Страница 3 из 20
Вскоре писатель напишет в письме И. Аксакову: «…печататься мне негде, на горизонте литературном я не вижу ничего, кроме партийной лжи, которую я понял, и служить ей не могу». Человек, хорошо знавший все российские сословия, Лесков одинаково скептически относился и к салонным революционерам, призывающим Россию освободиться от монархии, и к нарождающемуся капитализму, с его «банковским периодом», бессердечным чистоганом и падением нравов.
В начале 1880-х годов выходят «Архиерейские мелочи», в которых писатель приводит ряд неприглядных бытовых картин из жизни высшего духовенства. Теперь происходит буря в консервативном лагере. Лесков умудряется не понравиться всем. Правда жизни не устраивает ни романтическую молодежь, одержимую идеями народничества, ни зрелых людей, тоскующих по простому рецепту устройства общества, ни тем более революционную интеллигенцию, обличенную в его романах.
После злого романа «На ножах» Лесков вдруг превращается в иконописца: как замечал М. Горький, «он начинает создавать для России иконостас ее святых и праведников. Он как бы поставил целью себе ободрить, воодушевить Русь, измученную рабством, опоздавшую жить, вшивую и грязную, вороватую и пьяную, глупую и жестокую страну, где люди всех классов и сословий умеют быть одинаково несчастными…»
Его современники – Гончаров, Тургенев, Лев Толстой, Достоевский – пишут много и разнообразно, Лесков же, словно прозрев, начинает двигаться в поисках здоровых начал российской жизни, возвышающих душу. «Русский человек за что бы ни взялся, все сможет», – подбадривает он своего читателя. Ни у кого из русских писателей мы не встретим такого количества положительных героев. «Соборяне», «Левша», «Очарованный странник», «Запечатленный ангел», «Человек на часах»… Лесков превращается в писателя-моралиста, этим он близок Толстому и Достоевскому, но редчайший дар рассказчика, волшебный язык, которым он «читает проповеди», ставят его на совершенно особое место.
Лесков рекомендовал быть ближе к народной жизни, писать о России со знанием дела, а не руководствоваться лишь красивыми идеями. «…Всем молодым писателям надо выезжать из Петербурга на службу в Уссурийский край, в Сибирь, в южные степи… Подальше от Невского…» – писал он в одной из статей.
Творческий путь Лескова продолжался тридцать пять лет, и все эти годы, несмотря на недоброжелательность критики, он был любим читающей публикой. После его смерти оказалось, что автор изумительных и своеобразных вещей не имеет самостоятельного и почетного места в истории русской литературы. Либералы, не простившие ему критики народничества, даже после смерти замалчивали его талант, обходили стороной его творчество.
Историческую ошибку исправил Горький, чувствовавший себя во многих отношениях учеником Лескова. После революции 1905 года он разъяснил, что Лесков – «совершенно оригинальное явление русской литературы: он не народник, не славянофил, но и не западник, не либерал и не консерватор». Его героев тянет не к отвлеченной идее, а к жизненной правде, к жертве во имя жизни. Именно в этом Горький видел связь Лескова не с интеллигенцией, а с народом, с «творчеством народных масс».
В статье 1923 года Горький решительно заявил, что Лесков как художник достоин стоять рядом с великими русскими классиками. С этой верительной грамотой классика Лесков был возвращен в литературно-книжный мир.
Скончался Николай Семенович Лесков 21 февраля 1895 года в возрасте шестидесяти четырех лет и погребен на Литераторских мостках Волкова кладбища в Петербурге.
4. Время Горького еще не наступило
Книги Максима Горького читались моим поколением скорее по необходимости, чем по велению души, хотя некоторые рассказы, пьесы, повести удивляли яркими романтическими героями и поражали необычными нравами, царившими в дореволюционной России. «Челкаш», «Детство», «В людях», «Мои университеты» отчетливо помнятся и по сей день. Большинство повестей и романов Горького иллюстрировали очевидное, то, что знал любой пацан из нашего класса или любая девчонка с нашей улицы: «При капитализме простому народу жилось несладко». Но мы знали, что нам капитализм не грозит. Мы были уверены: никакой дядя Сэм или паразит капиталист из прошлого не заставит нас быть рабами. Если произведения Горького и пугали нас, то задним числом, абстрактно. Ибо никто даже в страшном сне не мог представить, что Советский Союз рухнет, а на плечах либералов-демократов в страну въедет капитализм еще страшнее того, что описывал Горький в своих произведениях.
