Пустой дом

– Ну что, мужики, на этом, пожалуй, и всё. Пришла смерть суке этой. За всё своё зло заплатил. А теперь расходимся. И не забывайте – ни слова об этом! Никому! Ни одного намёка! И не вздумайте ночевать сюда приходить, грязное это место теперь, про́клятое. Всё, пошли отсюда».

Закончив читать последний лист, Тимофей поднял голову, и несколько минут не мог прийти в себя: «О чём это? Это казнь Мушкетёра? Что, история подошла к концу? А кто, всё-таки, он такой? Ведь все пути уже пройдены, больше вроде бы и копать негде. Даже никаких идей в голову не приходит».

Взгляд блуждал по комнате без определённой цели: «И что, конец поисков? Осталось только одно узнать. Что там оформитель прислал? Не поленился ведь». Взял в руки конверт от Пантыгина:

– Ну, что там?

Наружу выпал сложенный вдвое лист бумаги, на котором, рисованный простым карандашом – портрет; густые брови, колючий, пронизывающий взгляд. Это лицо Тимофей старательно уничтожал в своей памяти большую часть своей жизни, стараясь даже немного не думать об этом человеке, который смотрел на него с портрета всё с тем же твёрдым укором, проникая глубоко в сознание, во всё его существо, в каждую его клетку.

Эпизод из детства в одно мгновение вспыхнул в сознании – страшные предсмертные крики, издаваемые несчастными под сводами мрачного подземелья, хлынули из подвалов памяти, закрытые до поры услужливым подсознанием. Дрожащие блики света, фигура убийцы с орудием смерти в руке, наносившем хлюпающие удары. Брызги жидкости, разлетающиеся в разные стороны после взмахов. И – невыносимые вопли умирающих людей. Воспоминания заполнили сознание до предела.

Перед глазами вспухли радужные шары, которые увеличивались, двигались, сменяясь один за другим, ослепительно сверкая разноцветными переливами.

Тело выгнулось дугой, сознание заполнилось невообразимой болью…

Затем вспышка белого цвета сокрушающим ударом, разом очистила всё пространство, простираясь бесконечно. Вокруг начало тускнеть, яркий белый свет понемногу превратился в мутную, подводную мглу, становясь всё темнее и темнее. Постепенно наступила полная, абсолютная тишина, бесцветное ничто. Боль ушла. Больше не было ничего.

Он стоял перед огромной дверью. Протянул вперёд ладонь, и слегка толкнул. Дверь открылась. Раздался голос:

– Вернулся? Проходи, мы уже ждём тебя…

ЭПИЛОГ

В небольшом кабинете при кафе, что находилось почти на самой окраине города, разговаривали двое мужчин. Беседовали уже очень давно. Разговор происходил тяжёлый, но собеседникам он был необходим. Ушёл из жизни их общий друг. Ушёл рано, как говорится – ­ жить бы ещё, да жить, но увы… Каждый из собеседников вёл разговор так, будто это именно он был виновен в произошедшем, каждый пытался оправдаться перед собеседником. Слова получались тяжелыми, произносились трудно, но разговор не прекращался:

– Портрет ещё этот, будь он неладен.

– А кто это?

­– Нарисован?

– Да нет – кто нарисовал, да ещё и прислал потом.

– Знаешь, совершенно непредсказуемый случай. Это – тот самый человек, которого маньяк в подвал затаскивал. Он тогда, конечно, молодой был совсем. Мушкетёр хотел его спрятать там, думал – убил. Торопился, с ним сын маленький был, да и время ещё не позднее. А подростка этого он на улице встретил, и решил повоспитывать, мол – чего это ты в такое позднее время тут шныряешь? Да где твои родители? Да ты поди ещё и куришь? Ну и всё остальное в таком роде. Пацан этот без присмотра рос, ну и вечерами шарился по Городищу – детям всё интересно. На язык острый. Строгого дядю он с ходу и послал куда подальше. Урод этот психанул, праведно разгневавшись, тут же достал из кармана складной перочинный нож, развернул, и ударил его в грудь. Потом ещё раз. Мальчишка упал. Убийца решил, что он мёртвый, и чтоб следов не оставлять, подхватил его на руки, и понёс в тот самый подвал. Там недалеко. Ну а в подвале устроил побоище. Ребёнок его всё это видел.

