Страница 21 из 34
Потом наступал один из прекраснейших моментов – совместное пробуждение. Вместе вынырнуть из‑под власти чар, ощущать себя наполненной и обогащенной, отяжелевшей от нежности, обнимать пребывающую в таком же состоянии сестру и наслаждаться этим единением. Такой момент смакуется очень долго.
Спуститься по лестнице со священной ношей на руках. “Мы у себя дома”. Если некая территория принадлежит тому, кто ее занимает дольше и чаще других, кто ее любит и знает все ее самые потаенные возможности, то девочки, бесспорно, находились у себя. Они владели домом в двойном смысле слова. Их жилище, самое что ни на есть заурядное, было пронизано магией, которую в него привносили дети.
Что значит жить где‑то? Это значит вдохнуть в некое пространство душу. Ребенок может привязаться к самому нелепому жилью благодаря своей способности одухотворять что угодно. Если вы хотите, чтобы ваша кухня стала необыкновенным местом, любите ее, убедите себя в том, что именно ей вы обязаны счастливыми мгновениями, которые там пережили. И кстати, так оно и есть.
В гостиной стоял шахматный столик. Родители часто играли. Правил Тристана не знала, однако регулярно придвигала высокий стульчик сестры к столику, а сама садилась напротив. Она показывала Летиции фигуры, позволяла попробовать их на вкус, не слишком усердствуя, потом как попало расставляла на доске. Младшая захлебывалась от хохота, и старшая вместе с ней. Изображать шахматную партию было до того смешно, что когда родители играли в шахматы на самом деле, девочки едва удерживались, чтобы не прыснуть.
Как‑то раз Тристана забыла убрать фигуры. Флоран спросил ее, что они делают с шахматами.
– Мы понарошку играем, – ответила она.
– Хочешь, научу?
Она кивнула. Для начала он рассказал ей историю столика:
– Шахматный столик – вещь редкая. Мой отец купил его когда‑то на барахолке. Это большая ценность. Папа очень увлекался шахматами. И великолепно играл. Он приглашал сразиться с ним асов. Можно сказать, из‑за шахмат он и погиб. В доме начался пожар, а он даже не заметил. Он играл с моей матерью, она была так же сосредоточена, как и он. Никто не знает, кто из них выигрывал. Сгорело все, кроме шахматного столика и фигур, они оказались огнестойкие.
– Огнестойкие?
– Которые не горят.
– Дедушка тебя научил?
– Немножко.
Он объяснил дочке правила. Она была невероятно возбуждена и схватывала на лету.
Потом он увидел ее с младенцем на руках. Она показывала сестре, как ходят фигуры.
Флорана это разозлило, и он на нее прикрикнул:
– Хватит! Тоже мне вундеркинд!
Тристана запнулась на полуслове и замерла. Отец так никогда и не узнал, как тяжело отозвались в ней его слова.
Назавтра она обнаружила, что плохо видит. Она сказала матери, та повела ее к окулисту. Врач диагностировал сильную близорукость. С того дня девочка стала носить очки. В глубине души она связывала эту свою беду со стыдом, который тогда испытала из‑за язвительного замечания отца.
Осенью 1979 года Тристана пошла в подготовительный класс, а Летиция в ясли.
С яслями все оказалось непросто. Летиции трудно было принять свою новую жизнь. Она чуть ли не каждый день плакала и звала сестру.
Вечером, когда девочки наконец встречались, Летиция слегка успокаивалась. Тристана объясняла ей, что эти расставания неизбежны, но они временные.
– Главное, что мы вместе по вечерам, по утрам и в выходные.
Старшая страдала, хотя и скрывала это, чтобы поберечь сестру. Тристане, прилежной ученице, на уроках мешала сосредоточиться тревога: как там Летиция, как она переносит их мучительную разлуку.
Она помнила, что ей самой в яслях нравилось. Но то было совсем другое. Для нее общение было прогрессом по сравнению с тягостным сидением дома наедине с матерью.
К счастью, у сестер все‑таки оставалось немало времени друг для друга. Старшая освоила искусство быстро справляться с домашними заданиями. Так что они могли проводить вечера в своем райском коконе.
Летиция боготворила сестру, та была ею очарована, и наоборот.
