Большие Надежды

Вчера, едва за Хантом закрылась дверь и сработали датчики герметичности, Флор почувствовала, будто из неё разом выпустили весь накопленный воздух. Она сдулась, опёрлась плечом на шершавую стену и последним усилием стянула с себя свой серый плащ. От этого мир перед глазами подёрнулся рябью, вывернутую ногу свело тупой болью, а глаза защипало, словно туда намело груду песка. Вытянув руку, Флор нащупала впереди дверной проём в спальню и сделала неуверенный шаг. Затем ещё. И ещё один, прежде чем больно налетела коленом на узкую койку и едва не рухнула рядом, но всё-таки удержалась и осторожно опустилась на самый край.

Какого чёрта с ней происходит?

Этот вопрос включал в себя не только недовольство собственным состоянием (здесь, как раз, всё было до скукоты очевидно), но, скорее, именно то, в чём Флор было неловко признаться даже себе. Она вяло фыркнула, прикрыла глаза и осторожно легла на твёрдый матрас. Прямо так – в форменном платье и высоких ботинках, на которых наверняка осталась радиоактивная пыль. В комнату ворвался лёгкий перезвон колокольчиков, словно кто-то провёл по ним рукой, и Флор спрятала лицо в дрожащих ладонях. Господи! Как же она не хотела всего этого. Ни борьбы, ни риска, ни геройства, ни чужих тайн. Ей это ненужно! Она маленький лаборант из Теплиц, которого почему-то выбрали для чьих-то безумных игрищ, хотя её дело – пробирки, корни и листья. И Руфь прекрасно знала об этом, как знал Стивен, а теперь и Хант… Хант, которого, если честно, тоже не должно было быть в этих Лабораториях. Но вот он – увяз в этом по уши вместе с Флор, которая совершенно запуталась.

Это было тревожно. Всё сегодня тревожило и смущало так сильно, что мозг заходился в бесконтрольных эмоциях. Он то вынуждал дёргаться чему-то внутри, когда в стуке расхлябанных лопастей вентиляции ему чудилось чужое биение сердца, то обрывал дыхание, стоило в низком гудении генераторов померещиться знакомому, словно пропущенному через вокодер смешку. В этот момент Флор замирала, чтобы прислушаться к малейшему шороху за стеной или дверью. Но зачем? Ведь Хант ушёл. Конечно же. Что ему делать в этой дыре? Флор не знала. Как не представляла, зачем ему вообще сюда приходить.

Думать об этом было неправильно, но в уставшей голове роились тысячи образов. И Флор хотела бы остановиться, перестать выхватывать из разрозненных воспоминаний самые странные и неловкие, но не могла сдержать улетавшие со скоростью света опасные мысли. Например, что у главного ужаса Города есть чувство юмора. Хромоногое, конечно, весьма ограниченное какими-то личными рамками, но довольно забавное. А ещё он способен принимать решения с удивительной скоростью. И весьма категоричен (что, кстати, неудивительно). И, самое главное, отчего уши Флор вспыхнули подобно Щиту, а сама она зажмурилась от неловкости, Артур Хант действительно был человеком. Больше в этом сомнений у неё не осталось. Он выглядел, дышал и ощущался, как человек. Она знала, что у него крепкая хватка и сильные руки. А под обычным пальто – тонкий доспех. Он был способен устоять на ногах даже под ветром Бури, но при этом от него пахло обычной кофейной эссенцией, карамельным выхлопом глисса и чем-то ещё… чуть горьковатым или, может, по-металлически кислым. Как осевшая на языке таблетка берлинской лазури, которой Флор пичкали в медблоке после ожога. Лечебная, но такая противная! Фу… Но Хант, похоже, был просто лечебным.

Флор застонала, посильнее прижала ладони к лицу, словно хотела там спрятаться от стыда, но лишь скрипнула зубами от злости. На себя, конечно. Хант теперь наверняка считал её чокнутой. Медленно выдохнув, она открыла глаза и сквозь нервно переплетённые пальцы посмотрела на грубый необработанный потолок, откуда на неё то и дело сыпалась чёрная бетонная пыль.

Разумеется, она наврала Ханту, и ей было страшно. Постоянно. Каждый день. Каждую ночь. И самодельные колокольчики лишь помогали окончательно не свихнуться в минуты, когда приходилось сидеть на полу в собственном доме с нацепленной на лицо маской и ждать, гадая, хватит запаса в кислородных баллончиках, или она всё-таки задохнётся, если Буря продлится чуть дольше. Кого Флор хотела обмануть своей чушью? Уж точно не Ханта. Он наверняка ей не поверил. Да и в целом, ему всё равно, как и любому, чей ген симпатии давно стал рудиментом или вообще напрочь отсох.

