Страница 2 из 8
Подъехавший на пролётке урядник церемониться не стал, расталкивая толпу, двинулся к крыльцу. Приехавший из Семёновки стражник принялся быстро и негромко ему что-то докладывать.
— Когда-когда, говоришь, девица утопилась? — спросил громко урядник.
— Вчера, за час до полудня! — доложил стражник, тоже громко.
Урядник нашёл глазами в толпе Егора и сказал:
— Что же ты, шельма, врёшь, что сию девицу этой ночью видел?
— Клянусь! Вот те крест! — воскликнул Егор, перекрестившись, и добавил: — Со мной и Филька с Васькой были.
По толпе прошёл гул, не замечен был Егор во вранье. Да и ребятишки тоже знали, когда соврать можно, а когда и не следует.
— Ой, так это ведь мавка была, — охнула одна из баб.
— Самая страшная из русалок, — подхватила вторая.
Третья добавила:
— Утопленниц, перед тем, как в услуженье забрать, водяной отпускает со светом белым проститься!
— Свезло вам, пострелята, что мавка душеньки из вас не высосала, не выморозила, — произнёс дед Зуда, приглаживая торчащий вихор внука.
Филька, до того стоящий с открытым ртом, вдруг ойкнул и, показывая пальцем на Егора, выдал:
— А Егорша-то мавку замуж позвал! Бросай, говорит, Ульянка, Стёпку, за меня иди.
Толпа дружно охнула, люди непроизвольно попятились от Егора. Настала очередь его матери голосить. С криком:
— Сыночек, родненький! — она подбежала к Егору, крепко обняв.
— Всем разойтись! Нечего тут суеверия разводить! — рявкнул урядник, до того сам внимательно слушавший разговоры. — Дело ясное. Самоубийство.
Он, позвав стража, направился прочь со двора. Сотский немного задержался, обратившись к людям:
— Кто помочь желает, оставайтесь. Остальные идите. У людей двойное горе. Дочь утопла, да и не похоронишь, как следует. Могилка будет за кладбищем, отпевать нельзя. Эх, девица, что ж сотворила с собой, глупая.
Сотский снял фуражку, перекрестился и бегом поспешил к пролётке.
Глава вторая. Ворожея
После того, как пролётка отъехала, староста принялся распределять, кому нужно остаться на помощь семье кузнеца. Бабы же окружили Егора с его матерью и принялись наперебой давать советы, как от нежданной напасти избавиться.
— Задобрить водяного надо, — утверждали одни.
— Нет, нельзя Егорше к реке и близко подходить, — твердили другие. — Вдруг мавка жениха забрать надумает.
— Оберег сделайте, — подсказывали третьи. — На воротах, дверях, ставнях кресты восковой свечкой нарисуйте.
Мать Егора после этих советов совсем с лица спала. Растолкав остальных, вперёд выступила бабка деда Зуды. Она выпрямилась, опираясь на батожок, приняла благостный вид и изрекла:
— В церковь идите. Батюшка отмолит.
— Эх, жаль отец Макарий помер, — со вздохом протянула её сноха. — Он точно бы помог. А нынешний хоть и после семинарии, чужак он здесь.
Многие закивали, а бабка ткнула сноху кулаком в бок:
— Что мелешь? Упаси Бог, кто услышит, — и выразительно покосилась на идущего в их сторону старосту.
— Ну, что, бабоньки, почесали языками, и будет. Трава сама себя не скосит, не высушит, в стога не ляжет, — сказал староста и добавил: — Ивану денег на гроб и могильщиков я сам выделю. Привезут Ульяну, к обеду схоронят. Что стоите? Рысью на стан. Егорша, церковь хорошо, но ты и к Ворожее загляни. Тебя и твою матушку до полудня отпускаю.
После этих слов староста зашагал в сторону своего дома с видом мрачным и решительным.
— Ох, не поздоровится Степановой спине, — протянула одна из молодок.
— И поделом, — раздалось сразу несколько голосов.
Толпа разошлась, часть по домам, часть на стан на дальних лугах. Егор с матерью вошли в дом. Вся семья уже сидела за столом, лишь их ждали. Отец грозно глянул на мать, а та и не заметила, ловко ухватом достала из печи чугунок с кашей, поставив на стол. Дед как глава поблагодарил Господа за хлеб насущный и первым взял деревянную ложку. Ели, молча, даже сестрёнки Егоровы не шалили. Не хотели получать ложкой по лбу не от отца, так от деда.
После завтрака, маменька метнулась к сундукам, доставая праздничную одежду и обувку для себя с сыном.