Но случилось то, чего не мог предположить и Горький, которому доставалось и от царской власти, и от советской. Его сажали в тюрьмы и полицейские участки, за ним вели гласное и негласное наблюдение, вынуждали эмигрировать и даже пытались «сбросить с корабля современности». Первую попытку сброса предпринял в 1902 году российский император Николай II, когда Академия наук выбрала любимого народом писателя почетным академиком по разделу словесности. Царь прокомментировал: «Более чем оригинально!» – и повелел сей выбор отменить. Узнав об этом, отказались от звания почетных академиков Короленко и Чехов, а критик Стасов, выдвигавший кандидатуру Горького, громко хлопнул дверью и зарекся не посещать заседания Академии.
Ну, мотивы царя понятны. «Буревестник революции» расшатывает трон, сочиняет обидные «Песни о Соколе», а Мы, Николай II, будем вручать ему медали на ленточках и красивые мантии? А вот почему главный редактор «Литературной газеты» с обстоятельной волжской фамилией Бурлацкий в 1991 году решил снять профиль Максима Горького с логотипа вверенной ему писателями газеты, сразу не угадаешь. Возможно, рассуждал примерно так: коль нет больше пролетариата, то зачем нам пролетарский писатель?
У нас теперь в стране два класса – успешных и неуспешных людей. Успешные – это олигархи, владельцы заводов, газет, пароходов, казино, а также киллеры, валютные и политические проститутки, наркодилеры, жители Долларовки, то бишь Рублевки, – вот о них и надо писать романы, баллады и киносериалы. А зачем нам Горький со своим «Му-Му», то есть, простите, «Буревестником»? Одним словом, совок, которого надо выдавливать и истреблять. Только почему-то никто из благородных негодующих демократов не порвал тогда советский диплом, не вернул гонорары за книги, созданные в стиле соцреализма, и не отказался от бесплатных квартир, полученных по линии Союза советских писателей, созданного при активном участии пролетарского писателя.
…Профиль Максима Горького, конечно же, вернули на первую страницу «Литературной газеты». Это сделал в 2004 году новый главный редактор «Литературки» – писатель Юрий Поляков, заручившись поддержкой читателей, редакционной коллегии и собственной совести. Портреты двух титанов русской литературы – Пушкина и Горького – вновь оказались рядом. Горького любят и помнят: его именем названы проспекты, улицы, станции метро, институты и библиотеки. Но читают классика мало. Такое ощущение, что время читать и перечитывать бунтаря Горького еще не пришло, ибо духовное самоопределение российского общества явно задержалось.
Знавший все мерзкие стороны русской жизни, Горький тем не менее верил в человека и восторгался его величием. Утвердится ли в нашем обществе горьковский девиз «Человек – это звучит гордо!» или капитализм возьмет верх в нашем «социальном государстве», покажет время. Очевидно одно: нам не хватает нового Горького, новых гордых героев. Нельзя же всерьез считать таковыми олигархов из списка журнала «Форбс» или персонажей гламурных киносериалов.
В 1908 году в статье «Разрушение личности» Максим Горький писал: «Литература наша – поле, вспаханное великими умами, еще недавно плодородное, еще недавно покрытое разнообразными и яркими цветами, – ныне зарастает бурьяном беззаботного невежества, забрасывается клочками цветных бумажек – это обложки французских, английских и немецких книг, это обрывки идей западного мещанства, маленьких идеек, чуждых нам; это даже не „примирение революции с небом“, а просто озорство, хулиганское стремление забросать память о прошлом грязью и хламом». Написано словно сегодня.