– Кошмар какой.

– Ага. Самый кошмаристый кошмар.

– Не уберегли мы его.

– Да уж… Но ты же видел – остановить это было невозможно.

– Это точно. Так он, получается, забыл всё? Так?

– Ну да. Так психика у человека устроена. То, что страшно осознать, подсознание прячет в далёких уголках, и держит там. Может за всю жизнь не отпустить эти воспоминания. А иногда – вот так.

– Кому сколько дадено. Жизнь такая…

– Всё равно – могли запретить!

– Да как запретишь-то? Ты чего? Ты же сам всё видел и слышал. Он, как одержимый двигался. От одного вопроса к другому. Я ему про опера, которого Мушкетёр в психушку упёк, соврал ведь – сказал, что ничего не смог узнать, данных не нашёл, а он так обрадованно мне заявил – я, говорит, сам разобрался! Оказывается, бомж тот, его знакомый, вспомнил и имя опера, и адрес. Он к нему всё равно сходил, поговорил. Так что напрасно ты винишься.

– Может и так. А про художника я тоже думал, что ничего не помнит.

– Мы вместе так думали. По всем признакам он ничего и не помнил. А оказывается, ему терапию прописали – рисовать пережитый ужас. По теории медиков, психика должна была излечиться таким путём, и вытеснить воспоминания. Ну, художнику это помогло – он тонну бумаги извёл, пока портреты эти рисовал, а вот нашему герою только один из этих рисунков жизнь укоротил.

– А как медицина таких упырей объясняет?

– Да никак. В каждом человеке есть зверь. У некоторых он выходит вперёд. А почему – никто этого не может объяснить.

– Да… Такие нелюди были всегда. Слушай, получается Мушкетёр этот, с того самого первого убийства и начал на бомжей охотиться?

– Да, поначалу искал сбежавшего. Выучка – свидетелей не оставлять. Вот и искал. А дальше видать во вкус вошёл. Улицы очищал. Санитар хренов… Пока на нашего, из «семёрки» не нарвался. Но всё равно убил, гад. Начальник горотдела после этого дал указание без приказа – расследовать, найти и поймать. Была разработана настоящая операция, к которой также привлекли и бездомных. А они каким-то образом догадались, на кого будет охота. И когда операция, длившаяся почти месяц, завершалась поимкой маньяка, клошары финальную часть операции переиграли по-своему – взяли Мушкетёра под свой контроль, окружили плотным кольцом, и потащили его к тому самому дому. Опергруппа их по пути остановили, но бомжи упёрлись – «Не отдадим, можете нас всех здесь перестрелять, нам терять нечего. Если не дадите убить, мы сейчас на него кинемся, и на клочки, прямо тут, в парке и порвём!»

Тут уже все, кто в операции принимал участие, вокруг них собрались. Из бомжей один человек соображал получше остальных. Он и повёл переговоры. Решили так – жажду мести придётся удовлетворить, иначе ничем хорошим здесь не кончится, хоть убивай. Значит – бомжи забирают маньяка, и устраивают казнь в подвале того дома – он всё одно пустой. Только есть условие – казнить без следов на теле. Убить его там, на месте – показалось лучшим выходом. Все понимали, что если это существо начать легализировать через оформление дела, то свои из Конторы опять его «отмажут». И он опять начнёт свое жуткое дело. Даже если уедет из города, будет убивать в любом другом. Менты сразу предупредили: «Тело не портить». На том и договорились. Бомжи утащили маньяка в тот самый подвал, где он совершил первое убийство. Бить не стали – примотали душегуба верёвками к трубе, чтобы не упал, натолкали в рот и ноздри церковных свечек, в ноздри в последнюю очередь, чтоб помучился подольше, и замотали «затычку» синей изолентой. Мычал и корчился, задыхаясь. В конце обгадился. После содеянного молчаливые палачи поднялись наверх, а милиционеры, спустившись в подвал, сымитировали суицид с повешением, предварительно очистив от воска ноздри и ротовую полость. Дела заводить не стали. Ограничили только сообщением о несчастном случае суицида. Передали труп Очистке. Похоронами они сами занимались. Вот так всё и было. Коллеги семье соврали – застрелился из табельного, честь мундира, как же… Да им врать привычно.