Флор снова зажмурилась, но теперь от затаившейся в сердце грустной обиды. Серьёзно, а есть ли в Городе кто-то, кому было не наплевать? Как вообще работал этот проклятый ген, кроме того, что отравлял жизнь проснувшейся совестью? Руфь никогда толком не говорила… Флор мотнула головой, прогоняя ненужные мысли. Нельзя. Ей нельзя сомневаться. Потому что тогда вообще незачем жить, а значит, можно идти сразу к Щиту и класть голову меж силовых линий. Это будет легко и почти безболезненно. Последнее, что Флор увидит – голубая искра, а потом её телу будет уже на всё наплевать. Но она обещала Руфь, что попытается… Что попробует.

Из груди вырвался тяжёлый вздох, а воспоминания обратились к дневнику Мессерер, который неведомым чудом удалось стащить из Лаборатории. Флор не сомневалась, что там крылось нечто невероятно важное, но… Не сегодня. Свесив руку с кровати, она, не глядя, нащупала на полу карман плаща, а в нём твёрдую маску. Вытащив ту без каких-либо усилий, Флор всё так же, не открывая глаз, улеглась на бок, прижала посильнее к груди твёрдый каркас сменного фильтра и только потом натянула на себя тонкое одеяло. Она осторожно засунула под щёку его колючий уголок, после чего медленно выдохнула и провалилась в напряжённо кружившие вокруг ощущения. Не хватало только ряда холодных пуговиц, но в целом…

На утро она так и очнулась – с колючим одеялом под щекой и прижатой к груди чужой маской. Тусклое солнце светило сквозь грязное желтоватого цвета окно, неведомым образом делая комнату ещё более сумрачной и неуютной. Раздражающе капала в раковину вода из подтекавшего концентратора, хрипела трудившаяся целую ночь вентиляция. Флор вылетела из дома, на ходу застёгивая на себе плащ, откуда в последний момент успела выложить украденный лабораторный журнал. Воровато оглядевшись, она с нервным смехом засунула его под матрас, хотя прекрасно осознавала, что в случае обыска там будут шариться в первую очередь. Но времени на раздумья не оставалось, и сейчас, пристроившись в хвост ждавшей разрешения на переход улицы колонны, если верить расцветке их формы, работников с электроподстанции, Флор досадливо морщилась от собственного скудоумия.

На неё странно поглядывали, но она старалась не обращать внимания, хотя знала, что её одежда слишком уж выделялась на фоне однородной тускло-синей группы. Путь к городским генераторам проходил мимо Башни, а значит у неё получится добраться до работы в кратчайшие сроки, не нарываясь на отметки в карточке поведения. Однако, стоило им всем замереть около очередного перехода, Флор машинально огляделась по сторонам и нахмурилась. Что-то мелькнуло на краю сознания. Какая-то очень важная мысль, что умчалась, не успев как следует проявиться. Она вновь оглянулась и упёрлась взглядом в плакат.

Этими листовками оказалась украшена вся длинная улица. Ровные прямоугольники с изображением женской руки, на ладони которой уместилось схематичное изображение Города, были наклеены так плотно, что походили на цельное полотно.«Город превыше всего!»гласила стандартная надпись на продукте очередной пропаганды, и Флор скептически хмыкнула. Близилась годовщина правления последнего из Супримов, и Город постепенно обрастал вот такими плакатами. Она вновь вгляделась в утрированно аккуратное изображение Города и едва заметно скривилась. Что же, весьма символично – все они, как на ладони. Горстка людей, вынужденная жить в подобии клетки. Порция оставшегося в живых человечества. Пай.

Пай… Флор почувствовала, как по спине пробежал холодок, а в следующий миг она едва не выругалась вслух. И как можно было об этом забыть?! Видимо, во всём виновата рассеянность и вчерашний «универсалиум» Ханта, который оказался на удивление сытным. Ещё бы! Флор усмехнулась. Вряд ли Канцлер стал бы кормить свою гвардию переработанным мясом или спрессованным зерном вперемешку с каким-нибудь сеном, которое обозначалось в составе как «витамины». Карателям доставалось самое лучшее.