– Все сестры такие? – спросил Флоран у Норы.
– Нет. Мы с Бобетт жили как кошка с собакой.
Когда тетя Бобетт впервые увидела Тристану в очках, она захлопала в ладоши:
– Так ты выглядишь еще умнее!
Племянница вздохнула с облегчением:
– Один мальчишка в школе обозвал меня очкастой жабой.
– Он просто завидует! – твердо заявила тетя.
Когда Бобетт видела сестер вместе, она буквально разевала рот от удивления.
– А мои собачатся с утра до вечера. Как тебе это удается? – спросила она Нору.
– Сама не знаю.
– Боюсь, Тристане теперь не до крестницы.
Она ошибалась. Во время семейных праздников юная крестная старалась вовлечь Козетту в их компанию. Она придумала ловкий ход. Когда Козетты рядом не было, она превозносила ее перед Летицией. Она ничего не преувеличивала, просто подавала все в мифологическом ключе:
– Ты представляешь, каково это – быть единственной девочкой при трех этих кошмарных старших братьях? А Козетта вертит ими как хочет. Она хитрее их, плетет им несусветные небылицы, и они верят. Однажды ночью, когда они не давали ей спать, она припугнула их чудовищем, которое прячется у нее под кроватью: “Его зовут Броль, он мой раб. Вот велю ему сожрать вас, будете знать”.
Летиция, хоть и была совсем крохой, все понимала. Она преклонялась перед девочкой по имени Гозетта, что на севере Франции, как и в Бельгии, означает яблочный пирожок.
Козетта млела перед своей крестной.
Девочки пили втроем чай из кукольного сервиза.
– Мадам Тристана, у вас очень послушная дочка. В полтора года она уже пьет из чашки.
– Благодарю, мадам Козетта.
– Гозетта.
– Но требовать сладости все‑таки неприлично.
Словарный запас Летиции был весьма своеобразным. Никаких “папа” или “мама”. Родители могли бы обидеться, если бы заметили. Она говорила фразы типа: “Тристана, мне без тебя плохо” или “Скорей бы вечер!”. Завидев человека в очках, она возмущенно указывала на него пальчиком и кричала: “Очки Тристаны!” – считая, что их украли у сестры.
Дипломатичная Тристана научила ее правильно именовать взрослых, живущих с ними под одной крышей. Так, в два года Летиция приветствовала их громогласным “Мама и папа!”. Они не слишком растрогались.
– Нормально. В ее возрасте уже пора.
Они сникли, когда поняли, что она их не разделяет. Если она видела Нору, то называла ее “мама и папа”. То же самое с Флораном. Тристана задумалась, не слились ли они для сестры в одно целое. Желая их успокоить, она придумала объяснение:
– Это потому, что вы неразлучны.
– Если так рассуждать, то тебя можно называть Тристана и Летиция.
– Я была бы только рада.
Стычка на этом закончилась.
Тристана была не только первой ученицей в классе – она была первой в школе. В семь лет она писала и считала лучше, чем пятиклассники. И упрямо отказывалась перепрыгнуть через класс, потому что не желала увеличивать разрыв между ней и сестрой.
К тому же для нее весь смысл школы был в человеческих контактах. Ее интересовал каждый. Она не только следила за общим согласием в классе, но и с большим вниманием относилась к тем, кто не похож на других.
В ее классе был толстый мальчик. Привыкнув к тому, что его все дразнят, Сёрен сразу набросился на нее с угрозами:
– Вот возьму и разобью тебе очки.
– Будет очень жаль. Без них я тебя не увижу.
– Тем лучше!
– Мне нравится на тебя смотреть!
– Ты любишь жирных?
– Ты не жирный. Ты похож на дирижабль.
– Это еще что?
– Воздушный шар, летающий по небу с рекламой марки шин.
Толстяк растерялся, но продолжал упрямиться:
– Я не шина.
– Нет, ты не шина, ты дирижабль. Когда‑нибудь ты сможешь летать. Возьмешь меня с собой?
Она всегда сама шла навстречу другим, никогда наоборот. И отчасти страдала от этого. Ей хотелось узнать, как стать популярной. Если подумать, единственный человек, которого ей не пришлось специально соблазнять, – тетя Бобетт. Она позвонила ей: