Жажда. Книга сестер

– Знаешь, мне с мамой трудно. Хотела бы я быть на твоем месте. Тебя она уважает, преклоняется перед тобой. А про меня говорит, что я – это она в детстве, что не умиляет ее нисколько.

– Бедная, она себя не любит.

– Бедная тут я! Мне хочется, чтобы моя мать меня любила.

– Мне тоже хочется.

– Да, тетя Нора действительно не слишком добра к тебе.

– Она не злая. Но ее хватает только на отца.

– У тебя хоть отец есть.

– Ну, не то чтобы прямо есть.

– Мне кажется, маме этого недостает. Если б в доме был мужчина, она бы не позволяла себе так распускаться. Иногда ночью я смотрю, как она спит на диване перед включенным телевизором, и думаю, что лучше умереть, чем стать такой, как она.

– Ты не станешь такой.

– Хорошо, а кем я стану?

– Летиция создаст рок-группу. Она будет петь и играть на гитаре. Тебя я представляю себе на ударных.

Козетта в изумлении вытаращила глаза:

– Правда? Ты так думаешь?

– Я уверена.

Произошла любопытная вещь. Радость крестницы длилась не дольше мгновения. Тристана увидела, как ее загоревшийся было взгляд почти сразу подернулся дымкой. Стоило, наверно, спросить почему. Но Тристана сочла, что это будет бестактно.

– Знаешь, Тристана, лучшие минуты моей жизни – те, что я провожу с тобой. Я выпендриваюсь, что‑то из себя строю, стараюсь произвести впечатление на вас с Летицией. А когда я одна, мне плохо.

– Это нормально – нуждаться в других. Я тоже люблю с тобой общаться.

– Когда я сейчас говорила о маме, ты, может быть, решила, что я тебе завидую. Нет, я скорее завидую Летиции, хотя и обожаю ее. На самом деле мне бы хотелось быть твоей сестрой.

– Подумай о том, что есть у тебя.

– Ну скажи тогда, что у меня есть хорошего?

– Открою тебе мой самый большой секрет, который я никогда никому не говорила. Я выгляжу тусклой, это меня просто убивает.

– Что ты плетешь?

– Не смейся. Если б ты знала, как это угнетает меня.

– Что у тебя с головой? Ты самый умный и самый интересный человек из всех, кого я встречала.

– Когда я разговариваю, все в порядке. Когда я молчу, меня никто от стенки не отличает. Я маленькая тусклая девочка.

– Поверить не могу, что ты так себя воспринимаешь.

Тристана рассказала Козетте о случайно подслушанном разговоре родителей.

– Тетя Нора и дядя Флоран просто слепые курицы! – выпалила крестница.

– Вот я тебе говорила о рок-группе Летиции, где ты будешь играть на ударных. Ты не спросила, на чем буду играть я. А все потому, что у меня тусклая внешность и меня невозможно представить себе в рок-группе.

– Глупости! Не спросила, потому что ты будешь президентом Франции.

– Слушай, ладно, сколько можно жевать эту тему! Теперь ты знаешь мою проблему. Я только хотела тебе сказать: каждый думает, что его ситуация тупиковая.

Козетта с серьезным видом кивнула. Эти девочки десяти и двенадцати лет даже не подозревали, что выражение лица у обеих было в тот момент далеко не детским.

Когда кузина отбыла в свою семью, Флоран и Нора вздохнули с облегчением.

– Я очень люблю Козетту, но она такая шумная! – сказала Нора. – Без нее намного спокойнее. И вы, девочки, теперь снова будете вдвоем. Уверена, что вы тоже рады.

Тристана ответила уклончиво, хотя на языке у нее вертелся другой, вполне уместный ответ: “Это вы с папой счастливы, что никто не будет вас отвлекать от вашей идиллии!”

Чуть позже она призналась сестре:

– Мне очень нравится, когда мы вдвоем. Но Козетта – единственный человек, который что‑то привносит в наш дуэт, ты не находишь?

– Я по ней скучаю.

– Я тоже.

* * *

В тринадцать лет Тристана за год выросла на тринадцать сантиметров. Это выбило ее из колеи. Иногда, глядя в зеркало в ванной, она пугалась.

– Если так пойдет, я скоро перерасту зеркало и не увижу своего лица, – сказала она.

– Тогда я буду твоим зеркалом и буду говорить тебе, что ты красивая и пора подстричься, – ответила Летиция.