— В церковь пойдём, Егоршу отмаливать, староста отпустил.
Дед с бабкой, да и отец смолчали, лишь из под насупленных бровей наблюдали, как суетится по избе мать, как складывает в корзину свежий хлеб и яйца.
— Куды? — не удержалась бабка.
— К Ворожее заглянем, — ответила мать, даже не взглянув в сторону свекрови. А когда она вынула из-за оклада тряпицу, с завёрнутыми в неё деньгами, не удержался отец.
Он встал и преградил дорогу жене.
— А ну, на место верни!
Для острастки кулаком замахнулся.
— Жалеешь? Для сына родимого? А что я церкви пожертвую? На что свечи накуплю? — неожиданно взъярилась всегда спокойная маменька, наступая на мужа.
Тот, ни разу до того не встречавший отпора, отошёл в сторону, пропуская жену к корзинке. Сестрёнки Егора на печку забрались, они всегда так делали, когда батька злился, а тут ещё и маменька осерчала.
— Поучить надо, сынок, жену, — подал голос дед. Бабка ему принялась поддакивать:
— Ишь чего вздумала, мужику перечить!
Маменька обернулась, глазами сверкнула и произнесла:
— Пока Егоршу не отмолю, если кто на пути встанет: прокляну!
— Ведьминское отродье, — прошипела бабка, но на неё никто внимания не обратил. Снох своих бабка не жаловала.
Егор с трудом обул на замотанную ногу башмак. Маменька, скрывшаяся за занавеской, отделявшей родительскую кровать, оделась быстро. Она вышла, поправляя на плечах расписанный цветами полушалок. Взяла Егора за руку и повела к двери.
— Вот только вернись! — зло бросил ей в спину отец.
Маменька и бровью не повела. Егор, хромая, еле успевал за ней, идя по улице в сторону церкви.
— Прости, матушка, — сказал Егор. — Мне самому бы, без тебя всюду сходить. Батька бы так не ярился.
— Сам ты уже мавку замуж позвал, — резко ответила мать. Посмотрев на сына, она сбавила ход и спросила: — А когда твой батька не ярился? Вот то-то. Ладно, чай не прибьёт.
Егору их село показалось непривычно пустым. На улицах никого не было, у колодца тоже. Лишь лаяли кое-где собаки, да кудахтали роющиеся в пыли куры. Егору стало не по себе, хотя понимал, что одни сельчане на сенокосе, другие на подёнщине у барина наделы отрабатывают, как его дядя с женой. Ребятня тоже при деле: гусей с гусятами на лугах пасут, с младенцами нянчатся, да мало ли в эту пору работы?
Церковь, каменная, новая, стояла на холме, издалека слепя глаза белизной стен и позолотой куполов. За ней возвышалась деревянная колоколенка. У подъёма на холм Егор с матерью остановились, отдыхая. Из церкви вышел Иван-кузнец. Казалось, за ночь он постарел на десяток лет. Поравнявшись с соседями, он сказал:
— Ходил вот, просил дозволения подхоронить Ульянку в могилу к моей матушке. Деньги, что на приданое копили, предлагал. Да где там. Эх, Егорша, что ж дочь выбрала не тебя, а Степана...
Кузнец, сгорбившись, побрёл к дому сельского плотника. Ему ещё предстояло ехать за телом дочери в Семёновку. Маменька перекрестила его вслед и посмотрела нетерпеливо на сына. Егор подумал, будь он маленьким, маменька бы побежала с ним на руках в церковь. Кивнул, и они принялись взбираться на холм.
Вскоре они выходили из церкви почти с тем же видом, что и Иван-кузнец. Новый священник даже слушать толком не стал, попеняв на темноту местных прихожан и склонность к суевериям. Правда, после щедрого пожертвования батюшка пообещал помолиться о здравии раба Божьего Егория. Мать накупила свечей, поставила к иконам, помолилась Богородице. Егор тоже свечи поставил за здравие, а одну втихаря за упокой Ульянки. Хоть оно и не положено, но Господь добрый, поймёт. Не может же один грех всю жизнь праведную перечеркнуть.
Несколько свечей маменька завернула в тряпицу и в карман юбки сунула. «Кресты рисовать», — сообразил Егор.
Спустившись с холма, они направились к окраине села. Там, в лесу стояла изба Ворожеи. Мало уже кто в селе помнил настоящее имя молочной сестры их бывшего барина. Лет за двадцать до того, как все стали свободными, отец барина умер, завещав вольную кормилице сына и её дочери. Но они не захотели далеко уходить и поселились в охотничьей избе.