Последний аргиш

Он гнал на небе Хосядам, гнал ее дальше на север, и с тех пор на небе осталась его дорога, след его богатырских саней — Альбакан — Дорога Альбы. Другие называют это Млечным Путем, а кеты — Дорогой Альбы!

Не только от земных горестей человек грезил небом, человек постигал его, так же как постигал землю. Он мечтал, но он верил в возможность достичь непостижимое. И он не ошибся в себе, в своей мечте и надежде.

Человек мечтал о небе и дарил ему поэзию бытия.

*

Кусок оленьего мяса и медвежьего сала несколько восстановили силы Дагая. Наутро он смог выйти из чума, добрести до быстрого ручья, и вернувшись, приготовить лепешку.

Теперь ясным тихим весенним днем он мог подолгу сидеть у чума, на успевшей растаять и высохнуть проталине и дышать солнцем. Солнце вернуло крепость его рукам и надежду на будущее.

Он сжег Дочь ночи, но Хосядам не покарала его. Прошло много дней, но он даже не слышит криков, похожих на плач или смех дотам.

«Чему ты удивляешься? — слышится иногда ему по ночам. — Тебя учил сенебат, тебе он отдал своих духов. Они берегут тебя, помни!»

Он просыпается и невольно всматривается в пространство— кажется, сейчас он увидит лицо сенебата. Никого. Только у самой двери лежит Боской, похудевший от голода и беспрестанной, почти бесполезной беготни по тайге.

Добычи нет. Нет еще и перелетной птицы, озеро только-только начинает раскалывать лед, а в чуме осталась одна мука.

Дагай в который раз, пробуждаясь от ночных голосов, решает утром попытать счастья в поисках таежной дичи, если позволят силы.

Утром, чуть приглушив голод куском полусырой пресной лепешки, он берет ружье. Боской прыгает от радости.

Дагай выходит из чума и с трудом добирается до края леса. Дальше он идти не может, а разве будет глухарь сидеть здесь, на краю. Боской жалобно скулит, но хозяин, постояв с час у сосны, бредет назад; хозяин боится потерять силы.

Пес один убегает в тайгу и возвращается к вечеру злой.

Тяжелое время весна на Севере. Пройдет первый дождь, и, словно проснувшись от долгой спячки, двинутся снега с места, понесутся речками и ручейками в реки и озера. Подопрет их ледяной барьер, и разольется вода на тысячи и сотни тысяч полян, маленьких угоров. Затопит она леса, и лишь одинокие высокие мысы — «лбы» — с исполинскими кедрами смогут приютить человека.

На сотни километров нет земли, кругом вода и деревья в ней. Так будет стоять вода почти месяц, а затем пойдет на убыль. Но тут еще хуже.

Там, где только что ты проезжал на лодке-долбленке, которую в этих краях ласково называют «веткой», вылезли коряги, грозящие пропороть тонкое дно. Неожиданно образовались завалы из плавника и вывороченных льдом и водой деревьев. Или заторосит путь неведомо откуда появившийся лед, снесенный водой из теневых мест. Вот и добывай себе пищу весной.

Одна надежда на места икромета щуки, окуня или язя, да на опускающихся на воду перелетных уток или гусей.

С заходом солнца Дагай слышал высоко в небе крик лебедей. Они первыми прилетели на север, но уходили дальше, в тундровые края.

Еще недолго ждать, еще надо потерпеть. Утром над чумом высоко-высоко шли на север гуси, а к полудню появились стаи черных уток.

С каждым пролетом стаи загоралась надежда, и Дагай ласково потрепал Боскоя:

— Потерпи, завтра и к нам сядут, какие тут забереги, видишь.

Озерная вода с каждым днем приближалась к чуму. Каких-нибудь пятьдесят шагов — и уже широкий, как река, заберег — полоса воды, отделявшая берег от черного льда озера.

— Видишь, — говорил Дагай Боскою, который, высоко задрав морду, с сожалением провожал очередную стаю перелетной птицы, — на озере полыньи и трещины появились. Сядут тут гуси или утки, сядут, Боской, придется тогда тебе поработать, ветки-то у нас с тобой нет. Нет ветки-долбленки.

Начал накрапывать редкий теплый дождик.

— Вот и дождь. Сядут, Боской, сядут.

