Тебя там не было

– Французы всегда мне казались жутко неорганизованными и хаотично-спонтанными, будто у вас вся жизнь впереди, и не одна, и можно не особо заморачиваться темой своевременности и обязательств, – выпалила я в уже появившемся ощущении легкого алкогольного расслабления, но мне не хотелось, чтобы француз в моем присутствии расслаблялся.

– Если бы не наша «хаотичная спонтанность», как ты ее называешь, мы бы вряд ли сейчас с тобой пили шампанское, не боясь службы безопасности аэропорта. Что думаешь?

– Со мной и не такое бывало, – легкий эффект бравады в голосе мне добавлял эффект подпития, а потому я, вдохновившись собственной напускной смелостью, продолжила: – Как-то, путешествуя по Индонезии, умудрилась сидеть за столом одного местного мафиози, пить с ним рисовый туак и еще после этого унести ноги подобру-поздорову из этого злачного местечка! Тогда мне это казалось самым рискованным «предприятием» всей моей жизни… – задумавшись под конец фразы, я произнесла ее уже не в столь веселом тоне, как планировала изначально. Интересно, удалось ли мне с моим ломаным английским донести в красках отчаянный сюжет из прошлого?

– А что сейчас кажется тебе самым рисковым поступком?

– Что я пью в районе туалета дорогущее вино с французом, которого прежде никогда не знала, – постаралась я поднять тон в голосе, придать задора получившейся фразе и свести все к шутке.

Он посмотрел на меня так спокойно и как-то тихо, что ли, будто и вправду вокруг было место безопасности, неожиданно приобнял мою голову, мягко, словно даже не касаясь, притянул меня к свой груди… и… я совершенно неподготовленно расплакалась. Вот так, словно какая-то дура в бездарном однодневном кино с непопулярным режиссером. Плакала долго, мне казалось, – вечно, но при этом было спокойно и не стыдно делать это в его присутствии, и я даже не стала объяснять самой себе, почему. Он не пытался меня поцеловать или обнять еще сильнее, этой пошлости я бы не вынесла, ей-богу; он просто слегка поглаживал мои волосы и очень стойко сдерживал свою вздымающуюся от участившегося стука сердца грудь: когда я слегка успокоилась и прислушалась, мне даже показалось, что он не дышит.

Логотип его поло становился соленым и мокрым, запах его тела был едва сладким и даже каким-то знакомым, нативным, абсолютно понятным.

Не знаю, сколько это продолжалось, мне было плевать, если честно, я впервые за долгое время дала выход своим чувствам, и теперь мне было настолько легко, насколько пусто: кинь в меня сейчас пятицентовую монету, чтобы вернуться, и ты ее потеряешь, не найдешь, даже не услышишь… так она беззвучно упала.

Мы расстались легко, как и встретились, он просто проводил меня до моего гейта, немного пошептался со стюардессой, и меня пропустили вне очереди на посадку.

Уходя, я не стала оборачиваться, за спиной оставался не мой француз, уже не моя жизнь и опустевшая бутылка вина в районе общественного туалета с непроизносимым названием за девяносто девять евро.

ГЛАВА 4

Меня все не покидало странное чувство, которое возникло во время этой недолгой встречи с французом – малознакомое ощущение близости без близости… Он не узнал у меня ни номера моего телефона, ни даже моего… имени?! Или я просто этого не помню? Нет, я не планировала заводить с ним роман на расстоянии, не за этим я отправилась в новую жизнь, но прежде все мужчины, знакомившиеся со мной, хотя бы интересовались, как звучит мое имя, где и когда они снова смогут меня увидеть. Но не в этот раз.

В этот раз я чувствовала нечто большее, чем при знакомстве с другими мужчинами, а именно отсутствие желания со стороны француза меня «захватить», «завладеть» моими мыслями, телефонными сообщениями и разговорами с подругами за бокалом вина, снами; наверное, поэтому теперь так хочется продлить момент этой еле уловимой непредумышленной, едва проснувшейся неозвученной теплоты.

С этими мыслями я отрывалась от земли, которая была мне домом все эти двадцать девять лет и которая допустила варварски разорвать меня на мельчайшие куски отчаяния и обиды!