В восьмом классе у девочек в школе стали появляться ухажеры, которыми они хвастались, чтобы набить себе цену. У Тристаны с мальчиками были чисто дружеские отношения, без малейшей двусмысленности. Она ничуть не завидовала тем, кто рассказывал подружкам о своих отношениях, более или менее выдуманных.

Однажды, входя в класс, она случайно услышала разговор нескольких своих соучениц и остановилась на пороге.

– Тристана вполне ничего, но какая‑то бесцветная.

– Да, когда она говорит, лицо у нее оживляется и она становится хорошенькой. А так у нее вид довольно пресный.

Тристана на цыпочках бросилась прочь. Ни за что на свете нельзя было допустить, чтобы эти фифы догадались, что она подслушивала. Спрятавшись в туалете, она расплакалась. Потом успокоилась, сказала себе, что это обычные девчачьи пересуды, и поклялась не переживать из‑за таких пустяков. Но увы, зло свершилось. Она сделала вывод, что переходный возраст оказался бессилен против ее проклятия.

Как‑то одиноким вечером, когда Летиция была на своих гитарных курсах, Тристана взяла на полке у родителей книгу – “Ранние всходы” Колетт. И мгновенно влюбилась. Она уже и раньше читала разные романы, читала с удовольствием, не скучая. У Колетт ей открылось нечто иное: она не просто увлеклась – она наслаждалась. Это было связано скорее с манерой письма, чем с сюжетом.

Внезапно она заметила, что вернулась сестра и наблюдает за ней.

– Я никогда не видела, чтобы ты так читала, – сказала Летиция.

– Теперь я понимаю, что значит хорошо написано.

Младшая села рядом:

– Дашь посмотреть?

Тристана протянула ей открытую книгу. Летиция вдумчиво посмотрела.

– Я прочту это позже, – в конце концов объявила она. – А я сегодня поняла, что значит хорошо играть на гитаре.

– У тебя получается?

– Нет. Учительница поставила диск Led Zeppelin. Вот такую музыку я хочу делать.

– У родителей, кажется, есть диск этой группы.

Они пошли посмотреть. В самом деле, около проигрывателя, которым они почти не пользовались, лежало штук сорок пластинок на 33 оборота, и одна из них Led Zeppelin.

Тристана поставила ее. Девочки благоговейно слушали.

– Потрясающе! – воскликнула старшая.

Вернувшийся отец похвалил ее за то, что она знакомит младшую сестру с музыкой Led Zeppelin. Она ответила, что как раз наоборот, эту группу открыла ей Летиция. Отец не отреагировал на столь необычный расклад.

– Почему ты больше не слушаешь музыку? – спросила Летиция.

Он не знал, что ответить. С ним и с Норой произошло то, что часто происходит с людьми, когда они уже устроились в жизни: они потеряли интерес к тому, что увлекало их раньше. Это общее правило, но особенно красноречиво оно проявляется в отношении к музыке.

Говорят, начиная с определенного возраста люди перестают воспринимать в музыке новое. Мало этого. С определенного возраста, необязательно преклонного, люди перестают слушать даже то, что им нравилось в молодости. Для среднестатистического человека музыка – это юношеская страсть. Они продолжают читать, путешествовать, интересоваться экзотическими кухнями, общаться с людьми. Но предложите им послушать что‑то новое, и вы получите в ответ сакраментальную фразу: “Знаешь, я, в общем‑то, остановился на «Битлз»”, – которых они тоже больше не слушают.

Музыкальный талант, как и математический, проявляется в ранней юности. Никогда не поздно стать писателем, философом или художником. Но почти всегда оказывается слишком поздно для того, чтобы стать математиком или пристойным композитором. И то, что верно в отношении таланта, верно и для восприятия: очень быстро становится слишком поздно для того, чтобы по‑настоящему воспринимать музыку и математику. Эти вещи требуют абсолютной самоотдачи.

И фоновая музыка не противоречит сказанному, она есть самое удручающее подтверждение этого. Музыкальная глухота породила то, что совершенно незаслуженно называют лифтовой музыкой. Однако, как правило, это высококлассный джаз. Заурядным это великолепие делает безразличие, с которым его слушают. Возьмите Расина и начните транслировать его в супермаркетах – результат будет тот же. Показательно, что поступить так с Расином никому в голову не приходит, зато так сплошь и рядом поступают с Дюком Эллингтоном.