Дагай с вечера натаскал веток ели и сосны к самому берегу и стал делать скрадку в виде шалаша. Работал с ожесточением, падал от усталости и плакал от бессилия, но скрадка была готова. В чум ой добрался уже ползком.

На другой день голова гудела от боли, саднило в груди, руки с трудом удерживали ружье, но Дагай сидел, затаившись в скрадке, и не спускал глаз с озера. Боской лежал рядом. Они ждали долго.

От солнечного тепла прямо на глазах полыньи на озере расширялись, трещины покрывали лед паутиной, а на той стороне в заберегах уже плавали льдины. Таял поверхностный лед озера.

Девять гусей летели низко над головой. Они появились неожиданно из-за леса с противоположной стороны. Первый замедлил полёт и пошел на лед у самого края заберега.

Все девять опустились разом. Дагай прикинул расстояние. Стрелять бесполезно, не достанет. Боской толкнул хозяина, но тот не поднял ружья. Пес зарычал.

Гуси всполошились, поднялись и пошли прямо на скрадку. Раздался выстрел. Два гуся упали, один в воду, другой на берег. Боской бросился из засады и скоро принес гуся, положил его у ног хозяина и побежал снова. Вот он достал из воды и второго.

— Молодец, Боской, теперь мы жить будем, молодец.

Дагай скоро совсем окреп. Боской выручал его, принося дичь отовсюду, куда бы ни упала она.

Чум казался обоим хорошим жильем, хотя в нем не было доброй половины покрышки.

Теперь Дагай начал ощущать радость свободы от сенебата. Почти ничто его не мучило по ночам, только иногда как будто чей-то голос твердил о духах сенебата.

Но приходил день, патронов еще было много, была дичь, пища, и Дагай стал внимательно присматриваться к тайге, ко всему, что окружало его.

Он заново учился познавать землю, на которой жил, должен был жить, хотя и остался один.

Почему один — а Боской? Все чаще и чаще говорит с ним Дагай, боясь забыть речь людей.

— Завтра с рассветом мы на месте сядем, где вострохвосты были. Сколько добудем, нам хватит, Боской. Ветку делать начнем. К людям пробираться будем. По воде пробираться будем. Ты понял?

Боской понимал.

Серые льдины уже кидало ветром по озеру из края в край. Утром тишина, спадает ветер. Солнце, которое почти не сходит с неба, греет.

Солнце серебрит открытую воду озера. Вдалеке кромка посеревшего льда. Тихо. Ясно. Пахнет теплом, талым снегом, прошлогодними листьями. С тонким печальным криком пролетел одинокий лебедь. Снова тихо.

Раскатистый шум, грохочущий треск неожиданно раздался из самой глубины озера. Пронеслись волны, появилась крутая воронка, и что-то огромное, бело-черное полезло наружу, разрушая тишину. Дагай испуганно вскрикнул:

— Тэлло!

*

Впервые о тэлло Дагай услышал много лет назад, на другой год после смерти дедушки Альдо.

Была ранняя, но затяжная весна. Сенебат весновал у курьи недалеко от озера. Тогда на озере ставили свои чумы эвенки. Древняя вражда эвенков с селькупами и кетами ушла в прошлое. Теперь эвенк Кирмагир был в большой дружбе с сенебатом и даже взял в жены дочь дедушки Альдо.

Поздним вечером в чуме сенебата услышали звон колокольчиков и встревоженный окрик Кирмагира. Не распрягая оленей, сосед вошел в чум и, переведя дыхание, рассказал:

— Пошел я через озеро сушняк посмотреть. Топор взял и веревку. Пешком пошел, наст-то еще держит. До середины озера не дошел, как ступил на черный лед, так и провалился. Лечу вниз. Упал на что-то мягкое, как шерсть сохатого. Страшно стало. Смотрю, два огромных белых зуба впереди торчат. Никак, на тэлло упал. Совсем перепугался.

Вода подступает, а зверь огромный ничего не чует. Топор-то и веревка как были в руке, так и остались. Думал, конец пришел, потом сообразил: пополз к голове чудища, один конец веревки на руку намотал, второй к зубу тэлло прикрутил. Поднял топор и со всей силой стукнул тэлло между зубов. Оно вскочило, разворотило лед и я очутился на берегу.

Очнулся, а лед на озере раскидан, и никого кругом нет. Я так перепугался, что прибежал в чум, взял оленей и скорей к тебе, сенебат. Что ты скажешь?