ко мне не лучше чем мои товарищи, и поэтому меня, как молодого специалиста, направили в распоряжение Министерства социального обеспечения или попросту Собеса, где я должен был работать в доме-интернате для психохроников. В связи с этим меня отправили на годичную специализацию по психиатрии. Я залпом прочитал несколько учебников по психиатрии, выучил необходимые понятия, вспомнил терминологию, подзабытую со времен короткого учебного курса по психиатрии, и убедился к своему ужасу, что я полный невежда по части нормальной психологии человека.
Моим куратором в это время была Эсфирь Александровна Юдович, заведующая отделением 2 "А" одной из загородных психиатрических больниц, где я числился врачом-интерном. Когда я сказал ей, что мне кажется очень трудным, странным и нелогичным изучать патологию человеческой психики, не зная психической нормы, Эсфирь насмешливо ответила:
- Молодой человек, как это вы не знаете нормы?! Вы что, всю жизнь на Луне прожили?
Я вздохнул и ничего не ответил. Не мог же я сказать, что я наверное действительно жил на Луне, потому что до сих пор, например, не знал, норма это или патология, когда один человек намеренно и гадко плюет в душу другого человека, чтобы облегчить свою собственную душу. Впрочем, я не стал спрашивать об этом у Эсфири, памятуя давний инцидент на кафедре философии. Я решил, что если человек, отвечая на вопрос о земных делах, упоминает в ответе Луну, то лучше ничего больше не спрашивать и выяснить все самому. Апелляции к Луне я невзлюбил с детства.
С тех пор, как я неожиданно для себя попал в психиатрию, проблема смысла человеческой жизни, проблема духовного бытия и принципов, лежащих в основе душевных движений, переросла для меня из внутреннего интереса в чисто практическую проблему. Я не чувствовал никакой уверенности, более того, не чувствовал за собой права лечить душевные болезни, не разобравшись в структуре и движущих принципах этого тонкого аппарата. Поэтому мое внимание привлекало все, что могло так или иначе направить мои мысли к пониманию этих процессов.
Сколько я себя помню, моя странная память расставляла реперные точки в моей непонятной мне самому жизни не по формальным событиям, а по каким-то мелким фактам, которые приводили меня к пониманию новых вещей, проблем, давали мне новые идеи, и эти факты потом вспоминались непропорционально большими. А действительно серьезные формальные события, такие как окончание института, поступление на работу, даже юбилей отца, как-то быстро мельчали, обесцвечивались и забывались, как в детстве забывалось вечером, что я ел утром на завтрак.
Вот и из событий тех дней мне почему-то запомнился больше всего обрывок фильма, который я посмотрел на телеэкране. Фильм был по мотивам рассказа или повести братьев Стругацких, про странную компанию бессмертных людей, хранивших секрет источника, из которого они пили воду, которая и делала их бессмертными, бесконечно продлевая их жизнь. Трагедия лирического героя в этом фильме заключалась в ужасном открытии бесполезности бессмертия. Бессмертный человек, оказывается, не мог ничего более, как вечно пожирать бутерброды, лакать шампанское, волочиться за женщинами, юлить и подличать, и нисколько не развивался духовно за все долгие годы своего существования. Это настолько потрясло героя, что он со страхом и отвращением отказался от предложенного ему бессмертия.
Меня тоже потрясла эта мысль. Я только-только прочитал старинный учебник по психиатрии, где чуть подробнее говорилось о стадиях развития человеческой души, о веселой легкомысленной юности, о сосредоточенной зрелости, о мрачной, скупой и рассудительной старости. Я прочитал несколько книг советских психологов - Выготского и Рубинштейна, где также говорилось о стадиальности развития психического мира человека в связи с возрастом, накоплением опыта, сменой глобального миропонимания. Выходило так, что ежесекундно, ежечасно человек должен был двигаться вперед, изменяться, накапливать опыт. Ну, положим, я это понимал и без Выготского и Рубинштейна. Человек обречен большую часть своей жизни стоять на распутье, и при этом на "распутном камне", лежащем у развилки дорог, как правило, ничего не написано о том, где что обретешь или потеряешь, да и о существовании самого камня и дорог тоже можно было только догадываться.
Вероятно, человека толкает вперед ограниченность срока жизни: вперед, вперед, надо успеть! А что надо успеть? Вперед, вперед, неважно, что успеть - время покажет! И вот - бессмертие… Можно не торопиться! Можно вообще никогда не торопиться. Можно все отложить на потом. На вечное потом! Ура! Да здравствует спасительное бессмертие! Но зачем тогда жить?
Примерно в то же время мне попался на глаза литературный журнальчик, в котором страницах на пяти подряд были собраны перлы - высказывания великих людей. По какому-то наитию я взял журнал, открыл его наугад и прочитал: "Человека, лелеющего большую мечту, подстерегают две большие неприятности: первая - не осуществить свою мечту, и вторая - осуществить свою мечту". Оскар Уайльд. Итак, папа был прав, человек обязательно должен испытать боль в этом мире, при любом развитии событий, и уберечь кого-либо от этой первородной, экзистенциальной боли никак нельзя, можно только ее отсрочить.
Я захлопнул журнал, и мне почему-то захотелось выкинуть его в мусорный бак. Не каждый день мне приходилось делать такие мгновенные и мрачные открытия. Идеализм никак не хотел выходить из моей неправильной головы, и подобного рода моментальный умственный массаж иногда был для меня подобен сотрясению мозга. Я все еще слишком буквально подходил к папиному опыту с конфетой "Белочкой". Кроме того, я был еще слишком молод и не знал, как относиться к подобного рода черному юмору, воспринимая его чересчур серьезно. Так или иначе, но мне пришлось передумывать многие вещи заново. И как всегда, мне помог испытанный принцип жирового тела.
Несмотря на свой идеализм и молодость, я в те годы уже хорошо понимал двойственность человеческого опыта, то есть то, что помимо опыта практического, помимо умения решать жизненные проблемы, помимо растущего теоретического багажа и практических умений, вообще всего того, что составляет умственный и житейский опыт, существует еще и опыт духовный, который безусловно, в большой степени зависит также и от умственного опыта, но обладает своим собственным бытием и подчиняется своим определенным законам.
С некоторых пор я стал понимать, что эмоциональный, чувственный опыт накапливается в определенном замкнутом пространстве человеческой души. Попав туда один раз, чувство уже никогда не могло покинуть это пространство, разве что могло только измениться со временем, и поэтому я с некоторых пор начал сравнивать это пространство с жировым телом. Весь отработанный душевный материал, хороший или плохой, приятный или неприятный, со временем оседал в этом не видимом никакими научными приборами, но несомненно существующем пространстве, в этом неуловимом "жировом теле" чувственной памяти, и в конечном итоге, духовного опыта.
Мне неожиданно пришло в голову, что с точки зрения принципа жирового тела весьма легко можно объяснить такую плохо объясняемую вещь как смысл жизни. Так вот, смысл жизни состоял в том, чтобы наполнить жировое тело индивидуальной чувственной памяти различными вещами, так чтобы со временем чувство его наполненности проявилось в самоощущении, и наконец, в какой-то момент исчезла потребность в его дальнейшем наполнении, как исчезает чувство жажды, когда жаждущий вдоволь напился. В этом смысле жизнь действительно можно было уподобить конфете Белочка, причем каждый имел возможность съесть только одну конфету. После того, как конфета съедена, должно остаться ощущение насыщения, достаточности и субъективной удовлетворенности, окончательности и законченности полученных ощущений.