Хорошо, что на помощь мне пришли выпитый алкоголь, накопившаяся за последние дни сердечная усталость и удобное сиденье самолета.

В этот раз я заранее попросила место у аварийного входа: комфортный сон – это лучший подарок, который я могу сделать себе сегодня. Мне сложно предположить, где я буду сегодня ночевать, в каких условиях, поэтому моя цель сейчас: уснуть как можно скорее, чтобы активировать собственный режим телепортации из места под названием «мой бывший дом» в место, где я (скрестила пальцы) буду забывать свое прошлое, создавая свое новое настоящее.

И вот приблизительно на этапе этих раздумий мое тело начало расслабляться, а глаза закрываться, предвкушая долгожданный сон, как вдруг я услышала голос: «Madame, dormez-vous?» (в пер. с французского «Мадам, вы спите?») Открыв глаза, я увидела склонившегося ко мне бортпроводника. Не совсем поняла (и это мягко сказано): «Sorry?» (в пер. с английского «Извините?»)– переспросила я. Услужливый француз переключился на английский и принялся мне объяснять (не без особого труда, обличая каждое, слава Богу, понятное мне английское слово в шарм парижского прононса), что нельзя спать, ибо на мне лежит большая ответственность – я сижу возле аварийного выхода и в случае аварии должна быть неспящей, бдительной и готовой одной из первых реагировать на указания экипажа воздушного судна. «Что за х…?» – подумала я, слышу такое впервые, и вообще, с чего бы самолету падать, тут сразу вспомнились слова моего деда-летчика о том, что самолет, по статистике, является самым безопасным видом транспорта. Цитировать своего дедушку я не стала, потому что в тот момент мне больше хотелось процитировать Сергея Шнурова о том, что я думаю по поводу этой бортпроводниковской гиперответственности. Но, видя настойчивость в глазах этого джентльмена, я обратилась к ещё оставшейся во мне крупице глубинной мудрости и решила с членом экипажа не спорить, надеясь, что так он побыстрее оставит меня, и я смогу преспокойно вернуться к своему столь бесцеремонно прерванному сну.

После ухода стюарда я выдохнула, выпрямила ноги в свободное пространство впереди и прикрыла глаза в отчаянном желании снова забыться сном, но не тут-то было, ведь уже через минуту вновь послышался над ухом знакомый акцентный голос. В общем, о сне было суждено забыть, ибо ответственность французских бортпроводников, может, конечно, не столь бессмысленна, сколь беспощадна!

И почему один француз сегодня позволил мне хорошенько расслабиться в его присутствии, а другой заставил хорошенько поднапрячься, распалив желание вспомнить весь имеющийся у меня в запасе матерный вокабулярий?!

Благо ненависть к неугомонному стюарду длилась недолго, ровно до момента, когда с моим сиденьем поравнялись сначала тачка, а потом стюардесса с подносами, на которых располагалась упакованная в хрустящую слюду неаппетитного вида еда. Бортпроводница некоторое время разглядывала подносы, затем вернулась обратно в хвостовую часть самолета и наконец явила мне мой обед – ее приготовления были достаточно странными, ведь я не заказывала для себя ничего особенного, как бывало ранее, – ни кошерных, ни диетических блюд.

Быстро употребив свой обед, глядя на «растерзанный» на подносе упаковочный мусор, меня посетила мысль, – какое количество пластика ежедневно расходуют все рейсы мира за один день? Это же миллионы баночек, бутылочек, пакетиков… и в этот момент я обнаружила, что к упаковке влажных салфеток скотчем был приклеен кусок чуть смятого листа бумаги, на задней стороне которого просвечивала надпись.

Записка гласила: «Бежать стоит туда, откуда ты сможешь вернуться сама собой! Прекрасного полета!»

Записка была написана от руки, косым (видимо, быстрым) почерком на английском. В подписи значилось: «Ноэль».

Сначала меня захлестнула волна недоумения и даже легкой агрессии: как этот француз посмел вообразить из себя философа и подсунуть мне такое?! Я, я и только я знаю, куда я бегу… но тут я осеклась, и мой пыл пропал… А зачем? Я знаю, зачем я бегу? Я знаю от чего, но знаю ли я, зачем?!