Страница 39 из 66
Примером в этом смысле может служить самурайское ритуальное самоубийство — харакири, или сэппуку, как его называют в Японии. Как известно, после 1868 г. этот традиционный обряд воинского сословия был отменен. Но добровольное харакири продолжало практиковаться, и каждый его случай преподносился реакционной националистической пропагандой как героический поступок, что создавало вокруг лиц, совершивших этот обряд, ореол мужественного величия. Харакири называли «священным храмом японской национальной души», «великим украшением империи» и «драгоценным институтом, оберегающим честь благородных» [10, с. 131]. Так рассматривался этот обряд и в императорской армии. Поэтому так часты случаи pH“ туальных самоубийств среди японских военнослужащих во врмя войн, которые вела Япония в новое время.
Особенно широкий резонанс имели харакири крупного военачальника генерала Ноги Марэскэ (1849–1912) и его жены. Генерал Ноги командовал одним из подразделений императорской армии во время сацумского мятежа 1877 г. Он допустил потерю знамени в бою, что считалось серьезнейшим проступком и был готов искупить свою вину, но император простил его. время русско-японской войны он руководил осадой Порт-Артура и провел операцию не особенно удачно, за что его порицали. В боях под Мукденом он также не блистал талантами полководца, но был популярен как носитель «самурайского духа» и как отец двух сыновей — пехотных офицеров, погибших в боях. В 1907 г. ему пожаловали титул графа и сделали директором аристократической школы Гакусюин [18, т. 6, с. 31]. В 1912 г., после смерти императора Муцухито, генерал Ноги и его жена совершили харакири. Самоубийство вслед за смертью господина (дзюнси) было запрещено еще в середине XVII в., харакири — в годы правления только что усопшего императора, тем не менее этот дважды запрещенный обряд толковался идеологами самурайства и был воспринят широкой общественностью как высокое проявление «японского духа», как акт «истинной морали», которая останется в веках, несмотря на запреты. Даже такой крупный и европейски образованный писатель, как Нацумэ Сосэки, усмотрел в поступке Ноги «красоту, задевающую сокровенные струны души» [4, с. 85–86]. В честь покойного генерала и его жены в Токио был построен синтоистский храм Ноги-дзиндзя, чтобы верующие могли поклоняться его духу [13, с. 20].
Возможно, что такая идеологическая активность самурайства была одной из причин откровенной агрессивности и нацеленности на военную экспансию политического курса японского монополистического капитала. Японскую буржуазию вполне устраивали подобные самурайские устремления. Она не прочь была использовать в своих интересах не только самих самураев, но и многие их традиционные моральные ценности.
Значительные перемены произошли после «открытия» страны и революции Мэйдзи в религиозной сфере. Главной среди них было изменение положения синтоизма в жизни государства и общества.
Сразу после революции был взят курс на возрождение синто в качестве национальной и государственной религии. Был провозглашен принцип единства церкви и государства (сайсэй-ит-ти). В 1868 г. был учрежден департамент по делам синто (дзингикан), который был поставлен над всеми правительственными органами. Синтоизм превратился в государственную религию. Над проповедью священников был установлен строгий контроль. Главным требованием к проповеди было сочетание религиозных наставлений с политической индоктринацией, соответствующей официальному курсу [16, с. 63].
В 1889 г. японская конституция формально провозгласила свободу вероисповедания. Но чтобы сохранить государственную религию, была сформулирована концепция «государственного синтоизма», который был объявлен не религией, а культом национальной морали и патриотизма, совместимым с исповеданием любой религии. Эта обновленная концепция не изменила существа синтоизма. Он остался старинной по форме, но проникнутой новым, империалистическим духом религией крайнего национализма, ставшей действенным орудием политического подавления и подчинения других религий [1, с. 82].
Государственный синтоизм, используя старые религиозные догматы, утверждал божественность императора, священность Японской империи, изначальное превосходство Японии и японцев над всеми другими странами и народами и повеление неба распространить славу империи по всей земле. В этом заключалась его главная функция. Теоретики и пропагандисты государственного синтоизма на страницах японской печати расшифровывали и толковали его отдельные утверждения более конкретно и откровенно. Так, значение, общие задачи и отношение синтоизма к другим религиям они формулировали следующим образом:
«Синто — великая религия, которая включает все другие. Ее можно уподобить дереву, а все другие религии — удобрениям. Синто, впитывая и усваивая различные удобрения после соответствующего отбора, крепнет и развивается. Но такая религия, как христианство, которое пренебрегает и семейной системой, и национальными узами, не может служить удобрением. Она — большое зло. Если функционирование существующей в Японии семейной системы будет нарушено и мы придем к индивидуализму или если мы отвернемся от национализма и превратимся в абстрактных гуманистов, результаты будут гибельны». И далее: «Люди и боги трудятся во имя выполнения самой великой и возвышенной цели — объединить человечество под властью императора Японии. Мы стремимся установить в мире господство и правление японского императора, поскольку он является единственным правителем на земле, на которого возложена духовная миссия, унаследованная от далеких предков из мира богов» (цит. по [16, с. 181–182]).
Государственный синтоизм представлял собой чрезвычайно влиятельную доктрину агрессивного национализма, которая успешно использовала религиозный фанатизм нации. Он был очень действенным средством объединения народа для будущей войны. Американский специалист по проблемам религии Р. Бэллон характеризовал его следующим образом: «Модели агрессивного национализма, созданные в фашистской Италии и нацистской Германии, были бледной имитацией японской модели, поскольку они не давали возможности достигнуть тотальной индоктри-нации, к которой стремились и которой достигли японцы» Г16, с. 64].
Каналами широкого распространения государственного синтоизма были храмы и школа. Причем в школе он был поставлен в исключительное положение. В 1899 г. был обнародован правительственный указ, запрещавший любую религиозную проповедь в общественных и частных школах. Но всеохватывающая доктрина национальной божественноости, национальной лояльности и поклонения императору под строгим государственным контролем наслаждалась во всех школах. Ритуал почитания императора и его божественных предков рассматривался как гражданский долг японских подданных. Поэтому государственный синтоизм представлялся не как религия, а как воспитание гражданской ответственности, и обязательное обучение его доктринам в школе не считалось противоречащим общим законоположениям.
Очень злободневной в общественной жизни Японии сразу после революции 1868 г. стала проблема европеизации. Отношение к этой сложной проблеме с самого начала не было однозначным среди деятелей разной политической ориентации, к тому же оно претерпело значительные изменения с течением времени.
Крайние реакционеры, приверженцы феодального режима, были решительными противниками вестернизации. Либеральная буржуазно-помещичья оппозиция, находившаяся под влиянием идей французских просветителей XVIII в., буржуазного английского парламентаризма и в какой-то мере русских народников, на первых порах выступала активным сторонником возможно более полной перестройки жизни японского общества по западному образцу, но затем пересмотрела свои позиции. Правительственные бюрократические круги понимали процесс европеизации по-своему. Они непримиримо относились ко всяким либеральным, а тем более радикальным западным идеям. Европеизация, по их мнению, должна была иметь лишь утилитарное значение: ускорить промышленное развитие страны, модернизировать ее армию и флот, чтобы усилить обороноспособность Японии и обеспечить ее колониальные захваты. В то же время, добиваясь пересмотра неравноправных договоров с западными странами, правительство придерживалось курса на поверхностную вестернизацию, насаждение сверху европейских обычаев и порядков. Позиция правительства в этом вопросе не менялась до отмены неравноправных договоров в 1894–1895 гг. Отношение же населения претерпело значительные изменения.