Страница 2 из 40
Музей антропологии и этнографии имени Петра Великого (когда-то он назывался Кунсткамерой) — один из интереснейших в Ленинграде. В нем собраны и этнографические коллекции из Южной Америки. Ежедневно сотни посетителей проходят мимо экспозиции, не скрывая удивления от увиденного. Легко заметить, что терка, на которой женщина растирает съедобный клубень, или лук в руках индейца, бьющего рыбу, привлекают меньше внимания, чем фантастический наряд из перьев, панцирей черепах и скорлупы орехов на теле шамана и особенно ботоки — огромные деревянные диски в мочках ушей и в губе мужчины из племени ботокудо. В старинных русских описаниях индейцев Аляски похожие диски именуются калужками.
Интерес посетителей понятен. Рыбная ловля и приготовление пищи — занятия будничные. Для того чтобы прокормить себя, люди на всей планете поступали самым простым и удобным в данных условиях образом. Те или иные традиции и обычаи, получившие распространение у отдельных народов, здесь, как правило, легко объяснимы. Иное дело — сфера религии, ритуала, этикета. В ней нет явных ограничений для человеческой фантазии, и людям другой культуры принятые формы поведения часто кажутся противоречащими здравому смыслу. Конечно, и в этой сфере ничто не беспричинно, действия человека в конечном счете обусловлены его хозяйственными и социальными нуждами. Но связь эта настолько опосредованна, что разгадать ее порой удается с большим трудом. Кроме того, материальные условия существования определяют лишь общий характер ритуалов, главные направления религиозной мысли, тогда как подробности и детали в каком-то смысле случайны.
Под воздействием множества разнообразных обстоятельств на протяжении долгой истории народа у людей складывалась привычка совершать обрядовые действия тем, а не иным способом, и он начинал казаться само собой разумеющимся.
Например, все первобытные народы придавали большое значение достижению подростками зрелости, что вполне понятно и объяснимо. Юноша, прошедший соответствующие обряды (их называют ритуалами посвящения или инициации) и признанный взрослым, должен был быть внешне отмечен, дабы его статус полноправного члена племени ни у кого не вызывал сомнения. У народов, носивших одежду, о прохождении инициации мог, скажем, свидетельствовать особый орнамент на поясе или рубашке. Там, где из-за климатических условий одежда не получила распространения, знак наносился на тело. Это могли быть выбритые волосы на макушке, шрамы на груди или деревянные вставки в ушах и в губах. Почему была выбрана именно такая форма, мы, вероятно, никогда не узнаем. Но для индейцев, усвоивших этот обычай, она стала обязательной. Еще в начале 1980-х годов мужчина без ботоков выглядел в глазах соплеменников так же, как европеец, которому пришла бы в голову мысль выйти на городскую улицу в ночном белье.
На этом небольшом примере легко понять, насколько неодинаковы обычаи и нормы поведения в разных культурах. Оценивая индейские верования, обряды и правила этикета, нельзя оставаться на позициях европоцентризма. Современная этнография стремится определить смысл тех или иных действий для самих аборигенов, их объективную роль в жизни общества и оставляет в стороне вопрос, плохи они или хороши в свете нашей морали.
Исследуя первобытную культуру, необходимо помнить о суровых условиях, в которых жили люди, о постоянно грозивших им опасностях. Правда, большинство индейских племен, с которыми познакомились этнографы, были великолепно приспособлены к привычной для них обстановке и не испытывали серьезного недостатка в пище. Более того, наблюдения показывают, что во многих районах Южной Америки человек сравнительно легко обеспечивал себя всем необходимым и располагал большим досугом, чем житель современного индустриального города. В значительной мере этот досуг использовался для совершения церемоний и ритуалов.
Однако благополучие первобытного коллектива было непрочным. Во-первых, его в любой момент могло нарушить нападение врагов. Во-вторых, даже небольшая ошибка в хозяйственном планировании, выражаясь нашим языком, могла обернуться непоправимой бедой, так как создать достаточные запасы продовольствия на случай голода было невозможно. Сроки и способы посева, охоты, рыбной ловли, сбора лесных плодов определялись вековым опытом и неукоснительно соблюдались.
Не менее важным было правильно распределить хозяйственные и общественные обязанности между людьми разного возраста и пола. Опыт подсказывает, что мужчины могут эффективнее исполнять одну работу, женщины — другую. Подростков и стариков рациональнее использовать для иных трудовых операций, нежели людей в расцвете сил. Подобное разделение труда основывается на естественных биологических особенностях людей и обеспечивает наилучший способ эксплуатации природных ресурсов.
Правда, естественные способности влияют на распределение трудовых операций внутри коллектива не прямо, как мы увидим дальше, — здесь действует сложный социальный механизм.
Практически у всех первобытных народов особая роль отводилась старшим мужчинам, которые, как пишет один из крупнейших советских этнографов А. И. Першиц, «в условиях как материнского, так и отцовского рода были реальными руководителями первобытных коллективов». Судя по материалам неандертальских погребений, такая практика сложилась по меньшей мере 50–60 тысяч лет назад, а быть может, и много раньше.
В вопросах, от которых зависело само существование членов племени, общество не могло позволить себе положиться на чью-либо добрую волю, понимание и сознательность. Да люди еще не сознавали экономические и социальные выгоды разделения труда, которое не было кем-то изобретено и утверждено на совете старейшин, а сложилось стихийно. Традиция не могла поддерживаться иначе, как приобретя религиозную форму, поскольку страх перед сверхъестественными силами был самым надежным регулятором поведения человека. Исполнением разнообразных ритуалов вновь и вновь подчеркивалось, что дети, подростки и женщины наделены иными правами и обязанностями, нежели взрослые мужчины и старики, а значит, призваны заниматься другими делами. Те же, кто намеренно или случайно нарушал установленные правила и запреты, создавал малейшую угрозу сохранению испытанного веками порядка, беспощадно наказывались как оскорбившие духов и мифических предков.
Страх перед духами, то есть перед силами природы, к воздействию которых человек должен был приспосабливаться, порой принимал уродливые формы и заставлял людей совершать поступки, идущие в разрез с их подлинными интересами. Религиозный фанатизм в первобытных обществах возник из-за непонимания истинных причинно-следственных связей в окружающем мире. Средства, которые общество применяло, для того чтобы оградить себя от опасностей, не всегда оказывались соразмерными. Однако источник угрозы угадывался правильно — иного нельзя и ожидать, поскольку выжить могли лишь те группы людей, чьи действия в основном соответствовали объективным нуждам коллектива.
Неоправданно жестокое отношение к нарушителям неписаных законов первобытной общины облегчалось порой тем, что примерно половина ее членов была чужаками, а то и просто происходила из племени врагов. Кардинальной чертой первобытной культуры является экзогамия — запрет браков внутри коллектива людей, считающихся родственниками. Как и когда возникла экзогамия, — на этот счет у этнографов нет единого мнения, но объективный смысл этого явления понятен. Благодаря ей расширялся круг брачных связей и устранялась угроза генетического вырождения.
Экзогамия предполагает, что после заключения брака один из супругов переселяется в общину другого. Если муж переходит жить к жене (или, точнее, к ее родственникам), брак называется матрилокальным, если наоборот — патрилокальным. Оба варианта были распространены примерно одинаково и скорее всего сосуществовали с глубокой древности. И в том, и в другом случаях женатые мужчины и замужние женщины происходили из разных, порой враждебных коллективов, а иногда даже говорили на разных языках. Чувство недоверия по отношению к иноплеменникам порой сохранялось и между супругами.